Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2010
Анатолий НАЙМАН
the
cityСюда я тоннелем, мостом и паромом,
в кварталы, где вместо домов адреса,
въезжал хоть бы что. Здесь сам город был домом.
Как в свой, я в него, не заметив, вжился.
Я жил на плацу его год с половиной.
Меня светофору сдавал светофор,
как внаглую слежка вдоль улицы длинной,
подмигивая. И сдает до сих пор.
И в этой цепи полицейских, в кадрили,
в экскурсии глаз – признавали меня
лишь толпы, что здесь до меня проходили,
себя же признаньем к забвенью тесня.
Был кобольдом золота автопогрузчик.
Метро – алтарем. Карнавалом был торг.
Мой контур, мой вакуум видел грядущих.
Я мог опознать их. Я звал их Нью-Йорк.
*
Когда начались расстрелы? Я имею в виду, во вселенной. Я имею в виду, из ружей. Со времени пороха? KNO3 +
2
И стужей и зноем, и с фронта и с тыла
пронизан, не мог я с маршрута сойти.
Здесь дуло и капало, пело и выло,
и еле плелось на Широком Пути.
Я слышал, подземные легкие мерно
ворчат, налегая на мертвый базальт,
чей кашель последний, продравшись сквозь недра,
и был завершивший творение залп.
Под ложами рек, под подошвой Нью-Йорка
я чуял, бормочет свое океан
и пахнет Христом мандаринная корка,
и видит во сне их слепой Оссиан.
Какое ни племя, какая ни особь,
ни плоть и погибель, ни жертва и сыть,
плывут – прибивает, а тонут – выносит
к скульптурной свободе. Куда еще плыть?
**
Хватит сравнивать пулю с жужжащей пчелкой. Пулевое раненье с пчелиным ужалом. Мы помним со школы, энергия равно масса на скорость в квадрате деленное на два. Пуля не девять ли граммов? Скорость не триста ли метров в секунду? Когда она попадает в сердце, в ней двести по Цельсию градусов жáра. Так расстреливают дезертиров. Партизан, шпионов, военнопленных. Комиссары контрреволюционеров. Революционеров сторонники Реставрации. Валютчиков и конокрадов. Южан, северян, евразийцев и западников. Но не королевскую же чету – ей рубят головы. И не беглого негра – его вздергивают на веревке.
3
Веселье на гулкую было похоже,
уже не вмещавшую зеков тюрьму.
Скребком одиночество драло по коже.
Но мне и хотелось побыть одному.
Здесь всем был приют. Простецам, любомудрам,
безумцам. Злодеям, несчастным, больным.
Игрушкам миражей. Приставкам к котурнам.
Поэтам, навек привязавшимся к ним.
Короче, чужим между тоже чужими,
ведь разницы в сроках не выйдет большой –
точь-в-точь как в толчке результатах и в жиме –
родился чужой, или прибыл чужой.
Формальная ласка и легкая порка –
единый обряд. И забота одна
и та же – для нас, постояльцев Нью-Йорка.
Конструкции грузной. Летучего сна.
***
Хватит плохого, время хорошего. Час видового фильма, “Чудеса света”, “Les Merveilles du Monde”. Нет только сил и духа обнаружить в них силу и дух. Париж – ну что Париж? Лондон – ну что Лондон? В таком случае, час мультика.
— Дама в мехах спрашивает на Бликер-стрит,
Как покороче выйти к сабвею, и вся искрит.
— На Коламбус-серкл сменилось “вок” на “дон’т вок”.
Сине-прозрачно-глазый первым встал белый волк.
— Выползла из трубы гремучая эР-маршрута змея.
Садитесь, сказало радио. Каждый подумал: не я.
— Трафик ребрам на пользу, признался Вашингтон-бридж,
плохо одно, товарищ: нет массажистов-рикш.
4
А город, он – он? Или город – она?
А может быть, третье, как та нью-йоркчанка,
ни с кем не в родстве, не супруг, не жена,
а среднее что-то – как наше с ней танго?
В пустом ресторане, зимой, от стола
всего в полушаге, притом что шагов-то
сто по три проделана нами была
прогулка и ею расстегнута кофта.
Домашняя, белая, вязки крючком –
со слов ее – кем-то бездушным, как робот.
Как вы? я спросил – и отвечен смешком,
напомнившим… Оба мы помнили повод
свиданья. Застолья. Знакомства. Из дня
девятого. Значит, уже после Рая.
Покойный глядел на нее и меня,
слова их помолвки минутной сверяя.
****
Когда начались расстрелы? Тогда, когда завязали глаза и “взвод, равняйсь, пли”? Или, взглядов не пряча, шагов с четырех, как Мане императора Максимилиана? Или как Тициан Себастьяна, из лука, беззвучно? Бернгардовка, кучка таганцевцев с Гумилевым-поэтом. С его стихами о кузнеце и пуле: отыщет грудь мою, она пришла за мной. Из дульнозарядной винтовки, из пулемета. От Эрмитажа верстах в двадцати, электричкой до Мельничного ручья. Шуберт, Мюллер, мельник и ручей.
5
Составом обязан стольки элементам,
что тронь становую клубка его нить –
поедет. И целым опять, даже мельком,
уже не представить, концов не сцепить.
Где выход? Да вот он. Под надписью “Выход”,
близ входа. Искать его – бред: он везде.
Что создал собой – то забрал. Это выдох
и вдох. Это школьное лавуазье.
Как лето отель, если крыша сам купол
небес. Пилигримы из дальних земель.
Отель не жилище, а прибыл-и-убыл.
Неубранный номер. Весь город – отель.
Пусть так. Но еще раз – в мгновенном восторге
взглянуть, как шевелится стойбище тьмы
нетварной и светов фонарных! В Нью-Йорке.
В ничьем персонально. В ликующем Мы.
*****
Сентябрьские иды, акме лета. Первая пчелка-мутант ударила в левый сосок, вторая в правый. Свидетель пробормотал оба раза: о, шит. Вылетело по полдуши из одной дыры, из другой. Торс постоял пять минут, десять, может быть, полчаса. Рухнул.
Город побит камнями, как грешник на Ближнем, на ближнем Востоке. Что это было: расстрел – или то, как его показали?..
Когда начались, не знаем, но знаем, когда закончились. В роскошном месяце, изысканного числа.
6
Что создал собой – то забрал. То собой и
забрал. Но оставив от целого дробь.
Ту даль без простора, простор без приволья
и пятна теней – как засохшую кровь.
Есть Йорк. Я там был. Он соборен, и зелен,
и древен, и чем не туристский проспект.
Нью-Йорк это нечто. И некто. Он целен,
дыряв и стоит на скипелости нект.
Есть Йорк, и не может быть нового Йорка.
Не может быть нового Йорка, есть Йорк.
Чем врать, что английская тут поговорка,
скажи, что подделка и твой передерг –
но правда. Он наш минус-город. Он минус
любой, минус каждый. Он Мы, но без нас.
Он – то, что никто, уезжая, не вынес
отсюда. Безличное. Мюзикл US.
∙