Биеннале поэтов в Москве
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2010
Страна как “тело” поэта
Биеннале поэтов в Москве
“Пространство языка – взаимодействие культур” – так была заявлена тема VI Биеннале поэтов в Москве, на которую были приглашены фестивали из Киева (“Киевские лавры”), Одессы (Гоголевский), Коктебеля (Волошинский), Днепропетровска, Минска (“Порядок слов”), Ташкента, а также два фестиваля метажанрового характера – голосового стиха и видеопоэзии “Пятая нога”. В Биеннале приняли участие авторы из Грузии, Эстонии, Латвии, Литвы, Украины, Белоруссии.
Мы попросили студентов историко-филологического факультета РГГУ написать о наиболее выразительных событиях Биеннале поэтов. Благодарим сотрудника Центра новейшей русской литературы Института филологии и истории РГГУ Жанну Галиеву за помощь в организации материалов.
Кирилл ГЛИКМАН
Приветствие славянина, или Поэтический рок-н-ролл
Биеннале открывается. Из темноты зрительного зала на свет рампы выходят поэты, сегодня “больше, чем поэты” – лица своих национальных литератур. Здесь и сейчас они отвечают “за себя и за того парня” – за тех, кто совершает выбор: быть частью национальной языковой стихии или русскоязычной поэтической традиции. Литовец, грузин, эстонец, звуки, экзотические на постсоветский слух, формы на любой поэтический вкус, за выступающими – подстрочники на русском, сменяющиеся фрагментами текста на экране. Из всех поэтов, читавших не по-русски, выделяются двое: их манеру чтения не забыть. И если самого яркого молодого поэта Украины Сергея Жадана уже хорошо знают, любят и с нетерпением ждали на Биеннале, то его белорусского почти ровесника Андрея Хадановича в Москве разглядели впервые. В фестивальном деле харизма поэта решает если не все, то многое, и совсем не удивительно, что из всех прекрасных авторов ближнего зарубежья именно Жадан и Хаданович имели наибольший успех на Биеннале-2009. Слэмовая эстетика обоим весьма близка, но это скорее поэтический рок-н-ролл по духу, с внезапными рэп-речитативными модуляциями по форме исполнения.
На последующих мероприятиях Биеннале, например презентации фестиваля “Киевские Лавры”, Жадан и Хаданович развили свой успех у московской публики, более того, их выступления стали еще более выразительными благодаря своеобразной стереоскопии. Вместе с каждым из них в свой черед на сцену поднимался и читал свои переводы их стихов на русский поэт Игорь Белов. Разница в интонациях всех троих, конечно, была ощутима: вслед за ускоренным задиристым речитативом Жадана, который поэт прерывает короткими паузами, и напористым, как бы задыхающимся от избытка энергии чтением Хадановича следовало почти торжественное и более четкое чтение Белова. Но оно не сбрасывало напряжения: Белов работал как настоящий проводник поэтической энергии.
Почему Жадана необходимо переводить для русскоязычной публики, объяснений не требует – далеко не каждый имеет соответствующий навык распознавания украинской речи, да еще и поэтической. Но в случае Андрея Хадановича возникало ощущение, что для русского уха белорусский почти прозрачен. Однако экспрессия выступлений обоих поэтов столь заразительна, а перевод кажется таким простым и предсказуемым, что слушатель невольно задается вопросом: а почему эти два молодых человека, прекрасно изъясняющихся на литературном и нелитературном русском, не пишут по-русски? Ведь могли бы! И только в следующую секунду осознаешь, какой нелепой оказывается такая мысль. Проблема соотношения национального и русского языков является ключевой не только для поэтического, но и политического поля. Об этом поэты говорили на круглом столе “Новая социальная поэзия: реальность поэтического – реальность политического”. В контексте своих национальных литератур Жадан и Хаданович воспринимаются достаточно политизированно: первый – как активный деятель “оранжевой” революции, а второй – как последовательный противник проводимой белорусскими властями пророссийской культурной политики. Но в этой тенденции Хаданович видит опасность внелитературной предзаданности, ограниченности поэтического пространства: слишком быстро и с пугающей легкостью поэтический текст оказывается популярным в широких кругах в первую очередь как политический. Поэт, пишущий на белорусском языке, очень быстро оказывается “больше, чем поэтом” и рискует потерять связь с высшей художественной реальностью. И для Жадана, и для Хадановича именно российское поэтическое пространство оказывается благословенно нейтральным, то есть именно художественным.
А потому остается лишь благодарить Игоря Белова за его кропотливую работу по наведению мостов между славянскими литературами.
Эпиграфом ко всему творчеству Сергея Жадана могли бы стать строки из его стихотворения “Дезертиры”:
Главное, чтобы нам всем хватило любви.
Главное, чтобы нам всем хватило желчи.
У Жадана из любви и желчи не рождается ирония, которая могла бы стать индульгенцией для его героев, “потерявшихся во времени” и потерявших в жизни все.
Напротив, Андрей Хаданович описывает мир с едкой, острой иронией. Но для героя он оставляет выход. Часто это любовь – например, в стихотворении “Сто пудов одиночества”:
мокрая будет осень мокрая сто пудов
и не просохнет как горло и к февралю
но будь я даже негром преклонных годов
я возьму телефон и скажу что тебя люблю
Когда герой Хадановича соглашается на “типа игру вничью”, на самом деле обманывая себя, автор оставляет его “бултыхаться” на мелководье:
в трех дорожных столбах ты потеряться мог
и в мыслях так тихо – слышно как превращается муха
в слона и ты так долго в дороге что Бог
кажется созвездием Великого Винни Пуха
Эта цитата – из стихотворения “На дороге”, название которого отсылает к известному роману Керуака. У Хадановича дорога – опасное пространство: здесь можно застрять, попав в сети одиночества.
У Жадана дорога всегда предполагает компанию. Но есть у него и другая дорога. Так в стихотворении “Цыганские короли” “короли криминала и парков культуры” физически перемещаются в пространство смерти. В стихотворении “Лукойл” умерший бизнесмен выходит из ада к своим бывшим коллегам, забывшимся тяжелым сном после похорон:
забирает у одного из них
подзарядку для нокиа,
и возвращается
в ад
к своим
блондинкам.
Смерть не нечто страшное и непреодолимое. Смерть – место, где нужно обжиться, обустроиться:
потому, в конце концов, что больше смерти
каждый из нас боится
остаться
один на один
со своей
жизнью.
И в этом смысле стихи Хадановича трагичнее, тогда как герои Жадана знают, по какой дороге идут, и смерть, которая ждет их в конце, лучше одиночества, которое подстерегает героев Хадановича на дороге.
Зато интересное сходство намечается у Жадана и Хадановича в их отношении к поэзии, ироничном и торжественном одновременно. Оно ассоциируется с известным стихотворением Андрея Родионова:
Люди безнадежно устаревших профессий
радостно поднимают глаза, недавно полные слез.
По Тверской идет процессия процессий,
поэты, которых принимают всерьез.
Жадан и Хаданович переводят с нескольких европейских языков. Хаданович пишет стихи на польском, а Жадан занимается созданием поэтических антологий на немецком языке. Оба поэта стремятся перейти границы государств, сделать границы культуры общими, включиться в европейский контекст. В этом году Биеннале поэтов в Москве прошла именно под этим знаком, так что ее зажигательные лидеры не просто заражали публику драйвом своих стихов, но и наиболее полно выразили идею межкультурного поэтического диалога на постсоветском пространстве.
Александра ВАЛУЦКАЯ
“Бей в барабан и не бойся беды…»[1]
Как по-разному воспринимается одно и то же стихотворение на бумаге и в голосовом исполнении, как авторское чтение может превратить даже посредственный текст в заклинательный гимн или даже политический манифест! Всех особенностей и отличий авторского чтения не стоит разъяснять тому, кто хоть раз в жизни бывал на поэтическом вечере.
Но так называемый голосовой стих представляет нам и вовсе особенный способ передачи поэзии. Это уже не просто авторское чтение, а скорее промежуточное явление между обычным литературным вечером и слэмом, ярким поэтическим состязанием. Однако и это определение весьма условно. Голосовой стих – прежде всего демонстрация таланта и изобретательности автора в исполнении своих творений. Чем больше артистизма, тем лучше. Это эксцентричное, эмоциональное, даже театральное чтение. Конечно же, с использованием всех возможностей голоса – от рыка и скрежета зубовного до пения и шепота. Сделать из своих пяти минут у микрофона маленький, но законченный аудио-перформанс – вот задача каждого участника фестиваля голосового стиха.
Уже в третий раз поэты предприняли такую попытку в рамках Биеннале поэтов в Москве. Действо происходило в уютном, отгороженном от жующих посетителей зале московского клуба Bilingua. Музыка из зала, где проходило явно не менее зажигательное концертное шоу, ничуть не мешала чтению, напротив, подчас весьма удачно накладывалась на замысловатые декламации, привнося неожиданные, но органичные идее фестиваля эффекты и смыслы.
На этот раз участники фестиваля тяготели к стихопесенной традиции, причем пели не только лирические авторы, как Дина Гатина, но и те, для кого такое исполнение не характерно. Выразительное выступление Веры Сажиной с плачевыми завываниями в собственном сопровождении на различных музыкальных инструментах казалось почти шаманским. Слишком надрывное и исконно-печальное заставило зрителя оцепенеть, а соседний зал – прислушаться. Однако вскоре напряжение было снято выступлениями представителей стран ближнего зарубежья. Как и положено на настоящем фестивале, здесь было лингвистическое разнообразие: Шота Иаташвили исполнил одну из своих городских миниатюр на грузинском, а белорусский поэт Андрей Хаданович – бодрые четверостишия о национальных особенностях белорусских мужчин – на родном языке.
Так называемую поэзию двадцатилетних, со всеми ее резкими суждениями и внутренней беззащитностью, политическими, ненормативно-лексическими и сексуальными выпадами представлял Артур Матвеев из Красноярска. Для него выступление на фестивале голосового стиха стало призом за победу в поэтическом слэме Красноярской ярмарки книжной культуры и, как аккуратно упомянул ведущий Данила Давыдов, результатом личного одобрения Андрея Родионова.
В рамках Биеннале у стихотворцев было много возможностей попрактиковаться в артистическом чтении: кто-то из каждого своего соло в хоре коллективного вечера умудрялся сотворить маленький шедевр, кто-то штурмовал школьные актовые залы, а кто-то – учебные подмостки будущих профессиональных актеров. Но фестиваль голосового стиха стал вершинной точкой восхождения поэта к карнавальной выразительности перформанса. Именно поэтому, возможно, это “фестиваль стиха”, а не поэзии. Зрителю предлагается оценить мастерство автора как артиста в данную единицу времени, а не как поэта с обязательным чемоданом глубоких смыслов. Однако не стоит воспринимать это разграничение буквально. На мой взгляд, искусство аудиальное – воспринимаемое на слух, – разрастаясь, становясь больше своего исполнителя, должно растворять в себе автора – только так можно выйти на непосредственный контакт с адресатом, проникнуть в слушателя глубже выпуска новостей или шума улицы.
И если поэту, используя механизмы союза голоса и слова, пусть и самые причудливые, удается впустить внимательного слушателя в текст, а текст в слушателя, то его задачу, наверное, можно считать выполненной.
Если нет, что ж, роль балаганного зазывалы, пусть и самого талантливого, тоже должен кто-то исполнять. Ведь поэт – это все же не тот, кто читает. Поэт – это тот, кого слушают.
Антон СКУЛАЧЕВ
Границы языка и границы поэзии
Дискуссии, прошедшие в рамках Биеннале поэтов в Москве, были посвящены физическим и метафизическим границам поэзии; особенностям ее существования в условиях прогрессирующей глобализации – с одной стороны, и появления границ там, где их еще совсем недавно не было, – с другой.
Круглый стол “Русский язык и национальные литературы на постсоветском пространстве” прошел в “Билингве” в форме записи передачи Елены Фанайловой для радио “Свобода”. И формат этот во многом определил стиль дискуссии: обмен краткими репликами (время передачи было ограничено), отсутствие интерактивного контакта со зрителями, но в то же время – концентрированность и предметность разговора.
В центре оказалась судьба русского языка в постсоветский период (когда “русский язык утратил насильственную функцию”). Говорили о негативных процессах в языке. Самым страшным многие называли сокращение языка, его “стерилизацию”. Как заметил переводчик Вячеслав Куприянов, портить язык, сокращать его начинают в школе, преподавая сквозь призму еще сталинской философии языка. Александра Юнко (Молдова) заметила, что язык СМИ порой хуже, чем язык улицы. Участники отметили и опасность языка Интернета.
Евгений Абдуллаев, печатающийся под псевдонимом Сухбат Афлатуни (Узбекистан), высказался с позиции не только поэта, но и прозаика, которому потому ценна именно многослойность языка, независимое сосуществование в нем разных пластов: такого нет, по его словам, в ташкентском русском, зато он наслаждается этим в России.
Выступающие охарактеризовали положение русскоязычной литературы в своих странах. Был отмечен языковой разрыв “в Украине” (ведущий язык по употреблению – русский, а все вывески – на украинском). Андрей Хаданович сказал, что в Белоруссии русский язык может использоваться уже как литературный минус-прием, останавливающий настороженного читателя. Игорь Белов заметил, что в соседней с его родной Калининградской областью Эстонии как раз развивается литературное сотрудничество с Россией, ведется активная переводческая работа. Участники дискуссии пришли к неутешительному выводу, что в самой России нет продуманной инициативы и программ по совместному книгоизданию со странами постсоветского пространства.
Проходивший позже круглый стол ““Метафизическая топография”: родное и иное”, организованный интернет-порталом
OpenSpace совместно с журналом “Интерпоэзия”, предложил своим участникам несколько тем для обсуждения. Каково ощущение пространства в современной русской поэзии; каковы границы пространства, которое русская поэзия считает родным; должны ли они быть изменены; может ли быть у поэта несколько “родных” стран; все ли определяется языком; какова метафизическая топография (душевная, духовная, а не политическая или географическая) русской поэзии?Одной из ключевых для дискуссии можно назвать мысль ведущего Александра Бараша о том, что у поэта всегда есть несколько “тел”: реальное тело; малая родина; квартал; город; страна; те страны, с которыми мы сталкивались в детстве и вообще в жизни. Пожалуй, размывание границ некоторых из этих “тел” и формирует метафизическую топографию современной поэзии.
Размывание этнической, языковой, географической идентичности русской поэзии заключается в том, что у поэтов совершенно разное родное пространство. Эти различия и позволяют выстроить типологию современной русской поэзии. По мнению Ильи Кукулина, свое пространство определяется метафизикой и географическим местоположением поэта. Евгений Абдуллаев отметил очень примечательную, на его взгляд, тенденцию: для автора определяющим становится пространство, а не народ, к которому автор принадлежит, – например, русскую поэзию теперь может писать нерусский. В метафизической географии современной русской поэзии было отмечено наличие неосвоенных территорий: Дальний Восток, Южная Америка.
Часть выступавших говорила о “нормальности” глобализации для литературы, неизбежности ее во все времена. Вадим Месяц заметил, что “большие пространства – это уже величие замысла”. Возразил Леонид Костюков, рассуждавший о вреде глобализации и глобальности для литературы: “Чем меньше, тем серьезнее и глубже… Родина – это всегда малая родина, место, которое тебе впаяно в мозг в возрасте двух-трех лет”.
Круглый стол “Новая социальная поэзия: реальность поэтического – реальность политического” проходил на еще новой для литературной Москвы площадке кафе
Ex libris. Минимально возможное по площади помещение кафе почти сразу разделилось на два полюса, две противоположные концепции границ поэтического. Однако выразили их оппоненты Дмитрий Кузьмин и Всеволод Емелин в симптоматично схожей речевой манере. “Является ли острая тематика индульгенцией для бессмыслицы?!” и “Я поэзию видал в гробу!” – самые характерные фразы. Нельзя не согласиться с высказыванием Станислава Львовского, который, подводя итоги круглого стола, сказал, что даже в отсутствии взаимопонимания соединение взаимоисключающих позиций на одной площадке – уже шаг в борьбе с раздробленностью российского социокультурного пространства.Существует ли вообще социальная поэзия на нашей территории? В. Емелин заявил, что в России нет гражданской поэзии, так как нет гражданского общества. А Е. Абдуллаев проницательно заметил, что в разных контекстах гражданским может оказываться любое поэтическое высказывание, если оно свободно и независимо.
Каков же общий итог этого “марафона” метапоэтических дискуссий? Очевидно, что в современном литературном быту формируются разные пространства, определяющие разные способы взаимодействия, но подмечаются и формулируются схожие составляющие “вещества поэзии”.
∙