Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2010
Владимир ГАНДЕЛЬСМАН
Жизнь моего соседа
В сумасшествии тихом.
Жена
Жена ушла спать и прикрыла дверь.
Она сумасшедшая. Восемь шестнадцать.
На площади за окном отдыхает сквер.
Я слушаю ветер. Восемь семнадцать.
В него вплетается щебет птиц.
Жена любит каждый день просыпаться
и плыть на работу, где скопище лиц.
Она на чулочной фабрике двумя руками
девять часов шьет целый день,
им выдают зарплату иногда коврами,
мы отдаленно не знаем, куда их деть.
Она садится на пристани в белую лодку,
в пять десять отчаливает, пока я сплю.
Я поздно лег, я жалел жену-идиотку.
Я сам не знаю, как эту жизнь дотерплю.
В паре
становясь опять перебежчиком от одних
выходных к другим: молчаливо жну,
что посеял, сею опять, заготовляю жмых.
А жена забивается в свой за стеной отсек,
что-то мелет, просеивает, варит, ткет,
и соседи, стекольщик, молотобоец и дровосек,
не покладая рук работают, эти два и тот.
Нас с женою держит мысль на плаву,
что пойдем в выходные кормить в пруду
черепаху, – она из панцирной книги своей главу
выдлиняет морщинисто, просит дать еду.
Мы с женой не очень-то меж собой говорим,
только держимся за руки иногда,
а свободными – бросаем еду, и так стоим,
и слегка краснеем, если кто видит нас, от стыда.
Часы и очки
и за два шага до входных
ворот заплакал, друга нет,
потом, когда вошел я в них,
такой случился разворот
в движеньях жизни: снял очки
и положил их на комод,
к часам (я слышал их скачки),
потом немного отошел
и оглянулся – как лежат? –
и заново к ним подошел, –
нехороши они на взгляд.
Нет соразмерности начал
у двух вещей, – то далеки,
а то близки чрезмерно. Стал
часы я двигать и очки.
Потом волненье улеглось.
Пришла жена, глядит: часы
лежат согласно, хоть и врозь
с очками в капельках слезы.
Забытье
выше, ниже, наобум,
как шахтеры вылезли и на крючки
лампы вешают, забыв свой ум.
Вот вечерняя какая воркута
разворачивается в караганде,
я смотрю, смотрю в окно, смотрю туда, –
где меня нигде.
Или то смертельно-тихий бой
душ давно в земле истлевших тел?
Обернешься – и вдогонку за собой.
На подножку прыгнешь разума – успел.
В поздний час
это ель горит на закате
вот приходит жена вытирает пыль
вытирает пыль гладит платье
иногда смотрю на нее
совершенно стоит чужая
вот сгребает она постирать белье
жалость в сердце моем большая
но сказать что сблизило нас
не скажу в голове смешалось
а когда породнились сближались раз
даже больше за ночь сближались
помню мне казалось тогда
что тенями стали друг друга
что в любви теряешь себя навсегда
видишь выбрались из недуга
и теперь мы странно стоим
на виду у звезд и вселенной
а бывает сидим по углам своим
и молчим в тоске постепенной
На отшибе
больше дома сидим
да залатываем с ней бреши
в мирозданье словом простым,
словом “чай”, или “грустно”,
или словом “ключи”,
устной речи уже не густо, –
так, разбросанные клочки.
К нам никто не стучится,
дверь закрыта на крюк.
Только “скорой” в ночи волчица
воет от человечьих мук.
∙