Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2011
Дмитрий Данилов – прозаик, журналист. Родился и живет в Москве. Автор трех книг прозы. В этом году его роман “Горизонтальное положение” вошел в шорт-лист премии “Большая книга” и лонг-лист премии “НОС”.
Дмитрий ДАНИЛОВ
К новой визуальности
С суждениями о русской литературе, которые Владимир Мартынов высказывает в своей книге «Пестрые прутья Иакова», трудно не согласиться. Может, и хотелось бы, но трудно.
Трудно не согласиться с тем, что русская литература, пройдя свой двухсотлетний путь, стремительно уходит на периферию общественного внимания, перестает быть тем зеркалом, в которое смотрит на себя и в котором узнает себя российское общество. Это пока еще не очень заметно – по-прежнему в прессе обсуждаются какие-то книги и их авторы, по-прежнему периодически возникает шум вокруг литературных премий, по-прежнему люди читают в метро книги (и не только всем известных авторов в мягких переплетах). Но есть стойкое ощущение: пройдет еще не очень много времени, и художественная литература станет очень специальным занятием, типа иконописи (это, кстати, тоже сравнение Мартынова, очень хорошее). Сейчас люди тоже занимаются иконописью, в этой области есть свои мастера, классики, может быть, новаторы, в общем, процесс идет. Но процесс этот интересен и важен крайне узкому кругу людей, маленькому профессиональному цеху.
Трудно не согласиться с тем, что литературное прямое высказывание изрядно (а скорее всего, окончательно) девальвировано. Попробуйте представить в тексте современного поэта строчку «цель творчества – самоотдача» (не в пародийном контексте) – и вас наверняка сотрясет жизнерадостный хохот. В прозе прямое высказывание пока еще воспринимается менее комично (а то и вовсе не комично). Тем не менее, когда какой-нибудь герой какого-нибудь современного романа начинает пространно излагать какие-то «идеи» (за которыми явственно проглядывают идеи автора) – это выглядит как-то… немного странно.
Трудно не согласиться с таким высказыванием Мартынова: «Утрата веры в великие рассказы означает не столько утрату веры в те великие, непреходящие ценности, о которых повествуют великие рассказы, сколько утрату веры в сам принцип рассказа, в принцип повествования». В данном случае, когда я говорю «трудно не согласиться», я не хочу сказать, что это, мол, для всех очевидно. Я всего лишь хочу сказать, что с этим трудно не согласиться мне. Я очень явственно ощущаю правоту этого суждения. Я это довольно давно не столько понял, сколько почувствовал. Поясню. В современной русской литературе роман – по-прежнему мейнстримный жанр, романами мыслят издатели, и книготорговцы, и читатели. Есть талантливые романисты, которые пишут по-настоящему хорошие, а то и выдающиеся романы. Тем не менее, по прочтении многих современных романов меня не покидает легкое, почти незаметное недоумение. Ну представьте, вам говорят: вот, послушайте, замечательный новый военный марш, прекрасный современный композитор написал, послушайте-ка. И вы слушаете – действительно, замечательный военный марш, просто прекрасный. Красивый. Отличный. Но, согласитесь, есть в этой гипотетической ситуации какой-то привкус анахронизма. Вот примерно так же у меня и со многими современными романами. Может, это только у меня так, не знаю.
Наконец, мне совсем трудно не согласиться с тем, что мы наблюдаем конец эпохи литературоцентричности и даже текстоцентричности. Текст сам по себе весит все меньше и меньше буквально с каждым годом. Просто текст в большинстве случаев не прочитывается и не слышится. Он работает только как сопровождение визуального ряда. Это все, конечно, жуткие банальности, тысячу раз сказанные и всем понятные – я их тут привожу только для того, чтобы подчеркнуть, как мне кажется, важную мысль Мартынова: «В конечном итоге можно сказать, что наша жизнь и мы сами есть лишь арена борьбы визуального и вербального, иероглифического и идеологического. В контексте русской истории иероглифическое и идеологическое конкретизируются в явлениях, которые можно определить, как иконоцентризм и литературоцентризм, и именно между этими двумя началами и раскачивается маятник русской истории. Советская эпоха – это пик литературоцентризма, а постсоветское время – это тот момент, когда маятник на какой-то миг застывает в высшей точке амплитуды и вот-вот готов начать движение в противоположную сторону – в сторону некоей новой визуальности, природу которой еще трудно предугадать».
Итак, по Мартынову, маятник начинает двигаться в сторону новой визуальности. Интересно подумать, что же в этом случае будет происходить с литературой. Могу осторожно предположить, что она тоже будет двигаться в сторону визуальности. Как далеко она (литература) зайдет в этом направлении и что это будет за визуальность, сейчас сказать невозможно, но, вероятно, скоро станет актуальным вектор «от рассказывания историй к писанию картин». Разумеется, речь не о возвращении к таким почтенным практикам, как «описания природы» или «путевые заметки» в их традиционном понимании. Мне, честно говоря, самому не очень понятно, что такое в данном контексте «писание картин». Мне видится пока только вот этот вектор – от «рассказать» к «описать». И могу упомянуть нескольких авторов, которые, как мне кажется, движутся в этом направлении наиболее убедительно – назову, пожалуй, Дениса Осокина, Анатолия Гаврилова, Сергея Соколовского и Ольгу Зондберг. Те, кто знаком с их творчеством, думаю, хотя бы приблизительно поймут, о каком векторе я говорю.
И, может быть, двигаясь в этом направлении – к «новой визуальности», – современная русская литература найдет выходы из тупиков, в которые она зашла: невозможности прямого высказывания и «утраты веры в великие рассказы». Хотя, конечно, никакая «новая визуальность» не вернет русскую литературу с периферии в центр общественного внимания, не сделает ее зеркалом российского общества. Может, оно и к лучшему.