Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2010
Алексей Михеев
ОН УЛЕТЕЛ
Бесконечное начало
А! Как много в этом звуке…
Сполоснул Юрий Владимирович в Неглинке посуду после обеда сильного со Святославом Ольговичем, да и стал город прирастать кольцами.
Первое кольцо складывать дали гастарбайтерам фрязинским – Антону и Марку. Выросла стена красная, кирпичная, но не круглая, а вроде треугольника кособокого с башнями по краям. Не нашлось в древнерусском алфавите никакой буквы для той линии ломаной, что по периметру город опоясывала.
Второе кольцо азиатам поручили, желтолицым и узкоглазым. Пристроили они к треугольнику продолжение – пониже да потолще, но на окружность больше похожее. Одно худо – город за их стеной вроде как не Москва получился, а натуральный Китай. И для этого кольца букву подобрать не смогли, одни иероглифы впору оказывались.
Третье кольцо сами решили соорудить. Воткнули ножку циркуля возле Спасской башни, зарядили радиус в полторы версты, да и прорисовали круг от Волхонки до Яузы. Стену поставили капитальную, толстую и с воротами для телег, а как штукатуркой обмазали – так и весь город белым получился. Для этого-то кольца и буква подходящая нашлась: “А”.
Много сменилось лет, зим и жителей; и когда стали стены белые мешать развитию инфраструктуры городской, срубили их под самый фундамент, засадили пространство освободившееся деревьями зелеными и проложили вдоль аллей рельсы железные. И покатился трамвай маршрута “А” по бульварам – Яузскому да Покровскому, Чистопрудному да Сретенскому.
Долго ходили вагоны под буквой “А” строго по кольцу Бульварному, да в конце концов не удержались. Заблудился полвека назад один трамвай: с Рождественского не вверх по Петровскому отправился, а направо свернул – по Цветному. Мимо цирка проехал, следующее кольцо, буквой “Б” поименованное, наискосок пересек, в Самотечных переулках чуть не затерялся, на Достоевского (б. Божедомку) выкатил и – через площадь Борьбы, по Палихе, – на Лесную попал. И у самого Белорусского вокзала, около 2-й Миусской, где роддом № 6 имени Надежды Константиновны, остановился.
В вагон вошла женщина с запеленатым младенцем, купила у кондуктора билет за тридцать копеек и села у окна. Трамвай повернул налево, потом направо, пересек Горького (б. Тверскую) и доехал до Тишинки. Там, у кинотеатра “Смена”, женщина вышла. Трамвай покатил по Большой Грузинской дальше, к зоопарку, а женщина перешла на другую сторону улицы и вошла во двор. Трамваю она приходилась тезкой.
Б как “Б”
Младенец тем временем распеленался, сунул в черную спортивную сумку на витом шнурке пару коньков модели “гаги”, спустился с шестого этажа по лестнице вокруг работающего только на подъем лифта и вышел из подъезда № 2. Путь его пролегал по Красина (б. Живодерке): мимо окон переводчика, прятавшего в стол листы машинописи с крамольными “СВОБОДА ЭТО РАБСТВО” и “ВОЙНА ЭТО МИР”; мимо Тишинского рынка с дешевой барахолкой, где обзаводилась остромодным поношенным ретроприкидом продвинутая молодежь; мимо ресторана “Кабанчик” с двумя чернокожими швейцарами, сияющими начищенными белыми зубами и золочеными ливрейными пуговицами; мимо средней школы № 594, в которой апрельским утром 1967-го, отодвинув в сторону положенного по программе Лермонтова, учительница вслух читала на уроках литературы в восьмом “Б” зимние номера журнала “Москва” с романом про какого-то иудейского прокуратора в белом плаще с кровавым подбоем; мимо эксклюзивного мебельного салона “Т”, торгующего эксклюзивными диванами для эксклюзивных задниц; мимо переулка с трогательным названием “тупик Красина”, отразившим разочарование, постигшее видного революционера при столкновении с суровой практикой коммунистического строительства; мимо бравого Гашека и бдительного Фучика; мимо Зоологической улицы, с которой через дырку в заборе можно попасть на новую территорию зоопарка, где на лужайке возле гаудианского по архитектуре террариума резвятся свежие и живые кабанчики; мимо внушительного здания Научно-исследовательской лаборатории биологических структур, сотрудники которой в обстановке повышенной секретности вдохновенно решают проблемы обновления макияжа подгнивающих мумий, – и именно тут Живодерка упиралась в Садовое кольцо.
Сады на кольце уже давно были ликвидированы с целью обеспечения стабильного уровня динамики многополосного автомобильного потока. Эквивалентом всем вырубленным деревьям стала одна, уже упоминавшаяся выше большая буква “Б”, которая, в отличие от своей младшей сестры “А”, крепко берегла свою О-образную форму. Ответственную вахту на этом посту нес маршрут троллейбуса “Б”, долгие годы хранивший верность двум своим половинам (внешней и внутренней) и уходивший от них разве что на ночевку в парк.
W
Холодным зимним днем мальчик (коим за долгое время пути успел обернуться младенец) пересек по подземному переходу Садовое кольцо и, пройдя один квартал по Малой Бронной, подошел к Пионерским (б. Патриаршим) прудам. Мальчик ничего не слышал о патриархах и, как настоящий юный пионер, ощущал себя подлинным хозяином покрытого льдом водоема. В служившем раздевалкой теплом флигеле он туго зашнуровал жесткие черные ботинки, спустился, придерживаясь за перила, по деревянной лестнице и выкатил на гладкую белую поверхность. Поочередно отталкиваясь ото льда то левой, то правой ногой, он постепенно разогнался и несколько метров проехал уже по инерции, без дополнительных усилий, постепенно замедляя ход.
По форме пруд напоминал большой квадрат с закругленными углами. Под доносившийся из хрипловатого динамика голос Эдуарда Хиля катающиеся дружно скользили против часовой стрелки вдоль заснеженных берегов. Коньки мальчика резали лед, оставляя за собой то елочную череду коротких косых линий, то ровную, подобную трамвайным путям колею. Остановки в движении обычно приходились на углы квадрата, где иссякала инерция разгона.
Ни по Малой Бронной, ни по Малому Пионерскому, ни по Жолтовского, ни по Адама Мицкевича уже давно не ходил общественный транспорт. Трамвай продержался здесь недолго: еще лет сорок назад только начинали прокладывать линию с Ермолаевского на Бронную, а сейчас от рельсов не осталось и следа. Старожили даже успели забыть номер ходившего по этой линии маршрута и все до одного считали, что это была “Аннушка”.
В буфете раздевалки мальчику за десять копеек из большого железного бака налили в бумажный стаканчик горячего кофе с молоком. Согревшись, он вышел на улицу, прошел мимо трансформаторной будки с надписью МОГЭС и свернул налево, в параллельную Бронной аллею. Солнце в морозном тумане валилось куда-то за Садовое кольцо. Аллея была пуста, и лишь на одной скамейке сидел гладко выбритый брюнет лет сорока с лишним.
Б как Баррикада
Другим холодным зимним днем мальчик не стал пересекать Садовое кольцо по подземному переходу. Он свернул с Живодерки налево, прошел три десятка шагов в сторону площади имени поэта Маяковского и напротив входа в библиотеку имени поэта Светлова сел в троллейбус маршрута “Б”. Морозные узоры на окнах были украшены следами миниатюрных босых ног, исчезающими там, куда уже не доставали теплые руки скучающих пассажиров. Мальчик подышал на стекло, протер варежкой наросший лед и заглянул в получившийся круглый иллюминатор.
Троллейбус миновал остановку “Улица Алексея Толстого” и подъезжал к площади Восстания. Лет шестьдесят назад жители тогда еще черно-белой, как кадры кинохроники, Пресни перегородили спуск от Кудринской к зоопарку старой мебелью, ржавыми трубами и мешками с песком. Через много лет в честь этой преграды спуск был переименован в улицу Баррикадную, слева открыли кинотеатр “Баррикады”, в котором показывали только мультфильмы, а справа – станцию метро “Баррикадная”. Когда преграду разобрали, от Никитской на Пресню снова пустили трамвайный маршрут.
Лет сорок назад трамвай застрял на этом месте во время грозы, и одному пассажиру стало плохо. Он почувствовал приступ дурноты, стал пробовать открыть окно, но оно не поддавалось. Тогда он рванул раму тремя движениями вверх, вниз и на себя и вдруг ощутил внутри небывалую боль. Он протиснулся через толпу на задней площадке, ступил на мостовую, сделал шаг, другой, третий, рухнул на камни и больше не вставал.
Лет двадцать назад весь квартал по левой стороне улицы был аккуратно снесен. В соответствии с архитектурным планом вождя здесь воздвигли один из семи московских небоскребов – с “Гастрономом”, двухзальным кинотеатром “Пламя” и дюжиной монументальных гипсовых скульптур, наглядно воплощавших идеальный образ нового человека. Гигантский фундамент высотного здания одним из четырех углов перекрыл половину Баррикадной улицы, и трамвайный маршрут снова пришлось ликвидировать – теперь уже навсегда. “Победы” и “Москвичи” вначале преодолевали узкую горловину спуска почти беспрепятственно, но “Волги” и “Жигули” впоследствии уже довольно часто застревали, а “Вольво” и “Мерседесы” и вовсе сгрудились в новую баррикаду, которая, в отличие от первой, располагалась не поперек все еще вымощенной брусчаткой улицы, а вдоль.
Высотка
Новый жилой дом на площади Восстания был заселен творческой и научной интеллигенцией. Большую квартиру на пятнадцатом этаже занимала семья профессора МГУ. Летом он обычно уезжал с семьей в отпуск и оставлял квартиру на попечение своим знакомым или подругам своей дочери. Однажды подруги решили воспользоваться благоприятной ситуацией и, познакомившись с молодыми людьми, выдали себя за дочерей профессора. Обман скрыть не удалось, и получился конфуз. И хотя одной из подруг удалось все-таки выйти замуж за своего нового приятеля, но второй пришлось родить незапланированного ребенка и смириться с тяжелой долей матери-одиночки.
Настоящая же дочь профессора с отличием окончила МИФИ и три года отработала по распределению на секретном полигоне в степях Казахстана. В апреле 1961-го, после того как Гагарин изобразил в околоземном пространстве рекордный по размеру круг, она вернулась в Москву и стала преподавать физику в старших классах средней школы № 594, что на улице Красина.
В семьдесят седьмом Маргарита Сергеевна уехала на год по обмену в Братиславу, сдав квартиру земляку покойного отца, работавшему слесарем-водопроводчиком в кооперативе сотрудников МИДа. Степан Иванович, освоившись со статусом жителя престижного дома, стал выдавать себя за доктора философии, разочаровавшегося в академической науке, и приглашать на ритуальные аудиенции молодых людей, интересующихся парапсихологией, ясновидением и альтернативной медициной. После возвращения хозяйки регулярные духовные беседы прекратились, поскольку принимать неофитов в типовой блочной квартире у кольцевой дороги никак не соответствовало сложившемуся имиджу новоявленного гуру. Похожая история вдохновила внучку знаменитого российского писателя на написание рассказа, который вкупе с десятком других рассказов сделал ее знаменитой российской писательницей.
Тем временем мать-одиночка, благополучно вырастив дочь, неожиданно оказалась на должности директора крупной фабрики. Летним вечером, возвращаясь с дачи своей подруги, она случайно познакомилась в электричке со слесарем, работавшим в одной из лабораторий МИФИ. Тот пригласил ее на шашлыки в Воронцовский парк, и они неплохо провели воскресенье.
Горе Грибоедова
Двери закрылись, и троллейбус, миновав одноэтажный домик с бюстом Шаляпина в неглубокой нише, приблизился к посольству США. Мальчик припал к иллюминатору, чтобы поймать тот момент, когда за окном покажутся бамперы бьюиков и кадиллаков. Москвичи порой устраивали себе нечто вроде экскурсии: они, будто случайно попав на улицу Чайковского, замедляли шаг около посольства, под бдительным оком милицейской вахты разглядывая новые модели американских автомобилей.
Напротив посольства, на другой стороне Большого Девятинского переулка, стоял двухэтажный особняк, в котором родился и жил российский дипломат, занимавший должность посла в Иране (б. Персии) в первой трети девятнадцатого века. В последней трети двадцатого века, перед визитом в Москву американского президента Ричарда Никсона, дом был поставлен на реставрацию. Согласно проекту, с домом поступили так же, как впоследствии предполагали поступить со всем миром насилья согласно партийному гимну “Интернационал”.
Данное мероприятие стало третьей успешной акцией против связанных с Грибоедовым мемориальных зданий. За полвека до этого в результате случайного пожара сгорел ресторан Московской Ассоциации Литераторов, располагавшийся в доме, которому было присвоено имя дипломата. Многие связывали этот инцидент с непосредственно предшествовавшим пожару посещением ресторана малоизвестными российскими писателями Панаевым и Скабичевским.
Незадолго до начала реставрации того здания, что на углу Большого Девятинского, был до основанья разрушен дом, в котором разворачивалось действие пьесы, сочиненной Грибоедовым в свободное от дипломатической деятельности время. Двухэтажный особняк Фамусова располагался недалеко от сгоревшего ресторана – в двух трамвайных остановках маршрута “А”, напротив стен Страстного монастыря. Вскоре после пожара в ресторане был снесен и Страстной монастырь, а дом Фамусова оказался на просторной площади.
Лишь через двадцать лет площадь заселили: сюда с другой стороны улицы имени писателя Горького перенесли памятник тому поэту, которому довелось встретить в Кавказских горах телегу с гробом убитого в Тегеране дипломата. Грибоедова, в отличие от сотрудников американского посольства, захваченных в заложники через полтора века после его гибели, не удалось спасти от бесчинств религиозных фанатиков. Не удалось спасти и дом Фамусова, мешавший строительству нового здания для редакции газеты “Известия Советов Народных Депутатов”. Впрочем, лишь благодаря переезду в новое здание газета смогла информировать читателей о ходе операции по освобождению дипломатов-заложников.
К приезду Никсона дом на углу Девятинского был восстановлен и стал выглядеть краше прежнего. Радостно сияли желтые стены, фигурно извивалась решетка у крыльца. В целях поддержания музейной атмосферы здание оснастили современной радиоаппаратурой.
Дом Грибоедова стал лишь одним из книксенов – так назвали новые московские достопримечательности, появившиеся в городе весной 1972-го по всему маршруту следования американского президента. Еще один книксен – огромную клумбу с выполненной живыми цветами надписью “50 ЛЕТ СССР” – разбили напротив Боровицких ворот, через которые въезжали в Кремль автомобильные кортежи почетных гостей. Для расчистки места под клумбу пришлось снести целое сборище маленьких лачуг, обреченных на слом еще полвека назад, когда на них с балюстрады дома Пашкова не отрываясь смотрел один из гостей столицы перед тем как навсегда покинуть город, понравившийся ему больше, чем Рим. Впоследствии было установлено, что именно в этот субботний вечер сгорел ресторан писательского дома.
Памятник Грибоедову поставили в 1959-м на Чистопрудном бульваре, рядом со станцией метро имени большевика Кирова. На другом конце бульвара над Чистыми прудами вскоре нависла двухэтажная стекляшка молодежного кафе, где четыре однополчанина, расставшиеся на Белорусском вокзале и встретившиеся двадцать лет спустя, обнаружили лишь слабоалкогольные коктейли. Разочарованные и угрюмые, они вышли на улицу и чуть не сбили с ног начинающего сибирского писателя, который увлеченно разъяснял шагающему рядом с ним юному метростроевцу происхождение названия этого водоема.
Пруды, находившиеся внутри бульварного кольца, – как Чистые, так и Патриаршие (б. Пионерские), – во множественном числе уже давно пребывали только в своих названиях. В реальности каждый из них сохранился лишь в единственном экземпляре; что касается прочих, то в них попросту не осталось воды. История гибели одного из прудов изложена в черно-белом мультфильме “Шпионские страсти”.
Заокеанские злодеи, пытавшиеся выкрасть секретное зубоврачебное кресло, послали в Москву подводную лодку. Маршрут ее начинался в Тихом океане, продолжался в Красном, а затем в Черном море и заканчивался в Пионерских (б. Патриарших) прудах. Когда диверсанты в водолазных костюмах вылезли на берег, их тут же попытались схватить наши чекисты. Шпионы бросились назад к лодке, но в этот момент стоявший на берегу водопроводчик потянул за уходившую в глубину пруда длинную цепочку, на конце которой находилась пробка, закрывавшая отверстие на дне. Вода, свернувшись воронкой, с характерным булькающим шумом устремилась в дыру, и вскоре лодка оказалась на дне образовавшейся ямы. Так прекратил свое существование один из Патриарших (б. Пионерских) прудов.
Рядом с оставшимся прудом в 1976 году установили памятник патриарху отечественной басни и пионеру этого жанра в русской литературе Ивану Андреевичу Крылову. Продолжатель славного дела Лафонтена, окруженный барельефами с изображениями лисиц, мосек и васек, вальяжно развалившись в кресле, в пол-уха слушает ведущиеся на соседних скамейках беседы на религиозные темы.
На постаменте же памятника Грибоедову изображен тот момент, когда приглашенные на свадьбу гости собираются у выхода из метро, чтобы отправиться в Малый Харитоньевский переулок, где в городском Дворце Бракосочетания должны обменяться обручальными кольцами Софья Павловна и Алексей Степанович. В честь этого знаменательного события скромный переулок будет затем переименован в улицу Грибоедова, на которой вскоре возведут новое здание Высшего Арбитражного Суда.
Гну: антилопы и баранки
“Дядя, а ты вообще в зоопарке-то был?” – жарким июньским вечером 1936-го года спросила восьмилетняя девочка у одутловатого чекиста, приехавшего на Николину Гору, чтобы арестовать ее отца, комдива Котова.
“Был, конечно”, – ответил утомленный служитель Лубянки.
“А почему сбежал – плохо кормили, что ли?” – удивилась наследница таланта юного метростроевца.
Правилами зоопарка кормить животных категорически воспрещается, поскольку неупорядоченное питание может привести к желудочным расстройствам. Однако посетители часто пренебрегают этим запретом и приносят для угощения целые батоны хлеба. Особой популярностью у детей пользуются белые медведи. Встав на задние лапы, они просяще машут передними. Когда ребенок бросает кусок, медведь пытается проследить траекторию его полета, а затем неуклюже ковыляет к тому месту, где гостинец должен был приземлиться.
Многих привлекают и пруды с водоплавающими птицами. Но здесь добыча чаще всего достается суетливым и бойким уткам, в последний момент выхватывающим пищу из-под клювов степенных и гордых лебедей.
Большой пруд – первое, что видят гости зоопарка, входя на его территорию с угла Большой Грузинской и Красной Пресни. Второй пруд, поменьше, расположен на новой территории: попасть на нее можно, перейдя на другую сторону Грузинской. Раньше оба пруда были частью одной пресноводной речки; когда же для обустройства зоопарка речку перекрыли специальной водной баррикадой, речка пересохла, а пруды остались.
Помимо хлеба, животных кормят и другими мучными изделиями. Особой популярностью у москвичей традиционно пользуются два вида выпечки: с одной стороны, пироги и пышки, а с другой – бублики и баранки. То, что начинается на букву “П”, обычно готовят дома, а то, что на букву “Б”, – покупают в магазине. Фабричная продукция порой бывает второй свежести и отличается твердостью и сухостью: не случайно баранки с истекшим сроком годности были любовно прозваны в народе сушками.
Появление малых пекарен сократило путь продукции до потребителя, и вскоре москвичи получили возможность наслаждаться обсыпанными маком горячими бубликами, которыми бойкие тетушки торговали на улицах из больших плетеных корзин. Затем родился новый вид мучной продукции круглой формы – его название начиналось на букву “П”, а продавался он в специально оборудованных уличных павильонах, где выпекался в кипящем масле прямо на глазах у стоящих в очереди покупателей.
Дырка в середине каждого из указанных изделий могла использоваться по-разному. У горячего пончика она подлежала немедленному уничтожению, так как через двадцать минут после изготовления он терял все свои вкусовые качества. Дырка от бублика обычно находила метафорическое применение и предлагалась в качестве альтернативной замены тому товару, на который партнер по переговорам предъявлял необоснованные претензии (например: “Дырку от бублика ты получишь, а не Шарапова”). У баранок и сушек дырка получала дополнительную семантическую нагрузку: если каждая баранка по отдельности напоминала букву “О” обиходного языка, то связка баранок являла собой ту же букву “О”, но взятую уже из особого метаязыка, каждая буква которого соответствует целому высказыванию на языке обычном.
Германия и Грузия
Когда коньки системы “гаги” были велики мальчику на три размера, маршрут его прогулок ограничивался пространством двора, создаваемым домами номер 6, 8 и 56. В пятьдесят шестом жил он сам, шестой назывался “военным” и в разрезе представлял собой большую букву “Е”, а восьмой был со скругленным углом. Первый московский круглый дом построили только в конце шестидесятых в дальнем микрорайоне Матвеевское. В той системе координат, где время течет в обратную сторону, возведенный еще до войны дом восемь по Тишинской площади приходится дому в Матвеевском внуком, поскольку круглым он является лишь на четверть – с той стороны, где на площадь выходит Большая Грузинская.
Минуя треугольник Тишинской площади, трамвай “А” совершал по Большой Грузинской небольшой подъем и следующую остановку делал на углу Курбатовского переулка. За огороженным зеленым сквериком скрывался одноэтажный особняк, в котором располагалось посольство ФРГ. После того как Германия проиграла войну, всю страну разрезали на две неравные части: три четверти стали называться ФРГ, а оставшаяся четверть – ГДР. Столицу Германии тоже разрезали на две части – большую назвали ЗБ, а меньшую – ВБ.
Чтобы надежнее отделить ВБ от ЗБ, хозяева страны ГДР через шестнадцать лет после окончания войны начали строить БС. Власти страны ФРГ выразили по этому поводу протест, после чего жители столицы СССР отправились к посольству ФРГ и стали забрасывать здание камнями и чернильницами. Когда слухи об этом докатились до Тишинки, мама схватила мальчика в охапку и помчалась полюбоваться невиданным зрелищем.
Билет на трамвай стоил тридцать копеек, но в мамином кармане оказалось только двадцать девять. Вагон с буквой “А” укатил в сторону зоопарка, и мальчику с мамой пришлось пройти пешком целую остановку. Пока они добирались, толпа успела разойтись. Фасад особняка зиял разбитыми окнами и темными чернильными пятнами.
Через пять лет в скверике напротив посольства ФРГ был торжественно открыт памятник грузинскому поэту Шота Руставели, выполненный грузинским скульптором М.И. Бердзенишвили. В то время Грузия входила в состав страны СССР, а в состав Грузии входили еще две республики: Абхазия и Аджария. Еще через пятнадцать лет футбольная команда “Динамо” (Тбилиси) завоевала Кубок обладателей Кубков европейских стран, победив в финале команду “Карл Цейсс” из города Иена (ГДР) со счетом 2:1.
Через два года посреди Тишинской площади был торжественно открыт памятник двухсотлетней дружбе между Грузией и Россией, выполненный грузинским скульптором Зурабом Церетели. В то время тбилисское “Динамо” встречалось в Кубке УЕФА с “Боруссией” из города Дортмунда (ФРГ) и уступила по итогам двух матчей (1:3 и 2:3).
А еще через шесть лет была разрушена БС, после чего страна ФРГ объединилась со страной ГДР в единое государство Германию, а единое государство СССР развалилось на пятнадцать частей, одна из которых обернулась Федеративной Республикой Грузией и вступила в войну со своей составной частью – Абхазией. Объединенная Германия выстроила для своего посольства новое здание, а в старое въехал вместе с мастерской грузинский скульптор Зураб Церетели, который в то время как раз завершал работу над величественным монументом царю Петру Первому, славному своими делами во благо Российской Империи.
Газировка как газировка
К Тишинке возвращались снова пешком, а девять копеек из сэкономленной на трамвае мелочи вскоре принесли прибыль в тысячу процентов. По денежной реформе обмену в масштабе 1:10 подлежали все бумажные купюры и монеты достоинством от 5 копеек и выше: за пять рублей давали полтинник, а за гривенник – копейку. Но мелкие медяки оставались в обороте и сохраняли свое достоинство, в результате чего их покупательная способность вырастала сразу в десять раз. Если раньше за три трехкопеечных монеты не налили бы и стакана газировки, то потом их можно было выпить сразу три – и все с сиропом!
До появления автоматов газированную воду продавали в киосках или прямо на улице. Женщина в белом фартуке сидела рядом с небольшой тумбой, в которой помещалась емкость с водой и устройство для газирования. На поверхность тумбы устанавливались две длинные стеклянные колбы, куда заливались разные виды сиропов. Внизу у каждой колбы был краник.
Когда покупатель заказывал “вишневый” или “крем-соду”, продавщица забирала с блюдечка его четыре копейки, бросала монетки в полную мелочи миску, споласкивала стакан в специальном фонтанчике, подставляла его под нужную колбу, открывала краник на то короткое мгновение, которое требовалось, чтобы набрать нужное количество сиропа, закрывала краник, подставляла стакан под другой краник, открывала его, до краев заполняла стакан брызжущей и пузырящейся водой и закрывала краник.
При пользовании же автоматом никакого краника не было: вы сами споласкивали стакан, сами ставили его под специальное отверстие и сами опускали в щель три копейки. Из отверстия вначале выплевывалась доза сиропа, а затем стакан до краев заполнялся брызжущей и пузырящейся водой. Если копейка была только одна, то вода оставалась чистой и прозрачной.
Среди студентов газировка славилась как средство снятия послеэкзаменационных стрессов. С этой целью использовались два автомата, стоящие рядом. В жаркий июньский день, получив в зачетку очередной балл, студент выходил на улицу, подходил к автоматам, опускал в каждый из них по копейке, получал сразу два стакана воды и выпивал их один за другим. Затем он опускал в автоматы еще по одной копейке, получал еще два стакана воды и, сделав глубокий вдох и резко выдохнув, выливал их себе на голову. В завершение процедуры следовало в ответ на вопрос подошедшего приятеля – “Сдал?” – поднять вверх руку с широко растопыренной ладонью, а затем, раскрыв рот, наблюдать, как из дверей института выходит и, легко порхая, спускается по лестнице хорошая девочка Лида.
Два пальца вверх
В отличие от Садового, Бульварное кольцо никогда не было замкнутым кругом. По форме оно скорее напоминало подкову: нижнюю дугу выгрызала челюсть Москвы-реки, цапнувшая круглый городской каравай с юга. И если Яузский бульвар кое-как одолел жесткий прикус, Устьинским мостом выстрелив в Замоскворечье, куда и продолжил свой путь разогнавшийся трамвай маршрута “А”, то бульвару Гоголевскому так и не удалось пересечь Волхонку.
Путь к набережной ему еще в 1883-м преградил гигантский белый храм, воздвигнутый – так же, как и Триумфальная арка у Тверской заставы, – в честь Великой Отечественной Победы над двунадесятью языками. В 1930-м году храм снесли, чтобы расчистить место для второй Вавилонской башни, при работе над проектом которой архитектор Иофан использовал старинные брейгелевские чертежи. Проектировщики, однако, не могли предвидеть, что взрыв храма (усугубленный сносом Триумфальной арки) повлечет за собой второе Великое Иноземное нашествие с Запада. Заготовленные для строительства металлические конструкции были переплавлены на железнодорожные рельсы, по которым в Европу покатились эшелоны с облаченной в суровые шинели живой силой. Докатившись до города Берлина, эта сила обеспечила через пятнадцать лет после взрыва очередную Великую Отечественную Победу.
Еще через пятнадцать лет круглое пространство несостоявшегося вавилонского фундамента заполнили хлорированной водой, в которую, заплатив 50 копеек (б. 5 рублей), на 45 минут мог залезть любой прошедший через чистилище горячего душа. Одновременно на проспекте, названном именем главного полководца Первой Отечественной Михаила Кутузова, было выстроено круглое здание, всю внутреннюю стену которого занимало полотно, изображавшее ключевую битву той войны. В схватке у села Бородино Кутузов потерпел поражение, его войска отступили, а столица была сдана врагу, сожжена и разграблена. Что и стало, по свидетельству историков, залогом победы, одержанной через два года в городе Париже.
В 1967 году между круглым хранилищем для большой картины и Поклонной горой (где полтора века назад в самом начале осени Наполеон безуспешно дожидался представителя Мосгорисполкома) заново выстроили ранее стоявшую у Тверской заставы Триумфальную арку, а образовавшаяся вокруг нее площадь получила имя Победы, – но не первой, в честь которой арка была поставлена первоначально, а следующей, второй. Аналогичную ситуацию за два десятилетия до этого описал английский писатель Оруэлл в романе, события которого произошли на семнадцать лет позже.
До строительства на будущей площади имени второй Победы второй Триумфальной арки в честь первой Победы старое Можайское шоссе огибало Поклонную гору справа, после чего и устремлялось на Запад. При разбивке площади Победы часть Поклонной горы срыли, чтобы образовавшаяся магистраль стала прямой и по праву носила бы имя проспекта.
На самой Поклонной горе еще в 1957 году по поручению Совмина, Минкульта, Госстроя и Горисполкома было решено соорудить простой и величественный памятник второй Победы, открыть который предполагалось к ее 15-летию. Не прошло и тридцати лет, как во исполнение этого поручения была срыта часть Поклонной горы, к этому моменту еще возвышавшаяся над равнинной площадью, уже носившей имя второй Победы. Расчищенное пространство было объявлено истинно Поклонной горой, и в центре этой широкой и ровной поверхности принялись сооружать монумент под простым и величественным названием “Советский народ, осененный знаменем великого Ленина”.
В течение нескольких лет строительства древко знамени постоянно тянулось вверх, приобретая все более и более отчетливую форму штыка. Соответственно деформировалось и изображение Владимира Ильича: оно уменьшалось, выдавливалось наружу, становясь трехмерным, и в конце концов превратилось в свисающую со штыка на умопомрачительной высоте богиню Нику, чья левая рука была вытянута навстречу четверке лошадей, рвущихся на Запад с самого верха стоящей напротив Триумфальной арки. Народ, первоначально окружавший ленинский лик, разделился: самые преданные последовали за вождем наверх и обернулись в итоге двумя ангелами, дующими в золотые пионерские горны, остальные же воплотились во всадника-Георгия, который у подножия штыка прокалывает острым копьем злого змея, предварительно нарезанного кусочками, как батон любительской, предназначенный для распределения по заказам среди сотрудников отдела научно-технической информации ЦНИИ повышения квалификации работников Тяжпрома.
Елисельские поляны
Патриотическая песнь в трех цветах
Карден, ты носа не подточишь.
Mon cher Безухов, зря хлопочешь.
Чего, my son, ты хочешь, Пьер?
Душевный жар не загребешь
Чужими голыми руками.
В Париж отправимся мы сами,
И в Сен-Лоран – нас не возьмешь.
Хоть русские богатыри
И не встают с печи годами,
Но Нине Риччи, вашей даме,
Я в Нотр дам – держу Пари.
Наполеона на проспект
Кутузовский, к горе Поклонной,
Пошлет за водкой по талонам
Муниципальный супрефект.
О, родина Бородина!
С помадой Рубинштейн Елены
Святой, не оставляя пленных,
На бой, огромная страна!
Россия вспрянет ото сна
И триумфально вскроет Вену!
Зодчий и речь
Сдав положенные экзамены и защитив дипломную работу, поэт Андрей Вознесенский завершил обучение в Московском архитектурном институте. Перед молодым выпускником со всей остротой встал вопрос: “Какой материал лучше всего подходит для воплощения рождающихся проектов?” Кирпич отвергался как символ закостенелой архаики. Крупные блоки и железобетонные панели более соответствовали духу эпохи, но ассоциировались прежде всего со стандартностью и безликостью массовой застройки. Дерзновенная же авторская мысль требовала чего-то неповторимого, парадоксального и духовного.
На помощь пришла поэзия. Андрей Вознесенский уже давно завоевал славу мастера по складыванию слов в изощренные пространственные конструкции. “Чайка плавки Бога”: в этом визуальном тексте три коротких слова располагались чуть ниже середины страницы – так, чтобы одновременно изобразить и белокрылую морскую хищницу, и предмет мужского туалета; в незаполненной же части листа (над и под словами) прочитывалась незримая легкая поступь главного персонажа стихотворения.
Затем настала очередь букв. Оказалось, что если сложить пятнадцать комплектов букв А, Т, Ь и М в цепочку, склеить эту цепочку в кольцо и пустить кольцо катиться по странице, то оно будет непрерывно повторять по выбору читателя любое из двух получающихся слов. Чтение вслух порождало при этом эффект перманентного эха.
Тщательный функциональный анализ показал, что буквы – это, по сути, те же кирпичи: плотно подгоняя одну к другой, можно выложить стихотворную строчку, затем, наполнив интервальный слой просодико-интонационным замесом, добавить следующий ряд, и так – строка за строкой – построить целую стенку текста.
Много запутанных лабиринтов сконструировал Андрей Вознесенский из привычного тридцатидвухбуквенного комплекта, но не утихал его творческий порыв. Во-первых, бумага была фундаментом весьма эфемерным и любая книга – не говоря уже о рукописи! – могла безвозвратно сгореть. Во-вторых, оставались неиспользованными алфавиты других языков.
На помощь пришел Зураб Церетели. Однажды за щедрым грузинским столом Андрей Вознесенский обратил внимание хозяина на то, что груша, которой он закусил цинандали, напоминает ему по форме Тишинскую площадь. Тут же родилась идея совместного монументального проекта.
Треугольный скверик, ранее служивший местом прогулки молодых мам с колясками, очистили от лишней растительности. Посередине, на месте бывшей клумбы, водрузили металлический столб высотой с восьмиэтажный дом, полукругом выходящий на Тишинскую с Большой Грузинской. С четырех сторон к столбу прикрепили перемешанные между собой гигантские объемные буквы двух алфавитов – грузинского и русского. Сверху все сооружение накрылось венком, снятым с одного из павильонов ВДНХ в период борьбы со сталинскими архитектурными украшательствами.
Неподалеку от клумбы к дереву прислонили чугунную доску с пояснительным текстом, гласящим, что монумент воздвигнут в ознаменование двухсотлетия подписания между Россией и Грузией Георгиевского договора. По всему периметру доска украшена несколькими склеенными в кольцо высказываниями: “Народ зодчий речи”, “Речь зодчий народа”, “Зодчий народ речи” и “Дочь народа резчий”.
Лед и пламень
У ограды сквера, со стороны тротуара, загораживая от прохожих то место, где через двадцать лет газон украсит памятная чугунная доска, стоял стеклянный павильон в форме расширяющейся кверху пирамиды. За 84 новых копейки здесь можно было купить килограмм обжигающих пончиков. Выпекающий их автомат конструировался в соответствии с художественными принципами архитектора Ренцо Пиано – задолго до того, как они были воплощены в здании парижского Центра Помпиду. Весь производственный процесс был вывернут здесь наружу: крутились шестеренки, вращались трубки и плоскости, с брызгами шлепались в кипящее масло, пропадая где-то в недрах таинственного механизма, заготовки белого теста, а наружу выползали уже румяные коричневые изделия.
Продавщица пыталась выловить пончик в тот момент, когда он только готовился упасть в большой металлический поддон. Как цирковой жонглер, она цепляла кольцо специальной деревянной палочкой и тут же переправляла его в кулек из зеленой оберточной бумаги. Когда набиралось заказанное покупателем количество пончиков, продавщица посыпала их сверху мелко помолотой сахарной пудрой и клала пакет на весы. Те кольца, которые выползали из агрегата, пока шли денежные расчеты, нехотя шлепались в поддон.
Самым вкусным был первый пончик – пышный и с хрустящей корочкой. По дороге домой мальчик успевал съесть еще три – у автоматов с газировкой, у круглого угла дома номер 8 и у входа в свой второй подъезд. На квадратном обеденном столе промасленный кулек разворачивался, но пончики, лежавшие на его дне, представляли собой уже лишь бесформенные кучки теплого теста; когда же закипал чайник, они окончательно остывали.
В ходе строительства монумента часть площади со стороны трамвайной остановки подверглась капитальной зачистке. Убрали павильон с пончиками. Убрали киоск “Союзпечать” с газетами стран народной демократии (б. Восточной Европы). Убрали палатку с фасованными кондитерскими изделиями, где иногда появлялись бумажные кубики тахинной-ванильной халвы, от одного названия которой во рту становилось сладко. Убрали автоматы с газировкой. Убрали киоск с мороженым.
Ассортимент киоска с мороженым исчерпывался к моменту исчезновения тремя видами изделий: пломбир в большом брикете (48 коп.), “Лакомка” в шоколадной оболочке вкуса какао (28 коп.) и вафельный стаканчик (20 коп.). Четные и высокие цены на протяжении многих лет последовательно и неуклонно вытесняли нечетные и низкие. Первыми пропали семикопеечные бумажные стаканчики с приторным фруктовым мороженым, которое нужно было ковырять специально прилагаемой деревянной палочкой с закругленными углами. Затем все реже и реже стало появляться молочное за девять, а когда оно появилось вновь, из брикета исчезли прикрывавшие его прямоугольники вафель.
Вскоре не стало тех самых маленьких эскимо в серебряной фольге (11 коп.), которыми злоупотребил зритель по имени Гассан Абдурахман в антракте циркового представления на Цветном бульваре: их окончательно заменили плоские кирпичи “Ленинградского” – в той же фольге, но без деревянной палочки (22 коп.). Дольше держались брикеты сливочного за тринадцать и крем-брюле за пятнадцать (15 копеек стоил и вечно дефицитный рожок, отличавшийся от других видов мороженого вафлями с особым вкусом и – главное – хрустом). Вафельный же стаканчик за девятнадцать не исчез, а лишь потерял кремовую розочку сверху и приобрел копейку в цене.
Когда мальчик сдавал экзамены в университет, ему попалась задача, в которой нужно было определить, сколько мороженого разных видов было произведено, продано и съедено в одном отдельно взятом городе. Известными школьными методами задача не решалась. Мальчик попробовал зайти с другого конца: он стал пытаться интуитивно угадать ответ, чтобы затем сверить его с начальными условиями.
Безуспешный перебор вариантов с перемножением штук на копейки не давал результата до тех пор, пока мальчика не осенило: ведь вовсе не обязательно проверять подряд все возможные цены – достаточно ограничиться числами 7, 9, 11, 13, 15, 19, 22, 28 и 48. После самовольного введения в задачу этого нового условия все сразу стало на свои места и ответ явился сам собой.
За четыре правильно решенные задачи мальчику поставили всего лишь тройку. Он подал апелляцию и получил для справки свою работу. Задача про мороженое засчитана не была: рядом с ней на полях стоял жирный плюс в сопровождении огромного минуса. Проверяющий оценил хитрость абитуриента, но признал выход из искусственного пространства задачи в живую реальность недопустимым.
“Онегин всегда пьет чай в девять часов. Ленский всегда пьет чай вместе с Онегиным. В какое время пьет чай Ленский?” – спросил этнопсихолог Александр Лурия у киргизского аксакала Гассана Абдурахмана. “Откуда мне знать? – ответил тот. – Я к ним в гости не хожу.”
Летят воробьи
Штык на Поклонной горе поставил Зураб Церетели, ранее украсивший монументом треугольник Тишинской площади. Фоном для штыка стало полукруглое здание, очертаниями напоминавшее тот проект Храма Христа Спасителя, который уже через пять лет после первой Победы был подготовлен академиком Витбергом. Первый камень в фундамент будущего храма заложили в августе 1817-го на Воробьевых (б. Ленинских) горах. Через пять лет после второй Победы на Ленинских (б. Воробьевых) горах началось возведение Храма науки – Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова. С уничтожением Поклонной горы здание МГУ стало от подножия штыка просматриваться в полный рост.
Одетое в гранит и увенчанное шпилем высотное здание считается фирменным знаком имперского архитектурного стиля. В Москве их построили ровно семь – по числу тех холмов, на которых город вырос и которые со временем перестали восприниматься как вертикальная доминанта. Аналогичные высотки появились также в Риге и Варшаве, вздыбившись над среднеевропейским городским рельефом, как дареные кони.
В конце ХХ века социопсихологи исследовали зависимость уровня сексуальной преступности от различных параметров городской среды. В Москве значимыми оказались два фактора – расстояние от центра и высотные характеристики застройки. Карта эротического напряжения столицы представляла собой мишень с центром в пуританском Кремле и концентрическими кругами, расходящимися к кольцевой дороге, рядом с которой показатели сексуального криминала достигали пиковых значений. Наиболее опасными оказались микрорайоны многоэтажных панельных башен вокруг конечных станций метро. Если же брать в расчет отдельные здания, то максимальным сексуальным потенциалом обладали как раз высотки.
Когда Сталину принесли на утверждение проект здания Министерства иностранных дел на Смоленской площади, он крайне удивился, не обнаружив на его макушке привычного шпиля. После чего самый верх крайней каменной плоти устремленного ввысь гиганта был накрыт колпачком в виде конуса, увенчанного традиционной пятиконечной звездой.
В 50-е годы столица приобрела новый характерный силуэт, лучше всего воспринимавшийся со смотровой площадки Ленинских (б. Воробьевых) гор. Немало восторженных строк посвятили описанию московского пейзажа чешские путешественники Ганзелка и Зикмунд. В 70-е на смотровую площадку с целью обольщения приводил своих подруг герой одноименной повести писательницы Людмилы П. Москва виделась ему отсюда как гигантское роршаховское пятно, в хаосе которого явственно проступали контуры силуэта лежащей женской фигуры.
Где и когда
Более двадцати лет ровно в девять часов в эфир выходила главная телевизионная программа “Время”. В 1991 году старое “Время” остановилось и наступило вечное “Сегодня”, лишь по субботам чуть запаздывавшее и превращавшееся в “Намедни”. “Программа “Намедни” – это неполитические новости недели!” – лучезарно улыбаясь, провозглашал Леонид Парфенов, протирая тряпочкой узкое пенсне модели “Лектор”.
К 1997 году обозрение неполитических новостей перестало быть актуальным и коллектив журналистов переключился на другой проект. Каждую субботу ровно в 22:45 в эфир стала выходить программа, посвященная одному году из тех, в течение которых ровно в 21:00 в эфир выходила программа “Время”.
Словарь Ожегова определяет “намедни” как просторечное выражение, означающее “совсем недавно, на днях”. Авторы нового цикла “Намедни” стремились доступно разъяснить зрителям, что же происходило с ними совсем недавно на протяжении последних тридцати лет.
Примерно в это же время большими тиражами стали публиковаться книги человека по фамилии Фоменко, выдвинувшего гипотезу о том, что современные исторические представления есть не что иное, как грандиозный миф, созданный переписчиками старых рукописей в шестнадцатом веке. Согласно Фоменко, вся история человечества насчитывает не более одного тысячелетия, а все события, якобы происходившие раньше, представляют собой лишь литературные вариации на одну и ту же тему с измененными географическими названиями и именами действующих лиц.
Очередной выпуск программы “Намедни”, вышедший 24 мая 1997 года, был посвящен году 1971-му. “В начале этого года сменилось руководство в Польше, – сообщил Леонид Парфенов. – В декабре 1970-го Владислав Гомулка повысил цены на мясо, гданьские докеры подняли голос протеста, и после уличных беспорядков власть была вынуждена уступить, а Гомулка потерял свой пост. По следам этих событий Анджей Вайда снял фильм “Человек из железа”. Дикторский текст сопровождался кадром из фильма Вайды: молодой рабочий, слушая телевизионное выступление Эдварда Герека, запускает в экран табуреткой.
Известно, что летом 1980-го года Эдвард Герек, сменивший в 1970-м Гомулку, повысил цены на мясо, гданьские докеры подняли голос протеста, и после августовских забастовок власть была вынуждена уступить, а Герек потерял свой пост. Гипотеза историка Фоменко, таким образом, нашла свое документальное подтверждение. Теперь мы знаем, что в Польше произошло не два почти идентичных исторических события, а одно: в “круглом” году Генеральный секретарь ПОРП (Польская Объединенная Рабочая Партия) по фамилии Г. повысил цены на мясо и после протеста гданьских докеров потерял свой пост.
Сразу после историко-познавательной программы “Намедни”, ровно в 23:30, в эфир вышел очередной выпуск программы “Империя страсти”, в которой, как и каждую субботу, за право раздеться до трусов и получить в награду компьютер вели борьбу двое участников разного пола под руководством блистательного шоумена по фамилии Фоменко.
На следующий день, 25 мая 1997 года, в новом здании МХАТа (Московский Художественный Академический Театр) на Тверском бульваре состоялось вручение ежегодных премий ТЭФИ (Телевизионный Эффект Фантастической Иллюзии) за 1996 год. Премию в категории “Лучшая программа с раздеванием” получила “Империя страсти”, первый выпуск которой вышел в эфир в январе 1997-го. В отсутствие Николая Фоменко почетная награда была вручена Леониду Парфенову.
В Москву! В Москву!
В начале восьмидесятых на биологическом факультете МГУ еженедельно проходили занятия семинара, посвященного использованию математических методов в гуманитарных дисциплинах. В мае 1982 года с сообщением выступил кандидат исторических наук Сергей Станкевич. Он рассказал о возможности формального моделирования глобальных исторических процессов, поддающихся описанию при помощи системы многофакторных уравнений и без труда экстраполируемых по минимальному числу параметров. Вел семинар кандидат педагогических наук Георгий Сатаров.
28 мая 1987 года, в День пограничника, немец из страны ФРГ по фамилии Руст на спортивном самолете “Сессна” пересек Балтийское море со стороны Финляндии и вторгся в воздушное пространство Эстонии. Беспрепятственно пролетев над половиной Европейской части СССР, он благополучно достиг Москвы и, разыскав на предусмотрительно взятой с собой городской карте Красную площадь, совершил посадку рядом с храмом Василия Блаженного. Площадке Васильевского спуска присвоили новое имя: “Шереметьево-3”, а Матиас Руст занял отдельную камеру Лефортовской тюрьмы.
В мае 1989 года народный депутат СССР Сергей Станкевич мужественно стоял на трибуне Кремлевского дворца съездов во время очередного заседания Первого съезда народных депутатов, за прямой трансляцией которого следила вся страна. Члены президиума отключили выступающему микрофон и настойчиво пытались согнать его с трибуны. Вел заседание кандидат философских наук Анатолий Лукьянов.
Весной 1992 года, когда Анатолий Лукьянов занимал отдельную камеру в Лефортовской тюрьме, человек с грузинской фамилией обратился к вице-мэру Москвы и советнику президента Сергею Станкевичу с предложением провести грандиозный концерт-шоу на Красной площади. Для подготовки этого мероприятия было выделено шесть миллионов долларов, десять тысяч из которых оказались в кармане Станкевича. Концерт провалился, а Станкевич получил отставку со всех постов и скрылся за границей.
Весной 1993 года на Васильевском спуске у Красной площади состоялся грандиозный концерт-шоу в поддержку президента на предстоящем референдуме по вопросу “Да-да-нет-да”. Референдум завершился успешно, и осенью того же года танки прямой наводкой расстреляли Белый Дом, обитатели которого заняли отдельные камеры в Лефортовской тюрьме.
Три года спустя, в июне 1996 года, аналогичный концерт на Красной площади был проведен перед очередными президентскими выборами. Для подготовки этого мероприятия было выделено 538 тысяч долларов, которые охранники отремонтированного за сто миллионов Белого Дома обнаружили в бесхозной коробке из-под ксерокса.
Весной 1997 года выбранный и успешно прооперированный президент обнародовал решительный указ о беспощадной борьбе с коррупцией в высших эшелонах власти, и польская полиция арестовала проживавшего в Варшаве владельца небольшой фирмы Сергея Станкевича. Через несколько дней его выпустили, взяв подписку о невыезде. 28 мая, в день десятилетнего юбилея посадки Матиаса Руста на Красной площади, Генеральный прокурор России по фамилии Скуратов предложил Сергею Станкевичу добровольно вернуться в Москву, пообещав предоставить ему отдельную камеру в Лефортовской тюрьме.
Георгий Сатаров несколько лет проработал в должности советника президента, после чего был тихо отправлен в отставку. Примыкающей к зданию мэрии улице Станкевича вернули историческое название – Вознесенский переулок.
Вечерняя истина
“Сгорел под окном газетный киоск”, – весело сообщал в 90-е известный своими непристойными текстами Александр Лаэртский в закадровой песенке к ежедневной десятиминутной телевизионной передаче “Пресс-экспресс”, где вдохновенно-обаятельный Андрей Егоршев (б. Пацифик) читал завтрашние газеты для залежавшихся у экрана полуночников. В прежние годы ассортимент киоска не менялся десятилетиями – “Правда”, “Известия” да “Советская Россия”. Теперь “Правды” было уже не найти, исчез и “Труд” за две копейки, а “Россию” продавали на всех углах нищие старушки.
Левая половина киоска, выложенная ковром из “Социалистической индустрии” пополам с “Политическим самообразованием”, мальчика не интересовала. Взор его был устремлен направо, где пестрели цветные обложки журналов с непонятными названиями “Fur Dich”, “Nok Lapja” и “Dookola swiata”. Мальчик непринужденно протягивал в окошко отложенные на пломбир двадцать копеек и пытался внятно произнести с нужным акцентом: “Фюр дихь”. Пожилой киоскер, страдающий в этой треклятой стеклянной будке – вместо того чтобы подвязывать виноградную лозу в родном ауле, – с удивлением глядя на мальчика, бросал ему в ответ резкое “Что?”
“Фюр дихь…”, – повторял мальчик, сразу робея.
“Что?!”
“Вон там у вас лежит, сбоку”, – рукой показывал мальчик.
“Гыде?” – уточнял продавец, не отрывая от мальчика строгого взора.
“Вон там…” – “Эта?” – “Нет, дальше”. – “Эта?” – “Нет, теперь ближе”. – “Эта?” – “Да, да, этот”.
Покрытая темной растительностью рука киоскера вытягивала нужный журнал из середины пачки и небрежно бросала его на прилавок. Мальчик испытывал чувство двойного стыда: во-первых, немолодому человеку пришлось помучиться, а во-вторых, все слышавшие разговор, конечно же, понимали, что покупает он журнал не чтобы читать, а чтобы выискивать там такие картинки, какие не печатают в “Огоньке” или “Работнице”.
Отец мальчика работал в редакции одной из тех газет, что лежали слева. Время от времени мама выгоняла мальчика из большой комнаты, и отец садился писать. Нервно пыхтя “Беломором”, он морщил лоб над разбросанными по поверхности стола белыми листами, а потом внезапно начинал заполнять их ровными синими строчками.
Через два часа отец выходил из комнаты, и мальчику удавалось бросить взгляд на страницу, лежавшую сверху. “Дружной выдалась весна в этом году, – читал он. – Механизаторы Ставрополья, выполняя повышенные обязательства, на три дня раньше срока завершили подготовку посевных площадей. Свое достижение труженики села посвящают ХVШ областной партийной конференции”.
Почерк у отца был прямой и резкий. Круги в буквах “а” и “о” выглядели мелкими и угловатыми, зато хвосты под “у”, “р” и “з” перемахивали на нижнюю строчку. Верхняя палочка “б” устремлялась вперед длинным козырьком, а у “д”, которое отец изображал тоже с палочкой вверх, козырек лихо сдвигался на затылок.
Через два дня отец с гордостью приносил домой пахнущий типографской краской сигнальный экземпляр завтрашнего номера “Жизни села”. Левая колонка первой страницы начиналась со слов о дружной весне. Подписи под статьей не было.
Мальчик появился на свет в родильном доме № 6 имени Н.К. Крупской через три года после того, как будущего отца перевели в Москву из областного центра, где он был специальным корреспондентом газеты “Социалистическое хозяйство”. Новая квартира, которую предоставила ему редакция, располагалась на шестом этаже пятиэтажного дома. Пятиэтажным дом построили до войны, а два дополнительных этажа уже после ее окончания возвели солдаты проигравшей армии.
В то время, когда Ганс, Курт и Фриц складывали из кирпичей стены между двумя будущими комнатами и кухней, отец руководил выпуском многотиражки “Электрификацию – на службу коммунизму”. Газета объемом в две страницы выпускалась управлением строительства местной электростанции в верхнем течении Оки. Два года продолжалась ударная вахта, затем маховик турбины медленно раскрутился и над селом зажглась лампочка имени супруга Н.К. Крупской.
Кроме двух верхних этажей, к дому по Б.Грузинской была сделана семиэтажная пристройка, двери квартир которой выходили на лестничную клетку второго подъезда. Вновь появившимся в подъезде квартирам были присвоены новые номера. На первом этаже теперь располагались квартиры 12, 35 и 36; на пятом – 19, 20, 43 и 44, а на шестом – 30, 31, 32, 45 и 46.
Большая комната в квартире № 31 имела площадь шестнадцать квадратных метров, маленькая – десять, а кухня – двенадцать. Санузел был совмещенным, а балкон отсутствовал. Все три окна выходили на запад. На фоне ровной линии горизонта выделялся прямоугольный силуэт железнодорожной вышки, стоявшей среди подъездных путей Белорусского вокзала.
Отбыв на чужбине положенный срок, пленные строители отправились с Белорусского вокзала поездом сообщения “Москва – Берлин”. В восточной части пункта назначения состав остановился. “Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны”, – объявил по-немецки машинист, и ветераны вермахта оказались в новой стране под названием ГДР, которой шел уже второй год.
Вскоре Фриц попытался перейти в западную часть города, но был арестован и приговорен к десяти годам лишения свободы. Ганса взяли на работу в редакцию газеты “Фюр Нойе Вархайт”, где он писал передовые статьи, посвященные очередным успехам на трудовом фронте. Курт устроился в бригаду, занимавшуюся восстановлением разрушенных кварталов столицы.
Через десять лет началось возведение Берлинской стены. Курт возглавил одно из управлений по ее строительству, Фрица после отбытия срока взяли на работу каменщиком, а Гансу довелось изобличать злобные инсинуации, с которыми выступали реакционные круги Запада. В одном из номеров “Фюр Нойе Вархайт” поместила репортаж о митинге протеста советской общественности, состоявшемся у стен посольства ФРГ в Москве. Газета “Социалистическое хозяйство” перепечатала этот материал на полосе “Новости братских стран”.
Редакция “Социалистического хозяйства”, как и других главных центральных газет, располагалась в длинном здании, еще до войны построенном на 2-й улице Ямского поля. После окончания строительства улице было присвоено имя Правды. В справочниках название улицы помещалось в кавычки.
Через полвека после переименования улицы в Институте языкознания Академии наук СССР прошла серия конференций, посвященных исследованию той области лексики естественных языков, которая отражает практическую философию человека. Предметом отдельной дискуссии был вопрос о соотношении значений концептуальных терминов “правда” и “истина”. Лингвисты пришли к выводу, что для понятия “истина” характерны признаки вечности, неизменности, независимости от человека, единственности и подлинности. “Правда” же, в отличие от “истины”, вполне может быть временной, меняющейся, зависимой от человека, множественной и даже ложной. И действительно, если в истине мы находим воплощение категорического и безусловного Абсолюта, то правда у каждого – своя.
Старая хасидская притча повествует об одном рабби, который постановил, что коза, являющаяся предметом спора, принадлежит обеим сторонам и обе эти стороны правы в своих притязаниях. Когда рабби вернулся домой, то жена его отругала, сказав, что его решение не имеет смысла: как могут быть одинаково правы две стороны, претендующие на одну козу? Рабби призадумался, после чего ответил: “Знаешь, дорогая жена, и ты права”.
Редакции “Комсомольской правды” и “Пионерской правды” размещались в здании на улице “Правды” вместе с редакцией главной, партийной “Правды”. Право на отдельную правду имели только два поколения – комсомольцы и пионеры, – чему немало способствовал поэт Маяковский, провозгласивший, что новую общественную формацию, которая должна получиться в итоге суммирования Советской власти и электрификации Советского Союза, следует возводить молодым. Региональной же правдой обладали почти все города СССР, а также две стороны света: Север и Восток.
Названия газет обычно складывались из двух слов. Самыми популярными существительными были “жизнь” и “трибуна”, а прилагательными – “Советский” и “народный”. Слово “рабочий” в начале названия читалось как прилагательное, а в конце – как существительное. Комбинация этих слов с географическими характеристиками порождала в итоге широкий спектр разнообразных имен: “Народная трибуна”, “Рабочая жизнь”, “Советская Грузия” и “Приокская правда”. В столице Азербайджана выходили две газеты – “Бакинский рабочий” и “Вышка”.
ГКЧП
Миновав здание американского посольства, троллейбус ушел в тоннель. Его выкопали в 1961-м, когда выяснилось, что одного Арбата городу уже не хватает, и было решено проложить другой, новый. Все узкое и извилистое в силу исторической неизбежности сменялось в то время широким и прямым, чтобы черные кавалькады могли на полном ходу мчаться в светлое будущее.
Путь через тоннель оказался долгим: когда троллейбус выкатил к Смоленской площади, уже близилась полночь. Вокруг бродили толпы возбужденных людей, тревожно вглядывающихся в тьму и прислушивающихся к дальним уличным шумам. Из транзисторных приемников сквозь помехи прорывалась сбивчивая речь.
Парень в джинсовой куртке переговорил с водителем, и тот развернул троллейбус поперек проезжей части, перекрыв выезд из тоннеля. Недовольные пассажиры побрели к входу в метро, располагавшемуся на первом этаже желтого дома с башенкой. Первоначально на станцию “Смоленская” можно было войти через павильон, построенный на месте Смоленского рынка, по которому, разбрасывая баранки, любил прогуляться бывший депутат Государственной Думы, но павильон этот оказался ровно посередине Садового кольца, и его пришлось снести.
Со стороны площади Восстания послышался нарастающий гул, и вскоре в тоннель въехала колонна зеленых бронемашин. Первый танк, не сбавляя скорости, вломился в гофрированное троллейбусное сочленение, но тут же застрял. Объектом второй атаки стала бортовая реклама компании “Менатеп”. Заскрежетал металл, зазвенели битые стекла, но троллейбус опять устоял. Когда машина отъехала назад, чтобы изготовиться для третьего удара, парень в джинсовой куртке прыгнул на броню и стал отчаянно колотить по крышке люка. Броневик начал маневрировать, пытаясь, как необъезженный жеребец, скинуть всадника на землю. Родео оказалось недолгим, и вскоре выцветшую голубую ткань затянуло под гусеницу вместе с хозяином.
Через три дня по Новому Арбату над тоннелем прошла траурная процессия. Покалеченный троллейбус к этому моменту уже стоял за оградой Музея Революции (б. Английского клуба) на Тверской (б. Горького). Его соседом по уличной экспозиции оказался броневик, отличившийся на пресненских баррикадах в дни предыдущей революции семьдесят четыре года назад.
Руки-крылья и хвосты
Невнятный гул, возникший где-то за окном, нарастал медленно, но неотвратимо. Что-то приближалось к дому с восточной стороны. Внезапно над самой крышей раздался оглушительный хлопок, и гул сменился грохочущим скрежетом.
Пролетев над Тишинской площадью, самолет на секунду накрыл крестообразной тенью Большую Грузинскую, затем пересек площадь Белорусского вокзала с опирающимся на трость пролетарским писателем Алексеем Горьким (б. Пешковым), успешно миновал крышу дома № 1 по Ленинградскому проспекту, на которой впоследствии будет установлена реклама заводов фирмы “Карл Цейсс” из города Йена (ГДР), и взял курс на улицу “Правды”. Над зданием комбината по производству газет летчик повернул штурвал влево, и самолет пошел на снижение.
Из окна мальчик видел, как с верхней правой точки где-то над стадионом “Динамо” темная полоска по длинной гипотенузе плавно перемещается налево и вниз. Острый угол этого гигантского треугольника был расположен за башней депо Белорусского вокзала: самолет скрылся за ее силуэтом, и летчик заглушил мотор. Толпа жаждущих получить 18 мая бесплатный гостинец на церемонии коронации последнего российского императора успела – хотя и не без потерь – разойтись еще семьдесят лет назад, и воздушный лайнер беспрепятственно совершил посадку на Ходынском поле, в честь которого получила свое название близлежащая, предпоследняя перед конечным “Соколом” станция метро “Аэропорт”.
Ровно через тридцать девять лет после коронации императора, 18 мая, над Ходынским аэродромом проходил демонстрационный полет самолёта-гиганта “Максим Горький”, названного в честь сорокалетия литературной деятельности автора “Песни о Соколе”. Летчик ЦАГИ (Центрального аэрогидродинамического института), где был разработан проект, И.С. Журов, передавал машину для регулярной эксплуатации авиатору агитэскадрильи И.В. Михееву. В сопровождение “Максиму Горькому” выделили два самолета: двухместный Р-5 под управлением лётчика Рыбушкина и истребитель И-5 под управлением испытателя Благина.
Взлетев, “Максим Горький” сделал широкий круг над аэродромом. Благин на истребителе начал выполнять фигуры высшего пилотажа в непосредственной близости от “Максима”: он бросил свой самолет в короткое пике за хвостом, пронесся под его брюхом и, оказавшись впереди, круто рванул ручку управления на себя, намереваясь описать вокруг гиганта мёртвую петлю. В верхней точке самолет завис и, потеряв скорость, рухнул вниз на медленно проплывающий под ним “Горький”.
Истребитель Благина врезался в средний мотор и ударом выбил его. Тот отвалился и упал вниз, а машина Благина застряла в образовавшемся рваном отверстии крыла. Воздушный гигант выдержал этот страшный таран; не исключено, что Михеев с Журовым посадили бы его, если бы у И-5 не оторвалась хвостовая часть, которая нанесла второй, уже смертельный удар по “Максиму Горькому”, врезавшись в органы управления. Он медленно завалился на крыло, перевернулся и начал разваливаться в небе. Через несколько секунд прогремел страшный взрыв, и самолёт рухнул на дачный посёлок “Сокол”.
Из уже исписанных тетрадок в клетку мальчик вырывал страницы, складывал бумажные самолетики и запускал их в окно. Вначале самолетик устремлялся вниз; подхваченный воздушными потоками, он поднимался немного вверх, а затем снова опускался; время от времени белый треугольник зависал на невидимых волнах, но с каждым новым рывком вперед он продолжал терять высоту. Заходя на посадку, самолетик неторопливо обгонял одних прохожих и самоотверженно, в лоб, атаковал других.
На противоположной стороне улицы стояла бочка с разливным квасом, у которой постоянно выстраивался длинный хвост жаждущих. Как-то раз, жарким майским днем, один бумажный камикадзе отправил свой летательный аппарат в шапку свежей пены над только что наполненной кружкой. И там пропал он ни за грош.
ШЩЪЫЬ
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Экзюпери
За день до крушения “Максима Горького” на нем летал Антуан де Сент-Экзюпери, оказавшийся первым и последним иностранцем, который удостоился такой чести. Его долго заставили ждать необходимого разрешения, и только во второй половине дня, когда он уже потерял всякую надежду, разрешение было дано. Экзюпери расположился в носовом салоне и оттуда наблюдал за взлетом. Самолет мощно вздрогнул, и он почувствовал, как быстро монумент поднимает в воздух свое основание весом в сорок две тонны.
Пока самолет разворачивался, чтобы лететь к Москве, Экзюпери отправился на прогулку и осмотрел одиннадцать основных отсеков. Самолет потряс его своей величиной – помещения располагались не только внутри фюзеляжа, но и в крыльях. Он осмелился войти в коридор левого крыла и стал открывать двери комнат, где стояли кровати, сидели телефонисты, работали механики в синих брезентовых костюмах; в одном из небольших кабинетов что-то печатала на машинке юная девушка.
После прогулки Экзюпери поглубже уселся в кресло. Он чувствовал, как по его телу струилась живая горячая вибрация всех восьми моторов. В широкое окно салона проникал голубой свет. Экзюпери будто занял место на террасе дорогой гостиницы и сверху взирал на землю. Под крылом медленно разворачивалась Москва. Машин на улицах было немного, и лишь где-то на Плющихе стояла одинокая “Волга”: таксист, слушая песню Александры Пахмутовой “Опустела без тебя земля”, уже полчаса ждал пассажирку, которая вот-вот должна была спуститься с шестого этажа.
31 июля 1944 года Экзюпери отправился с аэродрома Борго на острове Корсика в разведывательный полёт и не вернулся. Долгое время о его гибели ничего не было известно. В мае 2000 года ныряльщик Люк Ванрель на 70-метровой глубине близ Марселя обнаружил обломки самолёта, возможно, принадлежавшего Экзюпери. Они были рассеяны на полосе длиной в километр и шириной в 400 метров. Почти сразу французское правительство запретило любые поиски в этом районе. Разрешение было получено только осенью 2003 года. Специалисты подняли фрагменты самолёта; один из них оказался частью кабины пилота. Сохранился серийный номер: он соответствовал самолету Локхид P-38 “Лайтнинг”, модификация F-4 (самолёт дальней фоторазведки), которым управлял Экзюпери.
Журналы люфтваффе не содержат записей о сбитых в этой местности 31 июля 1944 года самолётах, а сами обломки не имеют явных следов обстрела. Это породило множество версий о крушении, включая версии о технической неисправности и суициде пилота.
Элиаде и Юнг
Книга румынского историка религий Мирчи Элиаде “Миф о вечном возвращении”, посвященная тому, как человек переживает и интерпретирует историю, была впервые опубликована в 1949 году в Париже. Элиаде описал присущий традиционным и архаическим обществам взгляд на мир – взгляд, который противостоит конкретному историческому времени и характеризуется ностальгией по времени мифологическому. Такая жизненная позиция помогала представителям традиционных обществ поддерживать связь между ними и космосом.
Книга “Миф о вечном возвращении” состоит из четырех частей.
В первой части, “Архетипы и повторяемость”, рассматриваются небесные архетипы ландшафтов, храмов и поселений, символическое значение центра для традиционной культуры, постоянное повторение космогонии и божественные модели ритуалов. В конце первой части затрагиваются отношения мифов и исторического процесса.
Вторая часть, “Возрождение времени”, обсуждает значение года и смены лет для “примитивных” обществ. В ней также рассказывается о постоянном обновлении времени благодаря периодическим ритуалам, повторяющим процесс создания мира.
Третья часть, “Несчастье и история”, посвящена тому, как традиционные общества рассматривают проблему страдания и как связывают страдания с историей.
В четвертой части, “Ужас перед историей”, показано, как мифу о вечном возвращении удается сохраниться даже в современном мире.
Швейцарский психиатр Карл Гу́став Юнг основной задачей разработанной им аналитической психологии считал толкование возникающих у его пациентов архетипических образов. Юнг развил учение о коллективном бессознательном, в образах (архетипах) которого он видел источник общечеловеческой символики, в том числе мифов и сновидений.
Юнг отрицал идеи, согласно которым личность полностью детерминирована её опытом, обучением и воздействием окружающей среды. Он считал, что каждый индивид появляется на свет с “целостным личностным эскизом … представленным в потенции с самого рождения” и что “окружающая среда вовсе не дарует личности возможность ею стать, но лишь выявляет то, что уже было в ней заложено”. Вместе с тем Юнг выделял несколько уровней бессознательного: индивидуальное, семейное, групповое, национальное, расовое и коллективное бессознательное, которое включает в себя универсальные для всех времён и культур архетипы.
Юнг полагал, что существует определённая наследуемая структура психического, развивавшаяся сотни тысяч лет и заставляющая нас переживать и реализовывать наш жизненный опыт вполне определённым образом. И эта определённость выражена в том, что Юнг назвал архетипами, которые влияют на наши мысли, чувства и поступки.
В начале 50-х Мирча Элиаде познакомился с Карлом Густавом Юнгом на конференции юнговского ежегодника «Эранос» в Асконе (Швейцария). Затем Элиаде регулярно приезжал к Юнгу вплоть до самой его кончины в 1961 году.
Я
I. мест. личн. 1 л. ед. ч. Служит для обозначения говорящим самого себя. Я не я и лошадь не моя (посл.: ничего не знаю, ни к чему не причастен).
II. неизм.; ср. Употр. для обозначения сознаваемой человеком собственной сущности, самого себя как личности, индивидуума, а также для обозначения субъекта (в философии). Мир существует независимо от нашего “я”.