Глобальный зал ожидания
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2011
Владимир Забалуев и Алексей Зензинов – драматурги, сценаристы, критики, постоянные соавторы. Родились в Костроме, живут в Москве. Окончили историко-педагогический факультет Костромского педагогического института. Алексей получил второе высшее образование во ВГИКе, на киноведческом факультете, Владимир закончил аспирантуру Института всеобщей истории Российской академии наук, защитил кандидатскую диссертацию по истории Германии нового времени. Участники драматургических фестивалей “Любимовка”, “Новая драма”, дипломанты конкурсов “Премьера”, “Новый стиль”, “Евразия”, лауреаты премий “Действующие лица-2004” и “Долг. Честь. Достоинство”. Спектакли по их пьесам шли в Москве в Театре.doc и детском театре “А-Я”. Авторы текста к моноспектаклю Владимира Мартынова в проекте театра “Практика” “Человек.doc”.
Владимир
ЗАБАЛУЕВ, Алексей ЗЕНЗИНОВ
Глобальный зал ожидания
Ситуация с книгами Владимира Мартынова парадоксальная: критика
о них пишет, но дискуссия вокруг идей автора оставляет ощущение бесплодности. Перефразируя
известное утверждение, можно признать: «в этих спорах не рождается истина».
Причина тому очевидна. Подавляющее
большинство людей, работающих со словом, психологически не способно заново выстроить
свои отношения с вербальной составляющей мира. Состояние современной литературы
(особенно книжной) – тому очевидное подтверждение. Идеи Мартынова не просто
подразумевают обсуждение тех или иных проблем в рамках текущего культурного процесса. Они аннулируют сам этот процесс
как анахронизм. Ну, а поскольку культурная публика по большей части прочно интегрирована
в структуры, которые Мартынов объявляет устаревшими, проще игнорировать его высказывания
или пустить их по разряду постмодернистских шуток и прочих игр в бисер. «Человек
культурный» – тоже человек, и он оберегает себя от психологических травм. На сегодняшний
день очень и очень немногие готовы отказаться от существующих культурных кодов и
начать формировать самосознание с нуля.
Идеи Мартынова можно назвать скорее «несвоевременными» – в том
смысле, что они пока что опережают возможности
восприятия их обществом. Можно сравнить их с частицами взвеси, которые пришли
в движение и пока еще не осели. Эта смесь твердых и жидких веществ может показаться
стороннему наблюдателю мутной и малопривлекательной. Нужен исследователь, который
подвергнет ее анализу и укажет способ применения.
В оценке прошедшего и настоящего мы солидарны с Владимиром Ивановичем
по всем или почти по всем позициям. Особо хочется отметить: у Мартынова начисто
отсутствует пафос катастрофизма в его анализе-прогнозе. И в этом, возможно, его
не просто стилистическое, а мировоззренческое отличие от тех, кого условно можно
называть «предшественниками». Да, апокалипсис, да, сейчас. Приготовьтесь к тому,
что звуки ангельских труб не напомнят ничего из написанного композиторами предыдущих
веков. Приготовьтесь к отсутствию фигуративности и сюжетности в картинах Страшного суда. Мартынов пишет предельно остро, концентрированно
и – при всем этом – изящно.
Нам близка его мысль о том, что прежние формы существования культуры
как системы, развивающейся прогрессивно, от цикла к циклу, тотально изжили себя.
А вот футуристическая составляющая его концепции представляется
нам несколько абстрактной. Картина будущего у Мартынова – это даже не презентация,
а анонс презентации. В отличие от описаний прошлого и настоящего его прогнозы (в
частности, «конец вида хомо сапиенс») не кажутся абсолютно точными и единственно
возможными. Впрочем, детальное описание нового мира – совершенно отдельная задача.
К ее решению Мартынов, вероятно, по-настоящему еще не подступался.
Отдельно нужно сказать о «проблеме пребывания в реальности». По
нашему мнению, современная культура ушла в воспроизведение созданных ранее форм.
Вместо коммуникации с жизнью идет коммуникация с уже существующими культурными кодами.
Получается многократное отражение отражения, рефлексия по поводу рефлексии. Сам
акт взаимодействия с реальностью при таком развитии событий оказывается вне культурного
пространства. В литературе этот кризис особенно очевиден. Поэзия (если исключить
поэтические слэмы и поэтические вечера в клубах, где возникает живой контакт между
автором и аудиторией) впала в откровенный солипсизм. Проза превратилась в изнурительную
попытку поймать уже не работающие форматы. Единственным местом «пребывания в реальности»
в нулевые годы стала новая драма – причем речь тут идет не об узко драматургическом
феномене, а о площадке, объединяющей представителей кинематографа, поэзии, актуального
искусства. Нам кажется неслучайным, что Владимир Мартынов стал одним из героев нового
театрального проекта «Человек.doc»,
соединившего условность сценического представления с документальностью прямого высказывания.
Кейдж, Малевич, Дюшан дали искусству новый воздух, которого хватило
еще почти на целый век существования и развития (в невербальных жанрах). Вопрос
о том, были ли такие революционеры в вербальных жанрах, можно ли назвать Джойса
и Фолкнера с их «потоком сознания» соратниками Малевича и Дюшана, или отчуждение
знака от смысла в литературе еще не произошло, – остается спорным. Возможно, для
вербального искусства актуальна концепция не молчания, а «иноговорения». Будем следить
за художественной практикой ближайшего времени.
Нам трудно судить о месте композитора Мартынова в современной
музыке. Особенно если вспомнить его утверждение о конце композиторской эпохи. Но
в том, что касается словесности, Мартынов – один из самых значительных писателей
нашего времени. Прежде всего надо вспомнить «Трактат о форме облаков» – текст провидческий
и заряженный исключительно сильной энергией. В нем зафиксировано новое отношение
к реальности, которая вынуждает нас (условно «западный мир») отказаться от линейно-прогрессистской
идеи развития. Другая парадигма пока не открылась. Оставаясь в этом глобальном
«зале ожидания», будем вести себя как пассажиры, чей поезд еще не подали – читать
книги, которые настраивают на дальнейшее путешествие. В нашем случае – книги Владимира
Мартынова. В них личный опыт соединяется с интуитивными прозрениями, едкая критика
изоляционизма коллег по цеху – с лирическими воспоминаниями о детстве в «композиторском
доме». А главное, они не дают готовых ответов, а побуждают к поискам за пределами
прежнего (такого уютного!) культурного опыта.
Что касается наступления визуального начала на вербальное – темы,
которая особенно ярко представлена в книге «Время
Алисы», – с одной стороны, об этом феномене не писал только ленивый. С другой,
нужно внимательней присмотреться, что же происходит. Возможно, это не просто вытеснение
одного другим, а нечто более сложное – перераспределение функций слова. На смену
описанию и нарративу приходят новые функции. К примеру, в современном театре слово
выступает как часть визуального оформления (на экране, в видеоинсталляции), а тексты,
проговариваемые в стремительном ритме, без пауз, становятся метавысказыванием. Возможно,
в такой причудливой форме начинается возвращение синкретизма – в приложении к тому,
что раньше было изолированной формой культуры.