Вступление и публикация Натальи Корниенко
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2010
ПУБЛИЦИСТИКА И ОЧЕРКИ
Андрей ПЛАТОНОВ
Страна бедняков
Очерки Черноземной области
Публикуемые “Очерки” представляют еще одну ранее неизвестную страницу жизни и творчества Андрея Платонова. Я нашла этот текст на страницах вечернего выпуска ленинградской “Красной газеты” за 1926 год. Первый очерк печатался 10 апреля, второй – 13 апреля. В библиографиях прижизненных публикаций Платонова “Страна бедняков” отсутствует. И это не первая и не последняя неизвестная нам публикация Платонова. В первом томе научного Собрания сочинений Платонова (2003) под названием “Страна бедняков” напечатан текст, представляющий несколько иную редакцию второго очерка. Печатали мы его по рукописи семейного архива и не ведали о публикации “Красной газеты”, хотя газету пролистывали, но то ли не дошли до четвертой страницы, то ли не было этих номеров в комплекте, то ли просто устали глаза от старой и почти черной газетной бумаги. Рукопись первого очерка (“Родина”) в настоящее время в известных архивохранилищах не выявлена, и публикация “Красной газеты” является единственным источником этого удивительного лирического эссе Платонова января-февраля 1926 года. В фонде Платонова Отдела рукописей ИМЛИ имеются пятый и шестой листы рукописи неизвестного рассказа, в котором встречаются отдельные образы “Родины”, однако это другое произведение. Также нам неизвестное. Скорее всего, рассказ был Платоновым завершен (это беловая рукопись, написанная чернилами), но до нас не дошел. Таких случаев немало в наследии Платонова, где белые пятна зияют как в биографии писателя (мы о нем очень мало знаем, больше – придумываем), так и в истории рукописей его великих произведений.
Удаче с обнаружением “Страны бедняков” в “Красной газете” я обязана самому Платонову и его статье “Фабрика литературы (О коренном улучшении способов литературного творчества)”. На сегодняшний день это, наверное, самая беспощадная пародия на советскую литературу. Статья написана летом 1926 года, предлагалась в московские толстые журналы, где в то время открывались дискуссии по широкому кругу вопросов современной литературы, но никто тогда не решился “Фабрику литературы” опубликовать, и впервые она увидела свет только в 1991 году на страницах журнала “Октябрь” (№10). Как и любой платоновский текст, статья “Фабрика литературы” сверхреалистична, то есть за самыми невероятными фантастическими и гротесковыми образами или положениями обязательно стоят какие-то близкие ко времени написания события и реалии, в данном случае литературного быта, литературной жизни и писательской биографии. Мы их можем просто не знать. Готовя реальный комментарий к “Фабрике литературы”, текст которой соткан из крупных и мелких деталей быта и бытия советской литературы середины двадцатых годов, я вновь и вновь возвращалась к одному из фрагментов текста, представляющего платоновский взгляд на масштабный государственный заказ советской литературе – принять участие в революционной модернизации быта всей страны. Программа изучения и изображения старого и нового быта была сформулирована главным стратегом культурной жизни нэпа Л. Троцким в цикле статей, опубликованных летом 1923 года на страницах “Правды” и составивших книгу “Вопросы быта. Эпоха ”культурничества” и ее задачи” (книга выдержала несколько изданий). Писатели приняли активное участие в кампании борьбы за “новый быт”. Во всех толстых журналах открываются специальные разделы для “путевых заметок” и “бытовых” очерков (“От земли и фабрик” – название постоянного раздела в журнале “Красная новь”), написанных в ходе поездок писателей по советской России. Разворачиваются бурные литературные дискуссии о “быте” и “бытовизме”. Событием 1925 года и “праздником” пролетарской литературы признается роман Ф. Гладкова “Цемент” – о восстановлении завода и перестройке старого быта. Периодика забита учительными статьями критики о стоящих перед писателями задачах изображения “нового быта”: “…основная задача, стоящая перед писателем, – это внимательно подойти к быту как воспроизводству человека…”; “Многообразие жизни и сложность задач, стоящих перед современным пролетарским писателем, объединяются в работе целевым стержнем: не только преломлять быт, углублять родники быта, но и выявлять, подчеркивать ростки нового – всего, что может быть ценным для строительства нового сознания”; “В связи с общей ролью идеологии в революции выдвигается строительство самосознания в целях нового синтеза, строительство в самом процессе творчества, иначе работа художника-аналитика сведется лишь к накоплению художественного материала, которым раньше или позже воспользуется художник-объединитель, синтезер. <…> Искусство объединения материала дается не всем, но так как художник по своей природе – конкретизатор общностей, поэтических единств, то ему необходимо более, чем кому-либо другому, помнить о деле синтеза художественного” и т.п.
В “Фабрике литературы” эта литературно-политическая кампания описана так: “Говорят – пиши крепче, большим полотном, покажи горячие недра строительства новой эпохи, нарисуй трансформацию быта, яви нам человека нового стиля с новым душевным или волевым оборудованием. <…> Искренние литераторы отправляются в провинцию, на Урал, в Донбасс, на ирригационные работы в Туркмении, на гидроэлектрические установки, наконец, просто становятся активистами жилтовариществ (для вникания в быт, в ремонт примусов, в антисанитарию квартир и характеров, в склочничество и т.д.). <…> Бродит этот человек чужеземцем по заводам, осматривает электрические централи, ужасается обычному, близорукий на невнятно великое, потом пишет сантиментально, преувеличенно, лживо, мучаясь и стеная о виденных крохах и ошурках жизни, сознавая потенциальное существование больших караваев высокой питательности. Получаются разъездные корреспонденции, а не художество”.
Все как бы понятно с иронией Платонова: взгляд на литературу человека, знающего о старом и новом быте нечто не только из газет и командировок. В то время как его сверстники, вступившие, как и он, в литературу с революцией, уже стали признанными классиками советской литературы, кое-кто даже имел собрания написанных сочинений, Платонов так еще и не вошел во всесоюзную литературную жизнь. К 1926 году у него был немалый послужной список работ, правда не имеющий отношения к литературе: построенные в Воронежской губернии электростанции, плотины, колодцы, полученные патенты на технические изобретения. “Засуха 1921 г. произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление, и, будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом – литературой”, – писал губернский мелиоратор Платонов в автобиографии 1924 года. Платоновский “уход” из “созерцательной” литературы во многом и определит его иронический, а порой и жесткий взгляд не только на современную советскую литературу, но и на собственное писательство (это сохранится до конца его жизни). Так, в приведенном выше ироническом фрагменте из “Фабрики литературы” в ряд “искренних литераторов”, который открывает легендарная Лариса Рейснер (на этот раз как автор очерков об уральских заводах), включается и сам Платонов, автор очерка “Огни Волховстроя” (1924), написанного во время его поездки на Волховскую гидроэлектрическую станцию. В августе 1925 года губмелиоратор Платонов вновь командируется на работы Волховской гидроэлектрической силовой установки – “на предмет ознакомления с техническим исполнением работ”.
Уточнение платоновского списка “искренних литераторов” и привело нас в “Красную газету”, которая 3 января 1926 года объявила об открытии раздела “По Советскому Союзу (По телеграфу от РОСТА и собственных корреспондентов)” и начала печатать очерки на темы “старого” и “нового” быта. Оказалось, что платоновский список бытовых тем в “Фабрике литературы” – “становятся активистами жилтовариществ (для вникания в быт, в ремонт примусов, в антисанитарию квартир и характеров, в склочничество и т.д.” – имеет не только общелитературный, но и конкретный адресат именно в материалах раздела “Красной газеты” за январь – июнь 1926 года. И каково же было наше потрясение, когда в этом разделе обнаружилась платоновская “Страна бедняков”. Он не забыл историю ее публикации, когда писал “Фабрику литературы”.
Материалы раздела “По Советскому Союзу” можно свести к двум типам: чисто информационные сообщения с мест о тех или иных событиях, фактах “старого” и “нового” быта и писательские очерки, написанные в ходе поездки или командировки в тот или иной провинциальный город или регион страны. “Старое и новое” (название очерка Л. Рейснер) в быту, облике и жизни деревень, уездных и губернских городов – главная тема очерков столичных писателей (М. Шкапской, А. Яковлева, Л. Рейснер, О. Мандельштама) и провинциальных (сибиряки Г. Вяткин, Л. Пасынков, воронежец А. Платонов). Судя по финалу второго очерка “Страны бедняков”, Платонов надеялся закрепиться в газете в качестве автора, но этого не случилось. Язвительные оценки в “Фабрике литературы” писательских “разъездных корреспонденций” относятся прежде всего к очеркам известной поэтессы начала ХХ века Марии Шкапской, главного специального корреспондента раздела газеты “По Советскому Союзу”. Перу Шкапской принадлежат циклы очерков “Письма из Белоруссии”, о поездках по Псковской, Новгородской губерниям и в Сибирь (“Поезд в будущее”). Жанрово-стилевая палитра очерков Шкапской достаточно многообразна: лирические эссе (история Полесья, пушкинских мест Псковской губернии), юмористические зарисовки явлений нового быта в провинциальных городах, реалистические заметки о “новых людях” провинции (учителях, врачах, агрономах и т.д.) и судьбах брошенных детей. Платонов весьма пристрастно, когда писал “Фабрику литературы”, выбрал из очерков Шкапской некоторые сюжеты, написанные действительно “сантиментально, преувеличенно”: о жилтовариществах (“О жилтовариществах и базарной академии” – 27 апреля), о “санпросветительской работе” в деревне (“Письма из Белоруссии” – 5 марта), восторженно-сентиментальное описание строительства первого завода в Полесье (“Тырса” – 16 апреля), почти эпические картины дороги переселенцев в Сибирь (“За жирной землей” – 29 июня) и т.п.
Трудно сказать, почему “Красная газета” больше не печатала очерков Платонова. Только недоступный пока архив “Красной газеты” может ответить на эти и другие вопросы. Платонов в 1926 году написал несколько очерков, скорее всего, именно для ленинградской газеты. Вот только названия дошедших до нас: “Электрическое орошение почвы” (о техническом открытии ленинградского ученого и инженера В.Г. Коренева), “Об улучшении климата”, “О дешевом водном пути Черноземного края” (в сокращении опубликован в “Известиях” в июне 1926 года; публикация выявлена Е. Антоновой). Стилистически, да и идеологически, эти очерки примыкают ко второму очерку из “Страны бедняков”, в котором филигранно точную формулировку получил курс на индустриализацию страны, принятый ХIV съездом партии (декабрь 1925-го). Платонов-инженер и мелиоратор остро ставит проблемы модернизации сельского хозяйства и деревни; материала для размышлений у него накопилось немало за время проведения мелиоративно-общественных работ в Воронежской губернии, которыми он руководил. Общественно-мелиоративные работы – часть государственного пятилетнего плана восстановления народного хозяйства Центрально-Черноземной области, утвержденного Совнаркомом РСФСР 3 июля 1925 года. Результаты проводимых Платоновым-мелиоратором землеустроительных работ высоко оценивались в Наркомате земледелия и в центральной печати. В начале февраля 1926 года он был избран делегатом на Первое всероссийское мелиоративное совещание; 20 февраля на самом совещании выбран в ЦК Союза – “для работы в мелиоративно-землеустроительной секции”. Очевидна и актуальность агрономической и землеустроительной темы очерка “Отчего мы беднеем”: в январе в Ленинграде проходил Всероссийский съезд агрономов, в Москве – съезд работников земли и леса. Все это были серьезные доводы в пользу Платонова быть принятым специальным корреспондентом ленинградской газеты. Вряд ли кто в советской писательской среде обладал такими, как у Платонова, знаниями о том, что происходит в народном хозяйстве страны и низовой народной жизни. Ему не надо было ехать в командировку за “материалом”. С Ленинградом у Платонова установились хорошие производственные и научно-технические связи (здесь находился Комитет по изобретательству, выдавший ему в 1924 году первое авторское свидетельство). В январе 1926 года Платонов был в Ленинграде для заключения договора на переустройство спроектированного им понтонного экскаватора с Ленинградской государственной экскаваторной конторой. Возможно, в эту поездку он и установил какие-то связи с ленинградской газетой.
Опубликованные очерки представляют уникальную демонстрацию соединения несоединимого – двух важнейших сфер миросознания и жизни Платонова, синтез которых стоит у истоков поэтики будущих его великих романов и повестей: производственно-практической и “созерцательной” (литературы). Двучастная структура “Страны бедняков” (лирико-созерцательная “Родина” с откровенными гоголевскими и есенинскими аллюзиями и “Происхождение бедности” – аналитическая записка о современном экономическом состоянии области и планах ее развития) воспроизводит общую модель очерков на тему старого и нового быта (“Старое и новое”) и одновременно разностью самих языков демонстрирует разлом исторического времени: лирическая “Родина” – о прошлом России, проективно-аналитические “Отчего мы беднеем” и другие собственно производственные очерки – о будущем. Так Платонов в первые месяцы 1926 года откликнулся на два исторических события декабря 1925-го. “Родиной” – на самоубийство любимого им Сергея Есенина, а “Происхождением бедности” – на объявленный декабрьским съездом партии курс на индустриализацию и построение социализма в одной стране. В январе-феврале 1926-го эти два события находились в эпицентре литературной и политической жизни страны. Платоновская “Страна бедняков” рассказывает и об этом.
I. Родина
Мы ехали по чистому русскому черноземному полю, кругом была пустота как в межпланетном пространстве. Гулкая осенняя дорога уводила нас вглубь незаселенных мест, где была одна древняя природа – потерянная, задумавшаяся душа.
Тишина, поле и добродушный человек – это вещи, которые скоро жить перестанут, поэтому я в них вглядывался.
Последние годы моей жизни – это езда и нескончаемая работа ради расхода и утешения души, борьба с человеческим добродушием и неспешностью, борьба с разлегшейся бесформенной коровьей землей, которую сносит из года в год вода в океаны, борьба за прочную человеческую судьбу, которую не колышет случай и смерть. Я был мелиоратором, и я воевал, поелику мог, с природой за сохранение дара плодородия в почве.
Поэтому я и теперь ехал…
Самый милый скот – лошади. Самые мудрые люди – ямщики. Все дороги в России – дальние, глядеть нечего, кругом – ветхость и пустошь, поэтому ямщики привыкли думать. Каждый из них живет не из любви к жене и не из средостения к имуществу на своем дворе, а из глубокой сердечной думы, которую он зря никому не поведает. Если спросишь, он скажет:
– Живу, как следует быть, ем еду и вожу людей по сурьезным делам, – и дернет вожжи, – нно, тяни – не удручай, потягивай – не скучай.
Ехал со мной в этот раз один скучный человек, не уроженец черноземного края. Все время он говорил о разной, мало питательной, ерунде. Такие люди в революцию боялись умереть с голоду и копили сухари вперед на десятки лет.
Однако доняла нас дорога, и продолжительность времени, даже тоска по родным взяла. Кругом все одинаково. Ни зверя, ни человека, как будто все попрятались и занимаются основным делом жизни – размножением. Я сказал об этом нашему кучеру.
– Нет тебе ни дьявола, ни какого удовольствия, – сказал кучер, – а баба – дело приятное и протяжное. Расходу душе нет – вот почему. А мужик сам на это не падок. Ежели б душевность какая иная промеж людей была, баба давно ослобонилась и заскорбела бы.
– А я люблю, я могу, – сказал человек, едущий с нами и говоривший все время одну скуку. – Бывало, наденешь котелок, возьмешь трость, прыщи попудришь – и пошел. В саду – музыка. Найдешь барышню, – а все они, я официально удостоверяю, дурочки, но это только хорошо. Рассказываешь что-нибудь ей приятное, как сочинитель, и сам себя слушаешь, ведешь за мякоть руки, оно сразу как-то поблажеет на душе. А все они от дурости пухлые, беспокойства никакого днем не имеют, и забота в голове не держится, там для заботы места мало. А потом спишь, как землекоп. Молодость была.
– Жить с бабой сладко, а жизнь пройдет гадко, – вставил ни к чему кучер, должно быть, думавший сам по себе, и задергал вожжей. – До чего ж лошади стали праличи, двадцати верст <не> отъехали и уже окорачиваются.
Вдруг поднялся из-за дальних земель месяц. В пустынном воздухе, над порожней землей, он не спеша и мудро пошел выше, без суеты и наверняка зная, что дорога ему открыта и встретиться не с кем. Я был всегда уверен, что человек рожден для необычайного дела и даже до месяца у него есть касательство и когда-нибудь месяц встретит человека на своей глухой проселочной дороге.
Сопутствовавший мне человек опять начал говорить разную суету – о домашних делах, молодых женщинах и целительности степей, – так, что можно было проломить ему голову.
– Штой-то ты все одни скушные слова говоришь? – сказал кучер и протяжно вздохнул как заключенный в тюрьму.
Кто-то мне говорил: вы богаты не почвой, не солнцем, а латнинской глиной и не другим природным инвентарем, а людьми.
Неправда! Человек, подвешенный в эфире, – ничто. Только в сочетании с родиной и миром, он – властелин своей судьбы и гроза будущего.
Родина, еще никто не постиг твоей прелести, ты – незамужняя!
Недра твои немы и плотны. Степи целостны и объяты вечным ветром, и редко в твоем пространстве дыхание человека.
Хутора трудятся над почвой, но труд их – не бой, а ветхий завет и похож на полевой колокольный звон.
Как льдина, выброшенная весенним потоком в овраг и тающая в мае, моя родина – остров прошлого, рядом с нею и над нею уже давно звенит зной будущего и распускается лето промышленности, царство недр, геологии и металлического социализма.
Родина, еще не выслушана до конца вечерняя песенка твоей мошки, а уже стелется каменноугольный дым по траве и начинает буйствовать ярый труд – новая стихия земли, решающая судьбу и ветра, и воды, и метелей, и всех других стихий, действующих с начала мира или немного позже.
Родина, так осталась ты не рассказанной и не запечатленной, – и образ твой скоро забудется, – а мне было некогда.
II. Происхождение бедности
Задолго до революции Центрально-Черноземная область (Воронежская, Курская, Тамбовская, Орловская губ. и частично Тульская и Пензенская) уже нищала.
Область расположена в глубинах континента, она страшно бедна естественными открытыми водоемами. Кроме Дона, главной водной артерии области, почти все реки заболочены и служат очагами малярийной заразы. Малярийная эпидемия – разрушительнейшее бедствие области.
Гидрологическая бедность обусловила собою способ заселения области. Села расположились и разрослись в древних долинах рек – у природной воды. Огромное большинство населения живет в многодворных поселениях, где число дворов достигает 1000 и выше. Стало быть, у большинства земледельцев, живущих в таких селениях, земля отстоит от хозяйственной базы – двора за 5–10–20 и даже 30 верст. При таких “холостых” расстояниях прогрессивное земледелие совершенно невозможно. Возможно лишь некоторое мертвое статистическое состояние – скудное прокормление, и то не год в год, что по отношению к общему темпу роста производительных сил страны представляет регресс. Если земля от двора за 10–15 верст, то на ней может гнездиться только трехполье, самая дикая и отсталая форма земледелия.
Агрономически рациональные поселки не должны превышать 40–50 дворов. Стало быть, создание сети искусственных водоемов и источников, затем расселение крупных сел к этой искусственно добытой воде – одна из главных дорог к победе над бедностью. Главное горе наше (а также и типичного засушливого юго-востока) в том, что ни мужик, ни даже агроном не знают природы области, в которой они действуют. Россия, как известно, заселялась с северо-запада. Заселение нашей области кончилось сравнительно недавно. Поселенцы, пришедшие в Черноземную область из районов устойчивого, достаточного и даже избыточного увлажнения, принесли с собой и земледельческую культуру своей родины. А наша область – зона неустойчивого увлажнения, влаги часто нехватка, а хозяйство ведется таким способом и с такой техникой, как будто влаги всегда достаточно – по-западному. Это наследство, которое крестьянин черноземного края никак не может отдать в приданое своей нищете. Нам нужна специфическая черноземная организация с.х., соответствующая естественным условиям нашего района.
Области нужна промышленность, компенсирующая ее нехватки в годы невзгод и стабилизирующая активную половину ее баланса.
Есть ли для развития промышленности в области благоприятные естественные условия? Да, они велики.
У нас есть огромные запасы агрономических руд – фосфориты (сырье для удобрения).
У нас есть цементные мергеля, по химическому составу выше знаменитых новороссийских. Причем, благодаря природным отличным качествам, возможно даже кустарное производство цемента. Вблизи только ст. Подгорная ЮВЖД (Воронежская губ.) цементных мергелей залегает сотни миллионов тонн. Здесь возможно крупнейшее производство цемента, и он будет дешевле новороссийского и вольского цемента потому, что его производство будет ближе к промышленным центрам республики. У нас есть глины (напр., знаменитая латнинская глина). У нас возможно крупное сахарное производство, и к этому область уже переходит, с каждым годом увеличивая площадь посева свеклы и пуская старые заводы. Есть торф. Вообще, у нас неисчислимо много добра в земле.
Почва у нас хороша, но то, что под почвой, – еще лучше. Вот, занимаясь не только почвой, но и “подпочвой”, найдя правильное, оптимальное соотношение между с.х. и промышленностью, можно не только вывести область из ее дикого, нищего, заколдованного состояния, но и пустить впереди бури растущих производительных сил республики.
Черноземная область как район возможной промышленности еще малооткрытая страна. Но ясно, для фундамента ее роста и благополучия одна почва тонка, нужны недра. Почвы у нас разъедают овраги, умерщвляет суховей (в область уже просунулся язык пустыни из юго-востока), застилают кислые болота и завоевывает слегка песок. Под действием таких противоположных активных сил природы находится у нас почва. Видно, какое крайне ненадежное дело заниматься одним лишь сельским хозяйством, несмотря на одаренность почвы плодородием. Чтобы лишь немного сделать сельское хозяйство устойчивым, к нему надо прибавить массу техники и организации. Но было бы ошибкой стоять на одном сельском хозяйстве.
Сочетание агрономии с геологией – вот в чем весь вопрос черноземной области. Страна без промышленности – незамужняя жена.
Об уже идущем восстановлении черноземной области и о ее людях – в следующем очерке.
Вступление и публикация Натальи Корниенко
∙