Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2010
Литчасть
Борис МИНАЕВ
Настольная война
Великом Новгороде, куда я отправился вместе с компанией друзей среди снежной и холодной зимы, дули сырые ветры с озера Ильмень. Я натягивал поглубже ушанку, поднимал воротник, закутывался в шарф, но ничего не помогало: какой-то древнерусский мороз пробирал до костей. Мы осматривали монастыри, грелись в церковных лавках, быстро бежали к своему микроавтобусу – и вдруг… ахнули и остановились. Посреди чистого поля, недалеко от огромного химзавода, стоял монастырь, по белым стенам которого, аскетичным и строгим, протянулась цепочка ярко-зеленых изразцов. Их яркость согревала почти физически. Как будто касаешься ладонью “внутренней” печки, той, которой глазом не видно. Изразцы были, конечно, далеко не печные. Но от них и правда тянуло теплом. Этот огонь был помещен мастером в цвет, в форму, в смелую, “излишнюю” для храмовой архитектуры идею как-то очень дерзко и удивительно свободно.
В общем, чудо…
Я потом думал: ну а как же, с помощью чего? Много веков назад какой-то монах придумал эту штуку; собирал материал, разводил огонь, обжигал, рисовал. Не картины, не иконы, просто предметы. Материальные объекты. Ярко-зеленые квадраты. Но помещенные в необычный контекст, они стали так много значить. Они стали жить совсем по-другому.
Спектакль “Великая война”, который в Москву на фестиваль Нового европейского театра привезли бельгийцы, как ни странно, чем-то мне напомнил эти изразцы – работу безвестного монастырского мастера. Спектакль о войне, и вся она происходит прямо тут – на столе. Сделан он очень просто: люди переставляют фигурки, руками трансформируют ландшафт крошечной “сцены”, расположенной на столе, меняют цвет, форму, расположение предметов.
Опилки, ржавые гвозди, земля из цветочных горшков, газовая горелка, пена и видеокамера. Чтобы увидеть то, что происходит, изображение проецируют на экран. Крошечные люди, огонь, грязь. Лес изображает петрушка. Ливни льются из обычного пульверизатора.
То, что происходит с душой зрителя в этот момент, подробно описывать не берусь. Оцепенение? Гипноз? Восторг? И, кажется, именно потому, что все так условно. Чем больше условность, тем сильнее эмоция. Возможно, сам взгляд человека, сосредоточенный на понимании смысла, на его разгадывании, обладает такой побочной реакцией: в тебе как будто включают динамо-машину, рождающую электричество. Огромное искушение сравнить это с магией. С древним колдовством. Но шаманство, основанное на загадочных действиях с перышками и камушками, водой и землей, – все-таки не искусство. Здесь, в спектакле, нет загадочных сущностей. Здесь просто рисуют огромный мир из мелких деталей.
И человеческие руки. Ведь лиц “актеров” не видно. Они одеты в темное. Остаются лишь руки. Они быстро переставляют предметы. Два пальца в крошечных сапогах – солдат бежит по грязи. Падает. Умирает. Как страшно! Но ведь нет солдата. Есть два человеческих пальца в крошечных сапогах.
“Приятный поначалу пейзаж превращается в грязную гнойную рану”, – гласит пресс-релиз. Но это лишь первый слой увиденного. Самый внешний. Черная земля заливается водой. В воде корчатся тела. Засыпанные пеплом оторванные руки и ноги. Физическое ощущение ужаса. На наших глазах обгорает лес (кто помнит, что это всего лишь жалкая мерзлая петрушка?). На наших глазах твердое пространство становится жидким живым месивом, превращается во что-то иное, прямо противоположное. Все это лишь предметы. Все происходит на наших глазах. Никакого секрета.
Вот в этом и есть главный секрет.
Следишь за действием, затаив дыхание.
А, собственно, почему? Именно в силу открытости происходящего. Кто-то из зрителей сказал после спектакля: нам всего лишь показали, как снимается мультфильм. Но нет, не так. Нам показали другое: как творится история. Как умирает живой осмысленный мир. Это тайна самого пересоздания, перехода материи из одного состояния в другое, перехода человеческих существ – в жуткую мертвую плоть, мирного ландшафта – в ландшафт войны. И именно потому, что все происходит так быстро, в таком сконцентрированном виде, так просто – это так страшно. Но не отвратительно. Если бы все это показывали в кино, было бы отторжение физиологическое, тошнота. Здесь этого нет: показанный с помощью пульверизатора и прожектора, опилок и пены апокалипсис рождает совсем другое ощущение – настоящую скорбь.
Спектакль идет с субтитрами. С трудом читаешь отрывки текста на светящемся экране. Текстом, “подложенным” под картинки, являются отрывки из подлинных солдатских писем. Писем к маме, к жене, к подруге, к детям. Простые слова. Лучше про войну и не скажешь, это почти дневниковые записи тех, кому завтра предстоит умереть, о холоде, о грязи, о страхе; почти детское причитание “мама”; полные боли мечты о доме, о встрече; охватывающее шаг за шагом ощущение смерти, неотвратимой на войне.
…Для зрителя, который не так уж силен в истории, создатели спектакля предусмотрели пролог, о Первой мировой войне здесь рассказано коротко и ясно: как она началась, какие страны вступили в войну, сколько людей погибло, где она происходила.
Есть какая-то странная, едва различимая ирония в этом прологе.
Понятное дело, что почти через 100 лет после ее начала надо уже повторять школьные прописи. Для сегодняшнего европейца, тем более жителя Азии или Латинской Америки (а спектакль показывали даже на фестивале в Сингапуре), история большой европейской войны отдалилась в темень прошлого, контуры ее почти расплылись.
Кто воевал, зачем, для чего – уже давно неважно. Или неинтересно. Для человека, живущего в современном большом городе (в России, Европе, Америке), окруженного городскими реалиями и городской технологической культурой, “война” – вообще вещь нереальная, далекая. Она где-то там: географически и исторически на огромном расстоянии. Она вытеснена из сознания, она уже почти неразличима на уровне памяти, семейного предания, личного отношения. Ее практически нет. Кстати, фильмов о войне с каждым годом почему-то снимается все больше и больше. Ирак, Вьетнам, Афганистан, Вторая мировая, Первая, войны древние и новые… Футурологические войны будущего.
Но чем страшнее война показана на большом экране, чем гуще хоррор, чем ярче и выпуклее ее виртуальные подробности и спецэффекты, драматургические и киношные, тем она дальше от моего “я”. Тем толще эта стена между болью моей личной и той, придуманной. Война – это лишь часть виртуального, некая большая сказка, библейская заповедь, берестяная грамота.
Почему именно эта, показанная бельгийским театром со странным названием Hotel Modern, почти игрушечная “великая война” стала для меня таким пронзительным откровением? Сколько раз вообще я видел эти игрушечные взрывы, игрушечную кровь на экране? Сотни. Почему же здесь – пробило?
Да вот именно поэтому.
Зеленые изразцы осветили монастырскую легенду – другим, внутренним светом. Привычные вещи сдвинулись, обрели иную перспективу. Новгородская республика, святые и схимники, забытый нами русский язык, иное отношение к жизни.
Но вот я что-то увидел. Увидев, почувствовал. И стал думать. Представлять. Прикасаться.
То же самое и здесь: конкретные вещи, которые двигаются и переставляются при помощи рук и нехитрой техники, подействовали на мою психику сильнее, чем самые совершенные военные фильмы. Кстати, о психике.
Сын купил игровую приставку к телевизору – здоровый лоб, а туда же – и играет часами в новую современную игру. Тоже про войну. Есть в ней эпизод “Сталинград”, есть “Взятие Берлина”. Все очень реально. Двигаешься, стреляешь. У разрушенного Рейхстага, в берлинской подземке, на Унтер-ден-Линден. Вместо Егорова и Кантарии устанавливаешь знамя над фашистской столицей. Полный эффект присутствия. Здесь виртуальность войны доведена до предела. Ведь тоже – не оторвешься. Но как-то по-другому. Иначе.
Виртуальность войны окончательно заслоняет ее смысл.
Предметы – и человеческие руки – смысл возвращают. Бельгийцы создали спектакль не об истории, а о том, что война внутри нас. Вот внутри этой нашей мирной, успокоенной, сверкающей полированными гранями реальности. Внутри цивилизованного мира. Она сидит в нас как мина, готовая в любой момент взорваться.
Она – дело человеческих рук.
И не в том, конечно, история, что этот театр “рождает новые формы” или “говорит на новом языке”. Эти новые формы и новый язык давно уже освоены и в нашей театральной традиции: был спектакль Резо Габриадзе “Сталинград”, был и есть театр “Тень”. Микрокосм, созданный с помощью фантазии и человеческих рук. Открытие в другом – в том, что человечество забывает самые важные, самые предельные вещи, погружаясь в виртуальное.
Все виртуально. Но за что тогда зацепиться?
Остаются предметы – вот эти, расставленные вокруг нас. Пока еще не нарисованные. Стол, стул, чашка, оловянный солдатик, растение, перчатка, нитки, ножницы, бумага, камень.
Земля из цветочных горшков, опилки, петрушка, газовая горелка.
Память о важном остается, пожалуй, лишь в них. Надо только расшифровать.
Для расшифровки нужны человеческие руки. И то, что к ним прилагается, – фантазия и совесть.
∙