Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2010
Светлана ВАСИЛЬЕВА
Образ речи
Писать и думать об Аксенове всегда было настоящим профессиональным счастьем. Это никогда не мешало, а наоборот, способствовало личному общению. “Искусство трагически разъединяет”, – сказал один из наших общих знакомых. Не соглашусь. Искусство трагически объединяет друзей.
Что такое роман в наше не читающее время, чем болен ХХ (ХА-ХА!) век и почему мы все так самоуспокоены перед веком наступающим… уже наступившим – все это серьезные вопросы, на которые у Аксенова были серьезные ответы.
“Дети ленд-лиза” – тоже ответ. Только зашифрованный. Найти шифр к чтению на сей раз дело нелегкое, но благодарное. Евг. Попов предлагает при дальнейшем издании использовать систему комментариев, документальных дополнений. Я бы оставила все как есть. Роман в его незавершенности.
Перед нами два больших фрагмента; полный же объем целого непредсказуем. Смиримся с этим, впустив в свое читательское восприятие тайну творческого акта, от первоначального замысла до опущенных подробностей его осуществления. Аксенов признавался, что осуществление это происходит независимо от намерений автора, в процессе написания “слов” – текст выговаривается спонтанно, через непредвиденности, различные “наречия”. Чтобы потом быть услышанным каждым как единое литературное слово
В “Детях ленд-лиза” по крайней мере два разных наречия. Легкая повествовательная манера первой части. И пласты глубокого, трудного залегания слова – во второй, кажущейся менее отделанной, но на самом деле гораздо более интригующей по составу мысли. Между двумя этими частями – прерыв. Был бы он сознательно сохранен автором или же чем-то восполнен на заключительном романном витке, теперь не узнаешь.
Все восполняется воздухом, который прибывает после смерти писателя. Человека нет, а воздух, которым он дышал, остается не потребленным и не отработанным. Он – как бы лишний, данный нам для вдоха и выдоха.
Предлагаю именно такой способ чтения этой вещи. Фрагментарный, разорванный, но с ощущением того, что стоит за текстом.
“Парфенон не врет” называлась одна из заметок об Аксенове, в ней я подразумевала такое свойство, как непреложность писательского творчества. (Рада была узнать, что подобную тему для сочинений он потом задавал своим американским студентам.) Почему, в самом деле, вводят в заблуждение и душевный морок конструкции сталинского ампира, но не обманывает глаз архитектурное решение Парфенона?
Аксенов читательских ожиданий не обманывал. Каждый его роман – архитектоника писательской страсти. И жизни, которая бывает равна или не равна судьбе.
В аксеновской жизни всего было с избытком, как и в жизни отечества. Звезды рождения, энергия заблуждений, ранний успех, азарт, героизм… литературные сюжеты, примиряющие крайности бытия прекрасными “фигурами речи”. Больше всего, думается, он не хотел, чтоб нам было скучно, тягостно и безнадежно. Стремился, чтоб мы получали от литературы удовольствие и радость. В том и состоял секрет его “катарсиса”, а не в очищении страхом и ужасом при виде беспросветной советской действительности. Катарсис в его романах творился явно не по Аристотелю, а по Ницше с его музыкой “судьбы” и гибельной “волей”.
Аксенова вообще интересовала личность пассионарная. Он сам говорил: байроническая. Эти “байрониты” мерещились ему всюду, даже в желтизне массмедийных персон или в масках бывших комсомольских лидеров, обогатившихся баснословными капиталами. Чем эти романтические “шерри-бренди” оборачиваются для последних, мы сегодня наблюдаем, читая материалы следствия в Хамовническом суде. Жизнь там богаче вымысла. А основные фигуранты далеко выходят за рамки классической типологии “лишних людей”.
В последнем романе Аксенова речь также идет о пластических возможностях перекройки личности. Материя детства, описанного в “Детях ленд-лиза”, оказывалась особо прельстительна для перекройщиков. Первая часть романа, проходя сквозь идиллически воссозданные казанские реалии, содержит моменты взрывоопасные. Это, конечно же, Казань вымышленная. Как в память врезалось, так и отдается – светящимися или плотнеющими протуберанцами. Важно, что детское сознание не вмещается в зоны предлагаемых компромиссов – там, в детском сне, или потом, во взрослых воспоминаниях, – у аксеновского героя мир все равно предстанет чуть более прекрасным, загадочным и страшным, чем на самом деле.
Сюжет жизни, данной взаймы, в аренду детям советского рая (есть такой знаменитый фильм французской поэтической киноволны – “Дети райка”), по всей видимости, превращается писателем не в трагифарсовую авантюру, которой был захвачен “Остров Крым”. Тогда подросшим детям “долги” приходилось отдавать в ситуации общей бойни и общей крови. Вторая часть романа “Дети ленд-лиза” – это уже не трагифарс, а грандиозное зияние, которое человеческая личность испытывает в момент ухода с очередной войны, из состояния бойни. Куда?.. В ту самую степь архаического хлебниковского косноязычия, которая одна и способна отпеть человека? Однако скорей всего, это собственное аксеновское “косноязычие” и фамильная архаика – открытие им нового образа речи для так и не завершенного романа.
Боль физической утраты не может заслонить живого целого. Человек уходит, по-библейски насыщенный делами и днями, продолжая насыщать нас. Будем богатеть писательским словом Аксенова.
∙