(Михаил Бару. Записки Понаехавшего; Тридцать третье марта, или Провинциальные записки).
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2011
Анастасия ГОЛУБЕВА
ЗАПИСКИ ПРОЕХАВШЕГО МИМО
МИХАИЛ БАРУ. ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ МАРТА, ИЛИ ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ЗАПИСКИ. – М.: ГАЯТРИ/LIVEBOOK, 2011.
МИХАИЛ БАРУ. ЗАПИСКИ ПОНАЕХАВШЕГО, ИЛИ ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО МОСКВЕ. – М.: ГАЯТРИ/LIVEBOOK, 2010.
“Химик, поэт, переводчик, писатель-прозаик”, как о нем написано в Википедии, Михаил Бару уже успел приобрести некоторую популярность, выпустив несколько сборников стихов с комически-пародийными названиями вроде “Обет безбрючия” и “Презумпция невинности”. Как прозаик начал публиковаться совсем недавно – в 2008 году. “Записки понаехавшего, или Похвальное слово Москве” и “Тридцать третье марта, или Провинциальные записки” – его вторая и третья прозаические книги, соответственно. Обе они представляют собой достаточно объемное собрание коротких зарисовок и скетчей (фактически – постов), выхватывающих отдельные сценки из жизни москвичей и гостей столицы. Некоторые из них были действительно увидены автором, а некоторые просто придуманы. Иногда реальные и вымышленные события в текстах Михаила Бару настолько переплетаются, что далеко не сразу становится понятно, где заканчивается правда и начинается вымысел. Например, в “Записках понаехавшего” есть глава “Скалка Екатерины Второй”, посвященная московским музеям и их экспонатам. В одной из миниатюр говорится о музее часов с кукушкой, который находится в Сверчковом переулке. “Пришли мы в один из уютных домов, оштукатуренных на классический манер”… Действительно, судя по всему, очень милое место. Только вот нет такого музея в Сверчковом переулке. И назван переулок в честь купца Сверчкова, а не “потому, что с екатерининских еще времен торговали здесь певчими сверчками, привезенными с Дальнего Востока”. Вообще, мистификация – один из излюбленных приемов автора. Он придумывает легенды буквально про все, что только можно. Несуществующие места, не происходившие события, невероятные встречи, словом, все, что может довести до абсурда любую ситуацию. Например, во многих “музейных” миниатюрах упоминается Иван Грозный, причем он всегда предстает в очень странных и необычных для него обстоятельствах. Бару постоянно делает Грозного героем разных лубочных картинок, чем-то напоминающих литературные анекдоты Хармса. (Это тоже очень характерная черта Михаила Бару – постоянно повторять однотипные шутки. Правда, в случае с Грозным это уместно – действительно получается забавно.) В музее истории хлебного дела – “Иван Грозный затягивает на шее сына баранку”; в музее истории железнодорожной техники – “Иван Грозный на паровозе догоняет убегающего по шпалам сына”; в музее кулинарного искусства – “Иван Грозный откармливает своего сына к празднику”… До Михаила Бару царевич Иоанн не подозревал, какая у него насыщенная жизнь! Впрочем, досталось и другим историческим личностям. “Маршал Буденный во главе морской кавалерийской дивизии идет в атаку на косяк летучих рыб”, “Бирон снимает валенки с Анны Иоанновны в опочивальне ледяного дворца” и так далее.
Обе книги по формату повествования напоминают блог. В них даже используется характерный для блога прием – автор начинает мысль, потом зачеркивает ее и начинает совершенно другую, при этом не скрывая от читателей первоначальный вариант. “От кого К кому она бежит с цветами в такую рань? К родителям, всю ночь не сомкнувшим глаз, и обзвонившим все постели морги? А может, кое-кто внезапно вернулся из командировки”… Делается это для создания комического эффекта, однако автор злоупотребляет этим приемом, и ирония становится слишком навязчивой. Такое впечатление, что подобные остроты поставлены на конвейер, а Михаил Бару всеми силами старается доказать если не собственную уникальность, то хотя бы уникальность собственного видения. Но на самом деле он не обладает ни особым стилем, ни собственной философией. Грозный на паровозе, говорящие коты, ирония в адрес проходящего мимо человека (благо тот все равно не ответит, ушел давно) – результатом всего этого оказывается только чрезмерная перегруженность текста однообразными юмористическими элементами. На этом фоне его попытки добавить некоторой интерактивности и заставить читателя думать самостоятельно выглядят еще более жалкими. Разумеется, он иногда предлагает читателю самому сделать вывод из его слов (ставит своеобразное эффектное многоточие в конце), но часто этот вывод бывает настолько прозрачным, что на него не обратили бы никакого внимания, если бы сам автор не навязал его читателям.
Интеллектуальные игры автора тоже крайне неудачны. Пытаясь продемонстрировать читателям собственную образованность, Михаил Бару часто неуместно вводит в текст какие-то аллюзии, совершенно не сочетающиеся с его собственными мыслями ни по стилю, ни по содержанию: “Некоторые потом, спустя многие деньги, превращаются в москвичей. А некоторые так и не превращаются. Откуда же всем скопить многие деньги? Их и моль истребляет, и ржа, и украсть их могут, не говоря о пропить”.
Бару очень точно подмечает некоторые особенности пейзажа, погоды, поведения и вида людей, незаметные обычному горожанину, пробегающему из дома на работу. Как сказал во вступительной статье к “Запискам понаехавшего” Игорь Иртеньев, “он (Михаил Бару. – А.Г.) как седобородый исследователь микромира в черном колпаке, и глаз его вооружен отличной цейсовской оптикой, позволяющей мастеру обнаружить детали и процессы на молекулярном уровне бытия”. Подмечено, разумеется, верно, но без учета того, что хорошая оптика, будь то лупа или подзорная труба, охватывает очень маленькую площадь, а полной картины не дает. В подзорную трубу можно рассмотреть отдельное дерево, но не весь пейзаж, в книгах Михаила Бару можно увидеть отдельного торговца или бомжа, но не всю Москву, как нечто целостное и обладающее своим лицом, каким бы это лицо ни представлялось самому автору. Много маленьких обрывков не сложатся в целую картину. Поэтому, если можно говорить, например, о Москве Гиляровского, Москве Шмелева, Москве Островского, то Москва Михаила Бару вряд ли когда-нибудь появится на литературной карте. (Хотя, возможно, автор к этому и не стремится.) Да и не может получиться из Бару второго Гиляровского – для этого нужно не только перемещаться по городу и подмечать разные странности. У него нет азарта исследователя, желания узнать что-то новое. Все его впечатления основаны только на случайности – он воспринимает только то, что город сам ему предоставляет. Такое впечатление, что Бару любит не Москву, а себя на ее фоне, и это даже не соответствует теме, заявленной в названии книги. К тому же множество сценок заканчиваются характерными для него фразами, вроде: “а дальше я не видел – они уже мимо прошли”. Этими словами можно полностью описать характер обеих книг. Бару на все смотрит как-то мельком, не вдаваясь в подробности. Он постоянно бежит или едет дальше, не утруждая себя даже минимальной рефлексией по поводу того, что он сам только что сказал. Получаются не “записки понаехавшего”, а “записки проехавшего мимо”. Или даже “записки катающегося по кругу” – из-за частых повторений одного и того же. Если вдуматься, с ним даже не происходит ничего особенного. Маленькие сценки, эмоции, фантазии и брюзжание по поводу цен в кафе есть у каждого человека, поэтому даже с информативной точки зрения его книги не интересны.
Пожалуй, единственное оправдание огрехам Михаила Бару – то, что он не смог верно рассчитать эффект, который может получиться от явного смешения двух совершенно разных форматов. Основой для зарисовок стали записи в “Живом Журнале”, но попытка перенести их в книгу (в бумажный вариант) показала, что формат блога для этого непригоден. У этой нестыковки есть несколько причин.
Во-первых, блог не рассчитан на то, что его будут читать весь сразу. Записи должны прочитываться по мере их появления в ленте новостей, а не скопом. Возможно, если читать Михаила Бару в небольших количествах и растягивать одну книгу на несколько месяцев, эффект будет совсем другим, но это будет уже, скорее, в духе Манилова.
Во-вторых, заметки в блоге вообще не являются отдельным жанром литературы из-за своей предельной абстрактности. В них нет никаких требований к форме или содержанию – каждый может писать то, что хочет. Следовательно, публикация постов без всякой видимой обработки была довольно опрометчивым решением (даже если в обеих книгах не только записи из блога – от этого ничего не меняется, форма и содержание остаются прежними).
В-третьих, поэтика блога (а о ней все-таки можно говорить как о чем-то действительно существующем и отличном от всего остального) принципиально отличается от поэтики текста, напечатанного на бумаге. Это объясняется большими техническими возможностями. Блог – это гипертекст. В блоге к тексту можно приложить фотографию, или музыку (это может оказаться важным для понимания того, что затронуто непосредственно в тексте), или даже видеозапись. Поэтому блог может существовать только в Интернете, иначе многое может просто потеряться. Перенесение блога на бумагу – все равно, что пересказ фильма своими словами.
Таким образом, из талантливого блогера не обязательно должен получится хороший писатель (впрочем, в обратной последовательности этот принцип тоже действует – не каждый писатель может интересно вести блог). Вероятно, если бы Михаил Бару продолжал развиваться, не выходя за приделы Интернета, он бы добился значительно большей популярности как ироничный исследователь московских нравов с легким лирично-философским налетом. В небольших (не книжных) дозах такие очерки действительно необходимы, но превращение блога в книгу проявляет все недочеты, которые были незаметны в электронном варианте. Михаил Бару не смог бы избежать однообразия своих книг – для этого ему пришлось бы не просто переписать весь свой блог, но и выкинуть из него половину текстов, прежде чем публиковать.