Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2010
Александра КИСЕЛЬ
Письменность.
До востребования
Тотчас отнес он письмо
на почту, в дупло, |
Три тысячи железных конвертов, похороненных в железной арке из арматуры; Триумфальная арка, ставшая почтовым ящиком с забитым отверстием; жестяные письма, испещренные ученическим почерком; старая шуба с почтовым ящиком за спиной; окаменевшие почтовые ящики-надгробия. Эти объекты, похожие на фантазии филателиста-ипохондрика, – работы молодого российско-израильского художника Хаима Сокола. Прошедшая зимой в галерее «Триумф» выставка с концептуальным названием «Мертвые письма» представила московскому зрителю одного из самых интересных и ищущих художников современного мейнстрима.
«Мертвыми» почтальоны называют письма, которые не дошли до адресата и не могут вернуться отправителю. Письма, обреченные на круг непрочтения, путешествующие годами.
Выставка Хаима Сокола начинается с письма – образа, ставшего ключевым в его художественном мире. Первые письма и самолетики из них появились на выставке «Криптомнезия. Рецидив» (Москва, 2008). Почтовый ящик, прикрепленный к скале, – на Ширяевской биеннале (Россия, 2009). Такой же почтовый ящик – на вершине пятиметровой стелы в экспозиции «Всем, кто здесь когда-то жил» (Салоники, 2009). Все выставки объединяет одна очевидная идея: утрата памяти человека о человеке, утрата связи с ним, следующая за этим гибель духовности как открытия и познания другого. Идея всегда выражена символически, что открывает путь к неоднозначности прочтения. Выставка «Мертвые письма» говорит если не о завершении развития образа письма, то о новом уровне его осмысления в созданной художником пространственной системе символов.
На черных листах в тишине галереи «Триумф» выступают живые белые письмена. Художник народа Книги снова говорит нам о том, что вначале было Слово. Ошеломленный этим удивительным по яркости черным и белым, неподготовленный зритель совершенно беспомощен. Свершается магическое действо: оживают и окружают со всех сторон голоса и образы ушедшего. Таково первое приближение к Мертвому письму.
Приближение ушедшего и неузнанного к зрительскому «здесь и сейчас» происходит постепенно. Каждый экспонат, каждая часть инсталляции – новый ключ и ступень восприятия. Первый подступ – процесс умирания. Мы погружены в разрушение – медленное, тихое и незаметное; на губах у идущих по дороге – пыль рассыпающегося в прах Вавилона. Изорванные клочки пожелтевших писем и обрывки старых фото дрожат под вентилятором, в тишине раздается негромкое жужжание, которое становится звуковым символом трагического одиночества и обособленности человека. В конце прошлого года символ уже звучал на выставке Александра Бродского «Ночь перед наступлением», где в кромешной темноте и тишине сидели согбенные фигурки, каждая над своим очагом. В экспозиции Сокола людей нет – лишь следы их жизни и тени: мысли, глохнущие на черных листах, в мертвых конвертах, символическая фигура почтальона, от которого зрителям осталась лишь шуба с советским почтовым ящиком за спиной. Этот ящик – практически полный анахронизм. Мы теряем не только эпоху, время и жизнь – категории, традиционные в разговоре о памяти и утрате; на наших глазах умирают язык и культура.
Второй подступ к Мертвому письму – очевидный результат: железные конвертики, испещренные ржавчиной. Степень безвозвратности нарастает: открыть железный конверт мы никогда не сможем.
Третья ступень столкновения читателя с неизбежностью – точка воспоминания, на которой объектом рефлексии становится письмо, которое никто не прочтет. Сокол строит кладбище почтовых ящиков, воздвигает арки из железа в виде почтовых ящиков – создается памятник потерянной памяти.
Тематический ряд – память, невозможность, утрата – обнаруживает известный литературоцентризм выставки, ее изначальную нарративность. Очевидность связи художественного стиля Сокола с московским концептуализмом с неизменным постоянством отмечается критиками, но далеко не исчерпывает его творческой индивидуальности. В своих поисках Сокол находит ту точку опоры, которая освобождает каждого художника от сомнений в избранном пути, которая после прохождения испытания открывает, что spiritus flat ubi vult[1]. У Сокола эта точка опоры, его проба Художника, печать искусства – образ письма.
Начиная с обобщенного, концептуалистского толкования образа письма (как на «Криптомнезии»), Сокол неизбежно приходит к вечности и точкам ее пересечения с нитью времени, с жизнью одного человека. В последней выставке, в «Мертвых письмах», исторический контекст читается очень живо: советский почтальон, советские же обрывки фотографий, письма, как будто не дошедшие с войны. Смена эпох (дорога советского почтальона в наше время может пролегать разве что на кладбище почтовых ящиков) становится подступом к остро ощущаемой многими и обсуждаемой в наше время смерти культуры письменного типа. Смерть письменности как феномена, как предметной части жизни – это и смерть Слова в одном из самых глубоких, очеловеченных веками пониманий.
Из древней тьмы, на мировом погосте
Звучат лишь письмена[2], –
уже не звучат, а рассыпаются в прах, говорит нам Сокол. Не горят, а покрываются ржавчиной. «Мертвое письмо» к нам не дойдет даже не потому, что затеряется в почтовых путешествиях, а потому, что его никто не напишет, – движения руки, влажного следа чернил, почерка больше не будет.
Об этом же – мотив недосягаемости в первых выставках Сокола. Поднятые над землей почтовые ящики – у того неба, до которого человек так напрасно стремится достучаться: отверстия ящиков забиты. Еще большая недосягаемость – в почтовом ящике в форме Триумфальной арки, ящике для писем «до востребования». Его невостребованность в пустом в течение часа зале кажется печальной и очевидной.
О вечности на выставке Сокола говорит тишина. Среди маленьких и больших памятников бродишь в полном молчании. В сдержанном искусстве Сокола – легкий налет грусти, первое приближение тоски. Зритель вслушивается в черно-белое молчание среди когда-то звучащих строк. Мертвые-живые белые письмена тихо и невнятно бормочут – и к ним прислушиваются, ловят их отголоски те, кому они не предназначались. Всего лишь три тысячи ржавых железных конвертиков. В них вполне могли бы содержаться вырванные из школьной тетради листки с неровно написанными словами «завтра была война». Тот, кто мог написать их, еще не знал, что умирают даже письма.
В пустынном зале выставки слышен ровный шаг часового – цивилизации. Хрупкость письменной культуры у Хаима Сокола закована в железо – более потрясающую метафору материалистичности мира трудно найти. Письма становятся железными, люди теряют способность говорить и слышать. Люди, кричащие в пустоту свое немотствующее «Это мы, Господи». Железные конверты за железной решеткой – так символически художник ставит перед каждым вопрос о том, сколько у нас за душой не прожитого, не написанного, не рассказанного.
Противостояние, завершающееся поглощением, – характерная, остро современная, а главное, всеобщая модель развития. Несущийся вперед глобальный мир поглощает все – наступает его время побеждать. Слияние хрупкой культуры Письма и съедающей ее культуры материальной, символом которой становится железо (арматурная решетка, заливаемая бетоном, – каркас здания) – всего лишь один из почти незаметных примеров. Духовное убийство, с которым не успеваешь оглянуться, как свыкаешься. Об этом – все по-настоящему актуальное искусство.
Негромкая, глубокая и грустная попытка Хаима Сокола остановить мгновение гибели письменной культуры провоцирует поглощенного суетой зрителя внимательней отнестись к почерку других и своим собственным словам, записанным на бумаге.
∙