Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2011
Олег Ермаков
Аргентина
рассказ
Дул ветер, лодку тащило в красные от вечернего солнца тростники восточного берега, и я не противился воле ветра, уключины молчали, мокрые весла лежали вдоль бортов, и лодка с хрустом вошла в огненные заросли, подламывая эти журавлиные ноги с длинными узкими перьями и нежными метелками. Среди шуршащих красных танцующих тростников я пил холодный кофе, потом курил; лежал, листал книжку; ждал вечера. Время тянулось. Обгоревший на солнце нос пощипывало. Да и плечи побаливали, соприкасаясь с рубашкой. Хорошо, что задувал ветер, наполнял ее свежестью. На весла опускались стрекозы. Лодку покачивало.
О северных озерах я давно мечтал, с детства, с того дня, когда впервые увидел карту области с голубыми пятнами. И здесь на севере области были отмечены густые леса.
И вот выбрался. Приехал сюда техником Гидрометцентра в командировку. Деревни стояли в цветах и спелых яблоках среди холмов, камней и дубов. Некоторые – на берегах озер. В воздухе витал тяжкий запах сосновых боров.
На одном, самом лучшем озере я решил остаться денька на три. Работа моя заключалась в отборе проб воды, первичном анализе. В неделю я делал одну-две поездки, остальное время был свободен, – просто находка для студента-заочника. Лодку взял на гидрологическом посту, здесь смотрителем работала женщина. Она помогала мне делать замеры, рассказывала об озере, островах, пока я греб на середину, потом обратно. Ее звали Верой. На берегу возле нашей машины стоял и о чем-то говорил с шофером, бывшим летчиком, коренастый черноволосый мужчина в парадных брючках, светлой рубашке. Оказалось, муж Веры, ему зачем-то надо было поехать в областной центр.
– Я там в отсеке где-нибудь, – сказал он.
– Зачем, – ответил шофер Слава, – рядом садись.
– А… – Мужчина посмотрел на меня.
– А он остается осуществлять мечту, – сказал Слава.
Я кивнул и ответил, что давно хотел побывать здесь, хорошие деньки. Мужчина заулыбался, но тут же озабоченно поинтересовался: где я собираюсь ночевать-то?
– Да у него палатка, – успокоил его Слава.
Мы распрощались, хлопнули дверцы, и наш газик укатил. Я оглянулся на смотрительницу. Она была смугла от озерного соснового солнца.
– Вам лодка не нужна будет? – спросил я.
В ее прозрачно-карих глазах что-то промелькнуло, а может, в самом деле отразился сверкнувший в небе стриж, не знаю. У нее были чудесные глаза, карий цвет всегда кажется странным у блондинок, так же, как и серые или синие глаза брюнеток. Но цвет ее глаз был еще и необыкновенно прозрачен. Или это от бликов солнца на озере?
Она покачала головой.
– Ни завтра, ни сегодня? – уточнил я.
– Нет, – сказала она.
– Хорошо, – ответил я.
Она улыбнулась, поправила косынку.
– Стать полным хозяином лодки на несколько дней, – добавил я, – капитаном.
– Счастливого плавания, – сказала она, открывая и закрывая ладонь, как будто я уже отчалил, а не стоял на песчаном берегу рядом.
– Да я уже и так счастлив, – сказал я.
Она не стала уточнять причины моего счастья, и я понял, что действительно пора отчаливать. Хотя мне уже и не особенно хотелось лезть в лодку, грести куда-то.
Но делать нечего. И я попрощался с ней, столкнул лодку, вошел в воду, прозрачную, просвеченную солнцем до песка, камешков и ракушек, закинул ногу через борт, оттолкнулся другой и чуть не упал, потеряв равновесие, лодка была очень легкой, подвижной. Вера рассмеялась. Я тоже засмеялся. Хотя бы посмеяться вместе. Сел лицом к ней на горячую доску, взялся за весла – а вот они были тяжелы, как мельничные жернова, – и, опустив лопасти в воду, сделал мощный гребок, откинувшись назад корпусом и подавшись вперед, напрягая пресс, играя мышцами и не спуская глаз с молодой женщины. Но она уже повернулась и пошла среди сосен. Да, на пляже появились какие-то люди – мужчина, дети и старуха. Старуха смотрела из-под ладони на меня. Вот в чем дело, думал я. А может быть, и не в этом.
Весь день я плавал среди островов, поросших дубами и соснами, оставляя весла, брался за спиннинг, посылал блесну к зарослям кувшинок и вел ее потом вдоль берега, иногда не рассчитывал и тянул зеленый пук растений, освобождал от них блесну и снова взмахивал гибким пластиковым удилищем, на солнце сверкала леска. Солнце пекло, и время от времени я приставал к душистому сосновому берегу и бросался в воду, нырял и плыл с открытыми глазами, разглядывая дно. Жалко, что не взял маску. Может, здесь есть, в магазине?
Место было не такое уж глухое. Асфальтированная дорога вела в поселок от трассы. На соседнем озере стоял санаторий. В поселке были столовая, школа, баня, пивная, музей знаменитого путешественника, отдыхавшего здесь в древесной тиши после гор и пустынь своих героических маршрутов, и универмаг. Туда я и направился. Держал на трубу котельной. Причалил к берегу. Здесь возникли трудности. Как оставить лодку со всем скарбом? В озеро впадала одна небольшая речка и вытекала другая, наверное, по одной из них можно было угнать и лодку. Мне ничего путного не приходило в голову. Берег был гол, лодку спрятать негде. Пришлось отчаливать. Но когда я отплыл на некоторое расстояние, то увидел в сотне метров от поселка деревянный черный мост над речкой – туда и повернул. Мост оказался достаточно широк, чтобы скрыть лодку. Выбравшись наверх, я посмотрел. Ничего не видно. Если, конечно, не приглядываться специально: сквозь щели в досках можно было заметить нутро лодки.
Ладно, я решил рискнуть.
И, честно говоря, дело было не только в маске. Да и вовсе не в ней.
Северные деревни крепче, основательнее, чем в центре или на юге области. Не знаю, в чем тут дело. Наверное, в обилии лесов, в удаленности от главных путей с запада на восток: автострады Москва – Минск, Днепра. Хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Но главные торговые пути – это источник не только прибыли, а и опасности. И сейчас – дороги исхода. А история не так быстро забывается. Да и дома, отстроенные после войны, еще стоят, с одной стороны, противореча мысли о неосновательности, с другой – подтверждая ее своим видом.
Примерно об этом я и думал, шагая по песчаной дороге мимо высоких заборов, ворот, просторных домов с большими окнами. Впрочем, кое-где огород и сад были обнесены обычным штакетником, не скрывавшим цветов, плодов и деревьев. Пахло огурцами, нагретым песком и соснами. Где-то квохтали куры, огрызалась собака, гудела машина. И вот именно здесь, на деревенской улице, я ощутил свободу нескольких дней. А может, меня просто охватило радостное ожидание встречи. Ведь ничего нет лучше, чем предчувствие встречи с предметом, как говорили в старину, наших надежд. Сейчас-то это звучит как-то странно, в предмете уже нет никакого дыхания, сразу представляется что-то прямоугольное, небольшое, увесистое, темного цвета, в лучшем случае какая-нибудь дисциплина, физика или химия, а то и труды.
Навстречу мне шла пожилая женщина в зеленом платке, малиновой кофте, черной юбке, хмурая, черноглазая, вела корову. Корова шагала, понуро опустив голову, наверное, что-то с ней было не так, да и время еще – часа четыре – раннее для возвращения с пастьбы. Позади коровы трусила белая ушастая собачка – посмотрела на меня и не залаяла. Это почему-то меня приободрило.
На главной улице, залитой солнцем, никого не было. Блестела лобовыми стеклами чья-то “Нива”. От асфальта струился жар. Я зашел в универмаг. Нет, ничего еще не случилось, здесь были люди, одна продавщица и двое посетителей: мужчина в сетчатой шляпе с загорелой девочкой, в полусумраке магазина – после солнечной улицы – ее бант парил белой бабочкой. Продавщица лениво на меня посмотрела. Ей тяжело было даже просто сидеть за прилавком. Да, в магазине было душновато. Я прошелся вдоль полок с разложенным товаром, обрадовался, увидев ярко-зеленую резину надувной лодки и синюю пластмассу весел. Но рано радовался: ни маски, ни ласт здесь не было.
Да я особенно и не огорчался.
Увидел прилавок с журналами и книгами и свернул к нему, полистал “Опыт словаря-справочника”, посвященный слитному или раздельному написанию слов. Зачем мне, технику Гидрометцентра, это? Вот другую книжку купил, стоила она недорого, а обложка была твердой, изукрашенной яркими птицами и зверями Анд, да, впрочем, красок было всего две: красная и черная, но художник сумел передать ими пестроту той отдаленной местности мира. Это была стилизация народной индейской живописи. Но, конечно, я купил ее не из-за картинок, хотя они и привлекли внимание, – это была книга библиотеки латиноамериканской поэзии, “Поэзия Аргентины”. Не то чтобы мне особенно нравилась латиноамериканская поэзия, а просто… повлекло меня чем-то название. Аргентина. В нем был какой-то свод белесо-голубоватого неба, в названии.
Расплатившись, я вышел. По дороге в потоках горячего воздуха ехала черная “Волга”. Проводив ее взглядом, увидел стоящих у пивной темноликих мужиков с кофейными, бронзовыми лицами и шеями. Они молча курили, тоже глядели на автомобиль, вослед ему. Над асфальтом оседала легкая пыль. Потом наверняка перевели глаза на меня. Я уже переходил дорогу. И шагал дальше по той же улочке. С книгой. Медленно шел, даже хотел остановиться и полистать ее. Но передумал. Смотрительница жила не на этой улочке.
Лодку никто не угнал, я спустился под мост. На деревянном сиденье отдыхал лягушонок. Мое появление не заставило его даже переменить позу. Я сел напротив, взялся за весла, оттолкнулся.
Вода синела среди островов. Они были высокие, на красноватой земле топорщились корни сосен, дубы меланхолично покачивали листвой. Один назывался Островом любви – небольшой клочок земли, поросший березами и соснами, с маленькой песчаной бухточкой, уютный, как комната, я побывал на нем, присматривая стоянку. Но решил выбрать другое место.
Мне приглянулся песчаный берег в одном заливе со старыми елями, гнилой плоскодонкой, вросшей в землю, и трехметровым толстым пнем – к нему я привязал лодку. Было душно. На случай дождя я запасся прямоугольным куском полиэтилена. А от комаров – марлевый полог. Шофер Слава преувеличивал, успокаивая мужа озерной смотрительницы. Чай я почему-то не взял, только банку бразильского кофе, чье-то подношение моей матери, секретарше директора завода. Но я постарался крепко не заваривать. После ужина наломал тростника, постелил у воды, натянул полог и залез в спальник.
И всю ночь маялся. Пень оказался обитаемым, к нему вдруг потянулись глухо жужжащие дирижабли – шершни. То и дело просыпался и видел в лунном небе черный пень, гудевший сонно, невнятно. А потом луна перевалила еловый лес и светила в лицо, песчаный берег казался снежно-белым.
Утром первым делом я подумал о вчерашних блужданиях и надеждах и понял, как это глупо все. И красноречивые взгляды на озерную смотрительницу, лодка под мостом. Выбравшись из спальника, я бросился в воду. Это смыло тяготу ночи. Кофе уже заварил до черноты. Аромат его был терпкий и резкий, шоколадная пена пузырилась по краям кружки.
Может быть, даже лучше уехать, подумал я внезапно, купить билет на автобус.
Но немного погодя понял, что скорее всего мне просто не терпится увидеть Веру. Пусть и напоследок.
Нет, куда спешить, зачем. До сессии еще есть время, еще успею почахнуть над учебниками. И не об этих ли озерах я давно мечтал? Собрав все, я отвязал лодку от башни шершней, с опаской поглядывая на рыжеватую дыру под нависшим куском коры, закинул ногу в лодку, а другой с силой оттолкнулся.
Задувал ветер, светило солнце. Озерные запахи были свежи. В заливах качались чайки на воде огромными пенопластовыми поплавками или – однажды показалось – серыми лотосами. Парочка жарких романтических стихотворений, – и я уже думал, что все так и должно быть, как желается мне. Больше читать не хотелось. Природа вообще враждебна книге. Для чтения необходимы стены. И лучше стены городские. Лучше жить в мегаполисе. В башне на двадцать пятом этаже. Чем дальше от земли, тем напряженнее рыщет мысль, ей почти ничего не мешает, неспроста же ее сравнивают с птицей и т. д.
А здесь – здесь чувство.
И я приближался к песчаным пляжам, плыл вдоль деревенского берега, подходил к лодочной станции. Солнце уже палило, отражаясь во всех заливах, на всех стволах сосен, и приходилось часто окунаться. К полудню озеро казалось мне высокогорным, да, лежащим где-то высоко, и сосны вокруг курчавились, золотясь мощными телами, как некие женщины, боярыни солнца. В деревне кричали петухи, лаяли собаки, перекликались дети с утра, а к обеду уже все молчало. И, наверное, те мужики все так же стояли, курили у пивной. Я подумывал, не загнать ли лодку снова под мост. Посидеть в сумраке пивной, осушить одну за другой пару кружек.
О питье в самом деле надо было позаботиться. На вечерний кофе у меня еще оставалась вода во фляжке, а утром пришлось зачерпнуть из озера. И вот я уже почувствовал изжогу. Вода в озере была все-таки тяжелой, летней, цветущей. И озеро соединялось с соседним, где находился санаторий.
Ну да, скорее всего я просто придумывал еще одну причину, чтобы выйти в поселок. Направляясь на большой горбатый остров – за ним на речке был мой мост, – я повстречался с местным рыбаком, мерными взмахами весел гнавшим тяжелую черную плоскодонку наперерез моей легкой лодке, и на всякий случай спросил, где тут у них колодец. Он глянул на меня и, кивнув куда-то, ответил, что там есть труба, родник, прямо на берегу. Я еще некоторое время позволял лодке скользить в заданном направлении. Это сообщение лишало меня последней, можно сказать, надежды. И я жалел, что не удержался и спросил. Сделать вид, что я ничего не слышал? Хм, и повстречать на улочке этого рыбака, неся все свои котелки, фляжку. Глупо как-то… Да, вот заботиться еще о том, как ты будешь выглядеть в глазах местных. Нет, конечно, глупо играть с собой в кошки-мышки. Ладно! И я взялся за весла, погрузил одно в воду и сильным гребком развернул лодку.
Родник я отыскал довольно быстро, увидев спускавшегося к нему мальчишку с ведром. Я причалил. Сильная струя безостановочно вытекала из трубы, уходящей в берег, укрепленный камнями. Мальчишка смотрел на меня.
– Привет, – сказал я.
– Здравствуйте, – ответил он.
– Ого, – сказал я, – здорово бьет! А я и не знал, в озере зачерпывал.
– А что, вас мама не предупредила?
Я посмотрел удивленно на пацана.
– Какая мама?
– Моя, – ответил он. – Где воду брать.
– Нет, – сказал я, уже догадываясь, о ком речь. – Смотри, переливаешь.
Вода обильно истекала из ведра. Мальчишка убрал его из-под струи. Я подставил ладони, напился. Вода была вкусной, холодной.
– Это другое дело, – сказал я. – Хотя и в озере чистая. Жалко нет маски.
Мальчишка заулыбался. И тут я уловил какое-то сходство между ним и Верой, что-то в глазах, хотя они у него и были синими.
– А мне папка обещал привезти из города, – сказал он. – И ласты.
Я кивнул и ответил, что тоже хотел купить в магазине, загнал лодку под мост на речке и пошел. А ничего нет.
Мальчишка махнул рукой.
– Да-а!.. Провинция.
Я улыбнулся и сказал, что все-таки книги здесь хорошие.
– А еще бы подводное ружье! – сказал он нетерпеливо. – Как у Гарусова. Но он москвич. Там все продается.
Я наполнил свои котелки, фляжку, подумав, налил воду и в железную кружку. Еще напился – впрок. И потянулся к трубе, чтобы перекрыть воду. Да никакого вентиля здесь не было.
– Что-то не клюет рыба-то, – сказал я.
– Нажировалась, – ответил он. – Сейчас ее или сеткой, или из подводного ружья.
Я спросил: что, они так далеко ходят за водой? Он сказал, что изредка, только для чая. И взялся за дужку, поднял ведро.
– Ладно, пошел, а то мамка…
– Передавай ей привет, – сказал я.
Хотел что-нибудь добавить, но промолчал, пошел к лодке.
Неужели здесь, напротив, сидела, сводя колени, обтянутые трико, Вера в светлой косынке и взглядывала на меня? Карие глаза ее напоминали просвеченные солнцем толщи этой воды, думал я, отчаливая.
Рыба не клевала, летом она сыта, ленива. Мне ничего другого не оставалось, как предаваться безделью, листать сборник, шуршащий, стучащий кофейными зернами далеких имен: Эваристо Карриего, Бальдомеро Фернандес Морено, Альфонсина Сторни, Педро Мигель Облигадо, Хорхе Луис Борхес. Я приставал к берегу и заваривал кофе. Курил сигареты. И думал, что если бы мы встретились с Верой где-нибудь на улице Буэнос-Айреса, то… что? Не знаю, просто я мечтал об этом. И… мне казалось, что там все было бы по-другому. Там воздух другой. Страстный и нежный.
Заночевал я на новом месте, чтобы не дразнить шершней, на острове, и пожалел об этом: ночью к соседнему острову причалила компания, и почти до утра там горел яркий костер, звучали голоса и смех, трещал радиоприемник. Разбирать лагерь и переплывать на другое место не хотелось. Да и не безопасно было. Тут водились гадюки, в темноте можно было наступить. Я все надеялся, что люди угомонятся. А иногда с удовольствием слушал женский визг, хохот.
Мне приснился ресторанчик на пыльной дороге, и там кто-то пел под гитару, потом голос растворился, осталась одна только гитара, звук струн нарастал и на моих глазах превращался в волны, затапливающие все. Я в ужасе очнулся. Сквозь кроны сосен било солнце прямо в мой марлевый полог, я зажмурился.
И еще долго валялся, но уже не мог заснуть, хотя на озере было тихо, только птицы пели. Ну… может, где-то далеко гудела машина. Родниковую воду я вчера всю израсходовал. Надо было плыть за ней. А не хотелось. Но стоило окунуться, и всю сонливость как рукой – волной – сняло. И, не одеваясь, я собрал вещи, отчалил, взял курс на знакомый берег. Меня догнала пара слепней, один сел на борт, другой на ногу, начал перебирать волоски лапками, тут я его и припечатал. А второй куда-то исчез, наверное, передумал атаковать.
Прежде чем наполнить емкости, я вдосталь напился. Струя ударила в котелок. Я снова радовался и удивлялся этой щедрости. Заправившись водой, я медлил, не отчаливал. Вдруг на этот раз придет сама Вера? Ну или пускай ее сын. Я спрошу у него про клуб: мол, по вечерам, наверное, кино показывают? И скажу, что, пожалуй, пойду сегодня смотреть, а лодку спрячу под мостом. Ведь наверняка он все передаст. А муж ее, кажется, еще не вернулся. По крайней мере вчера у мальчишки не было маски и ласт.
Но никто не появлялся. Пришлось столкнуть лодку в воду, взяться за весла. И все-таки надежда была. Сегодня последняя ночь. Мальчишка, конечно, пересказал ей наш разговор. И она могла кое-что отметить…
И вдруг приходила вчера?
Но я почему-то был уверен, что придет сегодня.
Во второй половине дня между островами задул сильный ветер, погнал мою лодку в тростники. И я не противился этой воле. И в шуршащих красных тростниках на покачивающейся лодке ждал сумерек. Курил сигареты, прихлебывал горький холодный кофе, листал книжку. Солнце и ветер на воде – гремучая смесь, хотя и прозрачная. Я накинул рубашку уже слишком поздно, когда обгорел. Впрочем, это еще меня не особенно донимало, всю тяготу солнечного угара я узнаю на следующий день, маясь в автобусном пыточном кресле. А пока меня занимало одно – одно имя: Вера. Я перебирал в уме, как камешки, все ее слова. Пробуя их на вкус. Они наполнялись то одним, то другим значением. Как будто на глазах меняли цвет. Это было мучительно. Я корил себя за нерешительность. И думал, что в Буэнос-Айресе все было бы не так.
Но кто мешает мне теперь-то проявить решимость? Проверить, верно ли я истолковал ее взгляды, некоторые слова. Главным образом, взгляды. И нечто такое, что не поддается определению.
И солнце село, закат был ясен, но вдруг воздух стал розов, запад розов, и порозовела озерная рябь. Налетела стая ласточек. Тонко крича, острокрылые птицы реяли в воздухе. И куда-то исчезли. Вода потемнела, воздух погас. Тростники отгорели. Я взялся за весла, заскрипел уключинами. А кабальеро их обязательно смазал бы. Да нечем было… Я пошел вдоль полосы тростников, правя на остров. Слева тоже горбатились острова, поросшие соснами и дубами.
Лодка обогнула остров, лежавший впереди, и вошла в устье речки, под низкий бревенчатый мост.
И здесь я ждал. С весел падали звучные капли. Пахло тиной, а с озера наплывал дух сосновых боров. Я не закуривал. Да и язык уже горчил от табака. И кофе.
Рядом проплыла змея, разглядел в сумерках ее маленькую головку.
А потом небо вспучилось, из курчавых крон вылупилась, заблестела гладкая макушка; небо над бором озарилось; макушка росла, ее распирала таинственная сила. Где-то хлопнул выстрел. Далеко в стороне. Залаяли собаки, протрещал мотоцикл. Позже кто-то крикнул. И снова стало тихо.
Луна уже парусила над островами и черными заливами… Легонько я оттолкнулся от берега, и течение тут же повлекло лодку обратно в озеро, к полосе бледных тростников. Я растерянно улыбался и недоумевал: что меня сюда загнало? Какое нелепое чувство? Надежда на что?
И навсегда это озеро, вечер, ночь, все дни переплелись со строчками Лугонеса:
…Лишь белый парус, – слившийся с волной,
Восходит он, как полумесяц юный.
Настолько наше счастье совершенно,
Что к горлу вдруг подкатывается ком…
И море плачет горестно о том,
Что солоно оно, что неизменно.
На следующий день я уезжал в город, сидел, как истукан, боясь прильнуть к спинке кресла обожженной спиной, смотрел в окно на пыльную листву ольхи и орешника и думал про Аргентину.
∙