Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2011
Там, где
Александра ГУЗЕВА
Спаситель Сальвадор
На парадной лестнице Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина неестественно вытянутые фигуры-манекены в масках-клювах и венецианских карнавальных костюмах (“Призраки Венеции”) сразу настраивают на лишенный жизнеподобия мир сюрреализма. Так начинается выставка “Сальвадор Дали” из собрания Фонда “Гала – Сальвадор Дали”.
Большой зал знакомит с эволюцией стилей и направлений, в которых работал художник. Полотна отражают ту преемственность традиций европейской и даже уже – испанской живописи, которую Дали не то что не отрицает, наоборот – всячески подчеркивает. Вот, к примеру, две “Стереоскопии с └Менинами“”. Художник помещает “внутрь” своего холста знаменитую картину Веласкеса и как бы обыгрывает ее в 3D-формате. Таким образом включая живописца испанского барокко, которому поклонялся в юности, в мир своих иллюзионистских опытов. “Что нового, Веласкес?” – такой провокационный девиз взял себе в 70-е Дали. Но вызов означал и неисчерпаемость творчества Веласкеса, в котором сюрреалист всегда находил источник для вдохновения.
“Гала, созерцающая явление инфанта Бальтасара Карлоса” – еще один образец диалога с Веласкесом. Внизу мистического “далианского” пространства лежит огромная тень Галы – неизменной натурщицы и жены художника, наблюдающая за скачущим инфантом. Дали с невероятной любовью переносит на холст истинно испанский сюжет, тем самым неразрывно связывая себя с национальной традицией.
Дали заимствовал сюжеты не только у Веласкеса. В его творчестве гармонично объединились многие мастера Возрождения, да и вообще весь культурный европейский пласт. В работе “Три знаменитые загадки Галы” Дали обращается к Микеланджело, что заметно благодаря повернутому набок профилю а ля скульптура Ренессанса. В этот период художник тяжело переживает смерть Галы, его единственной женщины, любви и музы, – он впадает в депрессию. И с тех пор отказывается от прихотей и фантазий в живописи и пишет только “значимое”, черпая материал из самой жизни, лишь иногда используя самые яркие воспоминания. Еще одна поздняя работа Дали, и снова по мотивам Микеланджело – “Голова Джулиано Медичи”. Полотно сложно однозначно причислить к какому-либо стилю. Это еще один пример приближения искусства к жизни, отказа от буйства воображения.
Может показаться, что Веласкес и Микеланджело устроили в сознании Дали что-то вроде дуэли, своеобразное сражение за место в его художественном мире. Кто из них победил, сказать сложно, несомненной остается лишь приверженность Дали национальным мотивам. Многослойный, многомерный этюд к “Галлюциногенному Тореро” – поистине эклектичная картина: оптические иллюзии, ассоциации, вызванные образами корриды, перемежаются и перемешиваются с детскими воспоминаниями художника. Основа же сюжета – портрет тореадора Манолете и многочисленные повторения скульптуры Венеры Милосской, уменьшающиеся в перспективе и, словно матрешки, выходящие одна из другой.
В картине “Рассвет, полдень, закат, сумерки” Сальвадор Дали “цитирует” Жана Франсуа Милле. Крестьянку с полотна Милле “Анжеллюс” сюрреалист в свойственной ему манере множит и разбрасывает по холсту. “Angelus Domini” – “Ангел Господень” – первые слова молитвы, которую, склонив голову, слушает женщина. У Милле действие происходит на закате, перед вечерней. Дали же оперирует метафизическими категориями, обобщая все возможные варианты молитв и других состояний. Тени, которые отбрасывает фигура крестьянки, и, возможно, оттенки, которыми написано ее тело, должны отражать время суток. Дали пошел дальше реалистического изображения молящейся – поза его крестьянки напоминает фигуру самки богомола, что позволило художнику ассоциативно связать ее с фрейдистской “матерью-пожирательницей”. Аллюзии, с которыми постоянно работает Дали, наполняют его холсты бесконечным числом новых значений.
“Автопортрет с рафаэлевой шеей” – один из ярчайших примеров фантастической стилистики Дали. Он совмещает образ мастера итальянского Возрождения с испанским пейзажем и собственным автопортретом. Так, “облачившись” в Рафаэля, художник утверждает свою гениальность. Дали называл себя спасителем Живописи (“Salvador” – по-испански “спаситель”) от “небытия модернизма”, “спасителем искусства от лености и хаоса”. Отдыхая от этой миссии, от эпатирующего груза ответственности, он в своем воображении переносился во времена Рафаэля, когда еще не нужно было ничего спасать, когда искусство переживало подъем и можно было отдаваться творчеству без оглядки.
Вообще, свою деятельность Дали называл “строжайшей логической систематизацией самых что ни на есть бредовых и безумных явлений и материй с целью придать осязаемо творческий характер самым опасным навязчивым идеям”. Это можно считать и главным принципом сюрреализма – кто же осмелится оспаривать утверждение мэтра: “сюрреализм – это я”? Размышления о природе творчества, о собственном таланте и предназначении Дали приводит в “Дневнике одного гения”. И смело именует себя гением – ведь он всегда восхищался тем, что ему выпала удача родиться Сальвадором Дали.
С современным искусством Дали впервые познакомился в каталонском городе Кадакесе, близ которого родился. Это событие нашло отражение в целом веере стилей на полотне “Вид Кадакеса с обратной стороны”. Сезанн, импрессионизм, дерзкая цветовая гамма фовизма – вот далеко не полный перечень отсылок, заданных пестрыми мазками Дали. Не остался без внимания и авангард. Например, в “Барселонском манекене” прослеживается явная тень Пабло Пикассо. Да и весь кубизм имел честь быть увековеченным Дали – этюд “50 абстрактных картин складывающийся на расстоянии 2 метра в три портрета Ленина в виде китайца, а с 6 метров в голову тигра”. Название почти издевательское, сама же картина – ярмарочная игра с масскультом. Искусствоведы считают ее своеобразной и довольно агрессивной реакцией художника на растущую популярность социализма в 60-е.
Бесконечность пластов, как изобразительных, так и смысловых, можно найти и на холсте “Нос Наполеона, превращенный в беременную женщину”. Вот она – вершина сюрреализма, полное отсутствие логических связей, запредельная игра фантазии. От зрителя требуется включить воображение на полную мощность и погрузиться в условный “сверхреальный” мир. Эта картина считается типичным образцом (хотя корректно ли в случае Дали называть что-либо типичным?) применения “параноидально-критического метода”: “По сей день так и не смог понять, в чем этот метод заключается”, – снова смеется над зрителем художник. Гений, пишущий по указке своего бессознательного, вытаскивает из недр своей испанской души все самое глубинное, архетипичное, и накладывает на материально реалистичные, предметные формы.
Картина “Странности” – также из отряда “параноидально-критических”. Помимо других странностей на полотне фигурирует самый популярный, ставший практически брендом образ Дали – расплавленные, текущие часы. Интересна история появления этого образа, красочно изложенная в документальном фильме “Слава и позор Сальвадора Дали”. Художник однажды увидел, как от жары плавится сыр, и перед его мысленным взором вдруг возникли “мягкие, будто из пластилина вылепленные часы”. Гала прозорливо предсказала, что такие часы никто и никогда не забудет – ведь этот образ идеально передает идею “текущего времени”, неостановимого, ускользающего мгновенья. Так появились первые текущие часы – на холсте “Постоянство памяти”.
Живопись – не единственная сфера искусства, где Дали ставил эксперименты над реальностью. Он внес “сюр” и в графику, и в фотографию, и в кино. В следующий зал ведут коридоры, названные “Дали-иллюстратор”. Преданный Испании и ее культуре, художник показал свое визуальное прочтение главной книги Испании – “Дон Кихот” Сервантеса. Метафизику этой книги он передал со строгостью Дюрера и вычурной итальянской барочностью одновременно. Дали дополнил своими графическими фантазиями и автобиографию итальянского мастера Возрождения Бенвенуто Челлини и, естественно, собственную книгу “50 секретов магии мастерства”. В ней Дали дает дельные советы художникам, при этом в свойственной ему манере часто подшучивая над читателем. В этот раздел организаторы включили откровения сюрреалиста о главных принципах его жизни: во-первых, быть испанцем, а во-вторых – зваться Гала Сальвадор Дали.
В следующем зале посетителя встречает еще один “фирменный знак” Дали – диван-губы. Сатиново-алый, он повторяет формой очертания рта скандальной звезды Бродвея актрисы Мэй Уэст. Этот объект, между прочим, также относится к “параноидально-критическому” периоду. Дали считал актрису эротическим символом эпохи, ну а себя, разумеется, тем, кто, открыв секрет текущих часов, такой символ способен увековечить.
За диваном зрителя ждет огромная человеческая фигура со щелью на лысой голове – эскиз декорации к балету “Лабиринт”. Ею открывается зал, где представлены фотографии со съемок “Золотого века” – совместного фильма Луиса Бунюэля и Сальвадора Дали Экспозицию дополняют снимки самого мэтра, сделанные такими фотосюрреалистами, как Ман Рэй, Марк Лакруа, Филипп Халсман. Последний пользовался особым расположением Дали и по праву считается родоначальником сюрреализма в фотографии. Его работа “Dali Atomicus” – одна из самых интересных в серии “Прыжок”, куда входят снимки Мерилин Монро, Грейс Келли, Одри Хепберн – всего около двух сотен знаменитостей, запечатленных в прыжке. Немудрено, что именно “Atomicus” самая “сюрная” из фотографий: вместе с мэтром на ней прыгают его картины, стулья, кошки и даже вода. И кажется, будто это сам Дали управляет стихиями, ведь под его кистью, равно как и под объективом его кинокамеры, как только ни трансформировались предметы, животные и люди. Возможно, спасителем искусства от деградации и лени он и не стал, но творцом-то уж точно, а значит, предназначение выполнено…
∙