Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2011
Слово о полке
Вадим МУРАТХАНОВ
Скромное обаяние непридуманной литературы
C темой и сюжетом будущей книги отношения у автора могут быть разные. Профессиональный писатель, как правило, ищет тему, как неподнятую целину или белое пятно, ожидающее своего заполнителя.
В других случаях тема находит автора, вырастает перед ним, как холм, не оставляя другого выбора. Пока не разгребет, не раскидает, – новые горизонты не откроются. Иногда на это разгребание уходит целая жизнь. Работа с лопатой не требует высокой квалификации и специального образования – только сильных, терпеливых рук и любви к самому процессу. Как правило, в роли таких землекопов оказываются писатели непрофессиональные, пришедшие в литературу из смежных и не очень областей: из кинематографа (Георгий Данелия), из детства (Павел Санаев), с войны (Александр Карасев). Нередко они остаются авторами одной, максимум двух книг, и мы говорим об очередной удаче в разношерстном и многоликом жанре нон-фикшн. От этих книг можно согреться, иногда – получить ожог. Они живы и притягательны своей неправильностью – написанные не так, как принято, а так, как надо.
Автобиографическая книга Эдуарда Кочергина “Крещенные крестами” (СПб.: Вита Нова, 2009) была не просто замечена читателями и критиками (как это произошло с его первой книгой – “Ангелова кукла”). По итогам позапрошлого года “запискам на коленках” (подзаголовок, данный автором своему повествованию) присудили премию “Нацбест”. Некоторые члены жюри впоследствии сетовали, что выбор оказался несколько случаен: симпатии голосующих разошлись так далеко, что выиграла книга, оказавшаяся как раз в середине этого разброса, как результат некой равнодействующей. Но так ли это случайно? Когда курсы акций и валют скачут и теряют стабильность, золото начинает расти в цене.
Читая книгу Кочергина, я не сразу понял, что именно цепляет в ней больше всего. Линейная и достаточно стандартная композиция, нанизанная на стержень железной дороги. Ровный, даже несколько отстраненный тон с нарочито приглушенными эмоциями, далекий от попыток “вышибить слезу”. Минимум восклицаний и риторических вопросов. Рассказывая о шести годах своего почти лагерного детства – хождений по мукам, порой на грани жизни и смерти, – Кочергин, осознанно или нет, следует заповеди любого настоящего писателя, повествуя не столько о себе, сколько о других. Что же обеспечивает эффект присутствия и заставляет нас сопереживать герою?
О боязни привидений в первой главе: “Много раз по ночам мы слышали с лестницы какие-то протяжные стоны со странными подвываниями. Возможно, это был сквозняк”. Вот это вводное “возможно”, как бы случайная оговорка, – как раз и цепляет. В этом и заключается главный секрет очарования прозы Кочергина. Допущение реальности привидений в детприемнике Омска, отделенном от автора несколькими десятилетиями поначалу трудной, затем выправившейся жизни. Ребенок, за пайку хлеба выгибающий из проволоки профили вождей и впивающийся взглядом в недоступные, отделенные витриной игрушки, никуда не исчез – он угадывается в языке “Крещенных крестами”. Он, чудом выживший, и пишет эту книгу сейчас, спустя жизнь после описываемых событий. В главе о мороженом и боге Ептоне – возможно, самой трогательной в книге – Кочергин утверждает: “Ни до, ни после, никогда в жизни никто из нас больше не ел такого вкусного ржаного мороженого”. Слово “мороженое” нигде не взято автором в кавычки. Это первое самодельное мороженое из хлеба, масла и сахара – а вовсе не перепробованные впоследствии пломбиры и эскимо – так и осталось навсегда единственным настоящим мороженым, совпадающим с родовым понятием. Переживания детства оказались столь велики, что детская картина мира не утратила своей реальности. На контрасте – между отстраненным тоном и живым присутствием автора-героя в языке – строится эта странная проза. “С марципанами я познакомился спустя пятьдесят лет и то в Париже. Ничего особенного”.
Когда-то романы Диккенса о бедных сиротах – Оливере Твисте, Дэвиде Копперфилде – отталкивали меня своими черно-белыми, картонными, как казалось тогда, персонажами, да еще и с говорящими фамилиями. Казались недостойными высот победившего реализма. Кочергин заставляет взглянуть на эти романы иначе. Во вселенной ребенка взрослые действительно делятся на хороших и плохих, на добрых и злых. Добрые Машка Коровья Нога и дядька Фемис, злые начальники Жаба и Лилипут – разве не те же диккенсовские герои? И возможно, в этом черно-белом делении меньше наивности, чем принято думать.
Разумеется, нельзя воспринимать “Крещенных крестами” в отрыве от “Республики ШКИД”, “Педагогической поэмы” или “Путевки в жизнь”. Время и реалии совпадают. Но “Крещенные крестами” – это жизнь советских беспризорников, показанная с изнанки мифа. Глазами не педагогов и беллетристов советской закваски, а самих беспризорников. Это реабилитация правды и подлинности душевно искалеченных детей – не защищенных семьей объектов глобального культурного эксперимента.
Роман Сергея Волкова “Дети пустоты” (М.: Астрель, АСТ; Владимир: ВКТ, 2011) подхватывает тему беспризорников на новом витке истории. Сегодня, как и в 20-х годах, счет неприкаянным детям России идет на сотни тысяч. Как справедливо отмечает автор в последовавших после выхода романа интервью, тема беспризорных детей замалчивается в прессе, фактически отсутствует в современной русской литературе. И в данном случае мы имеем дело с первым вариантом взаимоотношений автора и его темы: заполнением белого пятна.
Поскольку пишут сейчас о беспризорниках и впрямь неохотно и нечасто, сравнение с “заметками” Кочергина напрашивается само. Тем более что сюжет у обеих книг в общих чертах один: дети, лишенные родителей, сбиваются в компанию и отправляются в путь, пересаживаясь с поезда на поезд. С той разницей, что герой Кочергина едет с Востока на Запад, в Ленинград, где надеется воссоединиться с матерью, а персонажи Волкова, наоборот, стремятся с Запада на Восток, пытаясь добраться до затерянного в Приморье утопического города всеобщего счастья, о котором вычитали в буклете. Еще одно отличие в том, что у непридуманной истории Кочергина счастливый конец (повзрослевший мальчик находит свою мать в последней главе), у Волкова же влекущая детей утопия в финале оборачивается кошмаром.
Остросюжетное, напряженное повествование, где находится место поединкам, погоням и смертям, выдает в авторе “Детей пустоты” литератора-профессионала. И действительно, это далеко не первая книга Волкова, на счету которого несколько популярных приключенческих романов серии “Этногенез”. В его истории о детях подземелья есть все компоненты для успеха – опять же, умело дозированные. Картины социального расслоения, сцены насилия, попранная невинность и локально торжествующая справедливость. Настойчиво подчеркиваемый автором мотив войны, которую на всех фронтах ведут со взрослыми беспризорные дети. В романе находится место даже чеченскому конфликту и нечистоплотным предвыборным технологиям.
Вот этот наработанный профессионализм, как представляется, и подводит Сергея Волкова. Повествование ведется от первого лица – беспризорного мальчишки по прозвищу Пятера. Но возникает ощущение, что историю рассказывает не малолетний изгой, который не знает (цитирую аннотацию), “кто сейчас президент России и кто такой Юрий Гагарин”, а взрослый – агент противника в необъявленной войне, без спроса залезший в шкуру ребенка и затесавшийся в компанию маленьких отверженных. “Прокуренный, продышанный вагон несет нас по кочковатым рельсам. Сколько всего он видел, сколько событий произошло в нем, в его неуютной гулкой утробе!”
Автору не откажешь в знании материала, но увидеть мир глазами Пятеры ему не удалось. В языке не происходит перевоплощения – это слог журналиста, пишущего репортаж из серии “Проверено на себе”.
У Кочергина ситуация обратная: рассказчик – это сидящий внутри взрослого ребенок, что, собственно, и подкупает читателя.
Я далек от призывов бить писателя по рукам за обращение к горячей теме. Напротив, роман Волкова своевременен и, наверное, полезен. Книги о беспризорниках, по большому счету, нужнее сейчас нашему обществу, чем истории о Чингисхане. А кроме того, у “Детей пустоты” ожидается внелитературное продолжение – совместный социальный проект Сергея Волкова и издательской группы АСТ “Беспризорная Россия”. Кто-то усмотрит в этом дополнительный пиар и способ раскрутки романа, но хуже от подобных проектов беспризорникам точно не станет. И все же я вряд ли возьмусь когда-нибудь перечитывать “Детей” Волкова – в отличие от “Крещенных” Кочергина.
Признаюсь, что я, как “дети пустоты”, тоже вынашиваю утопию. Пытаюсь представить себе, как изменится литература, если писателю будет позволено написать и выпустить на протяжении жизни только одну, единственную книгу.
∙