Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2010
Алла ЛАТЫНИНА
«Представительство от лица публики»… О книге Сергея Костырко
«Представительство от лица публики»…
О книге Сергея Костырко[3]
«Я, наверное, не только простодушный читатель, но и критик простодушный», – этими словами предваряет сборник своих статей Сергей Костырко. Удивительное заявление.
Мой опыт подсказывает, что критик готов снести многие обвинения от коллеги, выдвинутые в пылу полемики: что он, дескать, несправедлив, строг или излишне снисходителен, высокомерен, зол, пристрастен, что он пишет сложно, манерно, недоступно. Но бойтесь небрежного замечания, что, мол, он судит о книге слишком простодушно. Так можно приобрести себе врага на всю жизнь. Ведь обычно критик позиционирует себя именно как читатель искушенный, знаток, профессионал, эксперт. Он не просто читает – он выявляет скрытые смыслы и подтексты. Он не просто высказывает свое мнение – он выносит «экспертную оценку». Если же, забыв о рецензируемом тексте, он пускается в отвлеченные рассуждения, то может статься, что чужая книга для него лишь повод для самовыражения. Вячеслав Курицын в ту пору, когда он еще был критиком и насаждал постмодернизм, в числе своих парадоксов произвел на свет и такой: критика, мол, как-нибудь и без литературы обойдется.
Можно, конечно, предположить, что, аттестуя себя как простодушного читателя, Сергей Костырко кокетничает и лукавит и что это смирение паче гордости. Но ни кокетство, ни лукавство не свойственны его прямодушному характеру. А идею «простодушной критики» Костырко исповедует давно, и практика у него с теорией не расходится.
Статья «О критике вчерашней и “сегодняшней”», завершающая сборник, написана в связи с теперь уже давней, 1995 года, дискуссией о современной критике. Хотя я и была причастна к этой дискуссии, протекавшей на страницах «Литгазеты», но к ходу ее относилась довольно кисло: уж больно предсказуемым получался весь этот запланированный спор. Поэтому удивилась, когда Сергей Костырко спустя какое-то время решил подвести в «Новом мире» итоги уже подостывшей литгазетовской дискуссии, подверстав к ней и статью Евгения Ермолина в «Континенте».
Костырко выступил в роли миротворца: защитил отдел культуры газеты «Сегодня» от нападок Ермолина, осудил антинемзеровский памфлет Павла Басинского, усовестил алармистов, бьющих тревогу по поводу судьбы литературы и критики (напомнив, что бывали времена и похуже), отметил изменение роли критики и посоветовал ей вспомнить естественную иерархию, «в границах которой литература изначально больше и выше критики». Вследствие чего естественной позицией критика должно являться «представительство его от лица (от имени) публики». «То есть критик как один из читателей… Направление его взгляда не сверху вниз – от учителя к ученику, а снизу вверх… Он не выносит приговоров, не учит, а учится».
Совет достаточно утопический – я уже не говорю о его спорности. Потому что идей в воздухе эпохи носится много и критики у нас все разные: одни склонны к морализаторству и учительству; другие страдают нарциссизмом и, кажется, ждут только повод, чтобы высечь писателя, полюбовавшись собой; третьи ищут в литературе социальные смыслы; четвертые выявляют структуры и коды; пятые заняты пропагандой идей и политических взглядов; шестые внедряют собственную эстетическую концепцию и в ее прокрустово ложе загоняют все прочитанное; седьмые заняты раскруткой литераторов своего возраста и круга… И с чего это они все вдруг последуют совету Сергея Костырко? Остается одна возможность – самому следовать собственной программе. Что Сергей Костырко и делает – о чем и свидетельствует его книга. В ней собраны преимущественно рецензии за последние десять-двенадцать лет – жанр, в котором лучше всего проявляется индивидуальность Сергея Костырко.
У нас принято считать, что проблемная статья – высший род критики, а оперативная рецензия – как бы низший. Но жизнь явно стремится перевернуть привычный иерархический ряд. Как раз когда я писала эту рецензию, мне попалось в «Частном корреспонденте» интервью с английской писательницей Антонией Байетт, чья книга «Possession: A Romance» (в русском переводе – «Обладать») получила в 1990 году Букера и одновременно – громкую известность. Роман насквозь филологический: интрига строится вокруг литературоведческих разысканий – случайно обнаруженных писем великого поэта викторианской эпохи, проливающих свет на неизвестные ранее обстоятельства его жизни, – трагический любовный роман с поэтессой, также оставившей в литературе свой след… В насквозь литературоведческой интриге нет ничего удивительного: Антония Байетт известна также как историк литературы, эссеист и критик. Однако когда интервьюер задает ей вопрос, как сосуществуют в ней писатель и критик, Антония Байетт отвечает, что считает себя не критиком, а обозревателем и что именно эта профессия важна в условиях, когда традиционная академическая критика более недоступна для массового читателя.
В чем же видит она отличие обозревателя от критика? Прежде всего в том, что «хороший книжный обозреватель понимает, что важна книга как предмет обозрения, а не само обозрение». Он не должен, надувшись как индюк, вещать читателям «объективную истину», он должен «просто, ясно и понятно», избегая жаргона или профессиональной лексики,«предложить читателю пути чтения и понимания книг». И наконец, Антония Байетт говорит, что старается не писать о книгах, которые ей не нравятся, кроме тех случаев, когда ей кажется, что книга получила завышенную оценку за счет других.
Если следовать дефинициям, предложенным знаменитой английской писательницей, то Сергей Костырко окажется идеально соответствующим очерченной ею роли обозревателя. Вот в статье о «Берлинской флейте» Анатолия Гаврилова, слегка спародировав критическую манеру коллег, которые на его месте могли бы рассуждать об «экспрессивности», «добычинской манере письма» или «потоке сознания», он говорит: «Я лучше выступлю в роли непосредственного читателя, пересказывающего прочитанное. Большого урона тексту Гаврилова это принести не сможет».
И в самом деле добросовестно пересказывает повесть. Но делает это так вовлеченно, что читателю рецензии передается ощущение удивления и трепета, испытанное критиком при столкновении с интересной книгой.
Я помню, что одна фраза этой рецензии Сергея Костырко в «Русском журнале» в свое время заставила меня тут же зайти на сайт «Октября» и начать читать повесть Анатолия Гаврилова. Вот она: «…И в заключение – личное признание: “Берлинская флейта” – один из самых замечательных художественных текстов, которые я прочитал за последние пять лет». Вроде бы и нехитрая фраза, и я не из тех читателей, что доверчиво хлопают ушами, но вот ведь убедил меня Костырко, что надо немедленно прочесть рекомендованную им книгу, пропустить нельзя… Можно задать вопрос: почему меня убеждает этот нехитрый риторический прием, к которому сплошь и рядом прибегают другие коллеги? Потому что за ним стоит личность критика. Я знаю, что эта рекомендация вызвана не ангажированностью рецензента, не его групповыми интересами, а радостью от прочитанной повести и стремлением поделиться ею с читателем.
Способность увлечь рецензируемой книгой не так уж часта среди критиков. Гораздо чаще разговор о литературе ведется с брюзгливой гримасой пресыщенного знатока. И эта простодушная манера Сергея Костырко подходить к тексту с презумпцией правоты автора очень привлекательна.
Ну вот, скажем, статья «Потаенный Нагибин». В 1994 году, незадолго до смерти, Юрий Нагибин сам опубликовал свой дневник, который вел многие годы и, видимо, не предназначал для печати. Публикацию заметили, главным образом, потому, что писатель не стеснялся, характеризуя современников. Во многом дневник был и саморазоблачительным: обнаруживались комплексы и мелкие стороны натуры. Появилось несколько весьма резких статей. Костырко же пытается выступить адвокатом писателя: «Решение Нагибина опубликовать дневники свидетельствует прежде всего о мере доверия к нашему уму и душевному такту. Попытаемся же соответствовать». И его статья «соответствует».
Душевный такт критика проявляется, например, и в его письме Семену Файбисовичу, опубликовавшему в 2002 году на редкость откровенный роман о своем семейном конфликте, при чтении которого невольно испытываешь неловкость (как если б кто-то в присутственном месте вдруг стал разоблачаться). Костырко же счел возможным увидеть в жесте автора не нервозное саморазоблачение, а литературную смелость и, поблагодарив автора за мужество и степень доверия к читателю, перевел разговор о романе на более высокий уровень: при котором неприлично рассуждать о том, как оно было у Файбисовича с женой, а хочется думать, как предлагает Костырко, «про физику и, главное, метафизику любви».
Из позиции Сергея Костырко, стоящего на страже интересов читателя, вытекает существенная особенность его статей: он пишет чаще всего о том, что ему нравится. Да, среди его рецензий можно найти и резко отрицательные. Например, о романе Сергея Болмата «Сами по себе», повестях Веры Калашниковой, Валерия Пискунова, Эдуарда Лимонова, пьесе Дмитрия Галковского «Друг утят». Довольно иронично оценивает он повесть «Ура!» Сергея Шаргунова, удивляясь, как автору удалось в коротенький отрезок текста «вбухать столько дешевого стилистического парфюма». Ставит суровый диагноз Прилепину и заодно увлеченному его романом «Санькя» обществу: «духовная педократия» – воспользовавшись знаменитым определением С.Н. Булгакова в веховской статье «Героизм и подвижничество».
Но все же критические разносы не соответствуют темпераменту Сергея Костырко. Проблемные статьи, в которых объясняется, куда движется литература, и указывается правильное направление движения, – тоже не по его части. Чаще всего Костырко выхватывает из потока литературы журнальные и книжные тексты, которые привлекли его внимание, и спокойно и доброжелательно стремится их не столько препарировать, сколько прочесть. Он никогда не самоутверждается за счет автора, не важничает (вспомним метафору Антонии Байетт), не думает встать над автором. Он не ставит перед собой задачи дать широкую картину современной литературы. Но, оглядываясь на список имен, которые привлекли внимание Сергея Костырко, отмечаешь его широту: здесь Анатолий Азольский, Сергей Довлатов, Вайль и Генис, Эдуард Лимонов и Владимир Маканин соседствуют с Михаилом Бутовым, Антоном Уткиным, Алексеем Слаповским, Сергеем Гандлевским, Виктором Пелевиным и Борисом Акуниным, здесь действуют и недавно появившиеся на литературной арене Захар Прилепин и Сергей Шаргунов – хотя последние интересуют его не столько в качестве писателей, сколько в качестве идеологов.
Правда, именно попытки Сергея Костырко вмешаться в идеологические и мировоззренческие споры, протекающие на грани критики и публицистики, мне не кажутся удачными. Все то, что он говорит в статьях, частью собранных в разделе под названием «Тяжесть свободы», о патриотизме, национализме, гуманизме, радикализме и т.п., в общем-то, и благородно, и либерально, и политкорректно. Но как-то слишком уж очевидно и пресновато. Полемика – чуждая стихия для Сергея Костырко. Не тот критический темперамент. Тут требуются ироничность, хлесткость, порой даже злость. Умение оперировать философскими и историческими концепциями.
Его же трезвое добродушие и здравый смысл слишком похожи на вялость. Впрочем, это вопрос спорный. Но мне Сергей Костырко в роли полемиста и идеолога нравится куда меньше, чем в роли литературного обозревателя. Ее он исполняет уверенно и достойно. И, встретив в периодике рецензию Сергея Костырко, вы можете быть уверенными: это будет трезвое, спокойное, доброжелательное, не ангажированное и адекватное суждение о книге, которому можно доверять.
∙