Одиннадцатая Выставка-ярмарка литературы non/fiction
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2010
Блеск и беззащитность литературы
Одиннадцатая Выставка-ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction, традиционно проходившая в Центральном доме художника, порадовала разборчивого московского читателя прекрасным выбором умных книг. Почетным гостем на этот раз выступила Чешская Республика. Кроме состава делегации чешских писателей (представителей андеграундной литературы Яхима Топола, Ивана Мартина Йироуса), в Москву приехали букеровский номинант англичанин Адам Фулдз, итальянец Паоло Джордано, шри-ланкийская писательница Рома Тирн, норвежский автор детективов Кнут Фалдбаккен. Посольство Франции и Музей кино впервые в России показали документальный фильм Клода Ланцмана “Shoah” (“Холокост”). На ярмарке были вручены премия имени Андрея Белого, французские литературные премии имени Макса Ваксмахера и Поля Леруа-Болье. Открытием и самым долгожданным событием выставки стала презентация последнего неоконченного романа Владимира Набокова “Лаура и ее оригинал”.
Мария САЛЬНИКОВА
Обретенная Лаура
Дмитрию Набокову снился сон. Слагаясь в каламбур, звучали во сне отцовские слова: “Ты попал в переплет. Просто возьми и публикуй”. Подчиняясь этому указанию и вместе с тем нарушая установленный автором более тридцати лет назад запрет на публикацию, сын обнародовал последний незавершенный роман Владимира Набокова. Были открыты сейфы швейцарского банка, извлечены на свет потемневшие от времени библиотечные карточки (на них писатель запечатлел фрагменты романа), заключены контракты с ведущими издательствами США, Великобритании, России…
Эта история, правдива она или нет, сама наполнена литературой. Судьба набоковского романа будто бы нечаянно складывается… в сюжет для набоковского романа. Книжная индустрия извлекла из этой истории сенсацию, расставив свои акценты: последний неоконченный роман Набокова был издан против его воли! Тем самым по праву сделав публикацию “Лауры” мировым литературным событием.
В России презентация романа открывала Non/fiction. Филологи-набоковеды и представители издательства “Азбука-классика”, обладающего исключительными правами на издание произведений Набокова в нашей стране, прежде всего развеяли сомнения относительно вопросов литературной этики. Редактор Андрей Бабиков на вопрос, не видит ли он произвола в издании книги, заметил: “Это решение сына – наследника прав. Мы не имеем к этому никакого отношения, это дело семейное, набоковское”. Действительно, в банке сохранились 138 карточек и завещание Владимира Набокова уничтожить книгу после его смерти. Но воля автора – не признак плохого качества текста, а скорее объективная оценка собственных возможностей: семидесятипятилетний писатель чувствовал, что не успеет завершить работу над книгой, и, будучи сверхтребователен к собственному письму, не хотел предавать гласности неоконченный труд.
Незавершенный текст – специфическая и очень хрупкая литературная единица, и, чтобы продемонстрировать его публике, потребовалась работа целого коллектива переводчиков-комментаторов. Как подойти к тексту, не разрушив хрустальное совершенство набоковского слога? Разве что путем временного фантастического перевоплощения в автора. Удивительным образом переводчику “Лауры” Геннадию Барбатарло удалась эта метаморфоза. По словам филолога Лины Целковой, Барбатарло настолько “входит в систему прозы Набокова, что сам становится в какой-то момент Набоковым”.
Предисловие для книги написал Дмитрий Набоков, приложение составили рабочие записи и черновики. Отделкой – превращением карточек в цельный текст – занимался Андрей Бабиков. Известно, что у Набокова карточки были не пронумерованы, но составлены в определенном порядке. Уникальность русской редактуры состоит в том, что некоторые карточки переместились из середины в конец. Это карточки, помеченные буквой Z, последней в английском алфавите, и, по мнению Бабикова и Барбатарло, именно они должны были войти в заключительную часть романа. Получается, что в этой книге есть начало и есть конец (то, чего нет в английском издании), то есть в данном случае мы можем представить себе какую-то целостность, как считают переводчик и редактор.
Читатель “Лауры” неминуемо пройдет дорогой старых набоковских тем и реминисценций. Трагически открыто, многократно главный герой озвучит тему смерти и умирания. Где-то между строк промелькнет легкая тень Лолиты. Набоков “время от времени, по-видимому, возвращался к этой теме, – комментирует Лина Целкова. – В этой книжке она брезжит, но того страшного страдания, того жуткого напряжения и той истины, которая блеснула автору и его герою в конце романа “Лолита”, с моей точки зрения, здесь уже нет”.
Перед литературоведами неизбежно встанет серьезная профессиональная задача определить значение романа в творчестве Набокова и в мировой литературе в целом. При расхождении во взглядах на частности уже сегодня они соглашаются в одном: читатель никогда не был настолько близок к писательской лаборатории Набокова. Этот текст уникален своей незавершенностью и поэтому трагичен, пронзителен, более открыт и обнажен, чем другие набоковские произведения.
“Это не шаг вперед и не самое совершенное произведение Набокова”, – признают специалисты. Но оно существует.
Спор великих
Кнут Гамсун и Сигрид Унсет – два солнца норвежской литературы, с трудом деливших на двоих холодное северное небо. Они жили в одну и ту же эпоху, исследуя современный им мир, задавались одними и теми же вопросами, но всякий раз – в жизни и в книгах – давали на них принципиально разные ответы. Примирить их личности в силу разности взглядов и твердости характеров было невозможно. Издательство “ОГИ” совместно с “Б.С.Г.-Пресс” выпустило сразу две книги о Гамсуне и Унсет и при содействии агентства “НОРЛА” и Посольства Норвегии организовало несколько встреч с биографами великих норвежцев на ярмарке non/fiction.
“Кнут Гамсун: Мечтатель и завоеватель” – биографическое исследование, написанное Ингаром Слеттеном Коллоеном, переведенное на двенадцать языков мира и получившее одобрение критики в Норвегии и Великобритании. Его герой – человек глубоких внутренних противоречий, гений с судьбой, заслуживающей написания художественного романа (да и работа Коллоена – отнюдь не академический труд, хоть и подкреплена серьезным документальным материалом). Гамсун родился в деревне в семье портного, в школе проучился всего 252 дня, в течение десяти лет странствий по миру читал прозу Золя, Бальзака, Флобера – перед тем, как разработать собственную уникальную стратегию романа. Выступая перед русской аудиторией, Коллоен также напомнил, что Гамсун черпал вдохновение из творчества русских писателей, и процитировал слова писателя из письма своей русской переводчице: “Не могу понять, почему русские так много переводят с других языков. У вас у самих лучшая литература в мире”. В какой-то степени, считает Коллоен, психологизм гамсуновской прозы берет начало в литературе Достоевского. А частью – в теории психоанализа, становившейся модной в его молодые годы.
На рубеже веков, на пересечении различных влияний и загорается солнце Кнута Гамсуна, отдававшего своим произведениям всего себя, создававшего своих героев, изучая собственную психическую систему. Коллоен заметил, что писатель ввел в мировую литературу совершенно особого рассказчика, как бы разделив его на несколько голосов, которые, рассказывая, как-то реагируют друг на друга и даже комментируют друг друга. В 1920 году Гамсун был удостоен Нобелевской премии за роман “Соки земли”. Неловкая шутка, но обладание самой престижной мировой наградой по литературе – пожалуй, единственное, что сближает его с другим нобелевским лауреатом Сигрид Унсет.
Правдолюбие, искренность, страстность – вот писательский портрет Унсет. Все эти свойства ее письма в полной мере претворились в ее умении изображать чувство любви, и, наверное, самая важная ее героиня Кристин знаменита своим пронзительным переживанием этого чувства. Об этом говорила норвежская журналистка Сигрун Слапгард, представляя на ярмарке свою книгу “Сигрид Унсет, королева слова”. До сих пор о Сигрид было написано по меньшей мере пять биографий, но эта, по словам переводчицы Катарины Мурадян, уникальна тем, что представляет собой “меру факта и меру фантазии”. То есть здесь все так, как это должно было быть и как наверняка было.
Воспитанная на древних сагах и скандинавской языческой мифологии, в историю Сигрид Унсет вошла прежде всего как автор христианской католической литературы. Ее путь к вере был долгим и сложным, полным жертв и лишений: она неустанно просила прощения за свои грехи, пять раз в день совершала молитву. Это великий труд – подчинить свою волю по-настоящему сильного человека воле Бога! Унсет справилась, но часто встречалась с недопониманием собственного творчества, упреками в фанатизме. Критики могли себе позволить и такое: “Последняя Нобелевская премия недешево обошлась норвежской литературе: она отняла у нас выдающуюся писательницу и вместо этого дала нам католического пропагандиста”.
Пугающим образом биография Сигрид Унсет приобретает черты мученического жития. Война забрала у нее двоих детей, навсегда оставив в сердце ненависть к нацизму и в целом к немецкому народу. Во время оккупации Унсет бежала в Америку через Швецию, Россию и Японию, откуда призывала к отмщению. “По-человечески ее можно понять. Но ее позиция была настолько жесткой, а призывы к мести настолько горячими, что она получала множество писем от своих читателей с вопросом, а не нужно ли и ей научиться прощать”, – рассказывает Сигрун Слапгард. Ответ Унсет был коротким: “Прощать буду не я, а Бог”. После войны ее духовный отец наложил на нее епитимью, велев отправлять в Германию посылки с гуманитарной помощью. Она подчинилась, но категорически отказалась подписывать посылки своим именем.
Спустя столетие биографы с непрекращающимся интересом говорят о споре великих норвежцев, оппонировавших друг другу чуть не по всем вопросам морали, политики и истории, и приходят к выводу, что Кнут Гамсун и Сигрид Унсет воспринимали мир с совершенно разных точек зрения. В завещании Нобеля прописано, что премия по литературе может быть вручена только автору-идеалисту, и религиозная литература Сигрид Унсет действительно была идеалистичной. “Кнут Гамсун занимался литературой другого рода. Он относился к современности очень критично, считал, что время разрывает человека на части… Потому что наш интеллект, наша эмоциональная жизнь – это арена борьбы. Арена борьбы между тем, что мы хотим сделать, о чем мы думаем, и тем, что мы действительно делаем”, – рассуждает Ингар Слеттен Коллоен. В то время как Сигрид Унсет пыталась сформулировать систему довлеющих моральных ценностей, при помощи которой человек мог бы справиться с этой борьбой. В мире Гамсуна всегда побеждает инстинкт, самое сильное чувство и самый сильный поступок.
Со стороны кажется иррациональным отношение писателей к Гитлеру и нацизму. В этом вопросе оба писателя показали себя крайними реакционерами. В 1934 году Гамсун открыто заявил о своей поддержке нацистов. Хотя писатель никогда не вступал в норвежскую нацистскую партию, его перу принадлежит несколько профашистских статей, изданных в период немецкой оккупации Норвегии, а в 1943 году он встречался в Германии с Геббельсом и Гитлером. “Кнут Гамсун ненавидел Великобританию и обожал Германию. Сигрид Унсет обожала Англию и ненавидела Германию. Родные Сигрид Унсет, ее мать видели, как немцы убивают людей. Родные Гамсуна, его предки были свидетелями того, как английские корабли устроили блокаду Норвегии во время Наполеоновских войн и как тысячи людей гибли от голода в результате этой блокады… В данном случае мы можем говорить о чувствах, которые формировались в результате их личного опыта”, – свидетельствует Коллоен. “Всех немецких детей надо уничтожить, – писала в одном из писем Сигред Унсет. – Так, чтобы вообще весь народ исчез”. На этих цитатах, считают биографы, можно учиться тому, как не нужно упрощать мир. “А именно это и делают Сигрид Унсет и Кнут Гамсун, когда они занимаются политикой. Потому что в глубине своей души они утописты. А утописты обычно не пытаются разобраться в проблемах. И утопистам никогда нельзя доверять политическую власть”, – подводит итог Коллоен.
Гамсун и Унсет не любили друг друга. Рассказывают, что однажды они случайно остановились в одном отеле и, чтобы избежать встречи, посылали гонцов в ресторан, чтобы узнать, не спустился ли другой. Известен и такой эпизод: в двадцатые годы один из друзей Сигрид Унсет отправил ей свою рукопись с просьбой высказать о ней авторитетное мнение. Ответ Унсет на это письмо свидетельствует о том, что она не понимала новаторства Гамсуна: “Твое изображение героев напоминает наиболее отвратительную манеру Гамсуна писать. Это некое снисходительное сочувствие, с которым он относится к своим персонажам, поскольку ему просто необходимо позировать на первом плане, находясь над своими героями”. Но когда она издает свою знаменитую трилогию “Кристин, дочь Лавранса”, Гамсун в одном из писем утверждает: это одно из лучших произведений, которые когда-либо были написаны.
“Конечно, Сигрид Унсет могла бы и пощедрее относиться к Кнуту Гамсуну… Но в одном она была действительно великодушна, – защищает Сигрун Слапгард свою героиню. – После войны Унсет выступала за смертный приговор для всех немецких преступников и их приспешников, кроме одного – Кнута Гамсуна”.
Александра КИСЕЛЬ
Мелиораторы, сторожа и будущее литературы
Непривычно видеть столько людей, увлеченно листающих книги. Одиннадцатая non/fiction – на разных языках, среди тысяч книг, в толпе. С одной стороны – политические дебаты, с другой – правовые диспуты. А литература?
Литературная программа выставки обратилась к гению и детям. Тема гения и детства вдруг начинала звучать, позванивать не только во встречах с детскими писателями, не только на презентации книги “Гений детства”, но и во время обсуждений взрослых и сложных книг. Эта тема ярмарки стала сильной и яркой нотой в общей симфонии нараставшей суматохи. Норвежец Йон Эво и уникальная книга “Солнце – крутой бог” (в ней содержатся список из десяти пунктов, выполнить которые необходимо, чтобы повзрослеть: например, попробовать в определенной ситуации выглядеть совершенным идиотом и установить взрослые отношения с девушкой); детские утренники, игры, конкурсы… “Мы делаем из них серьезных читателей”, – Йон Эво уверен, что его юные читатели со временем обратятся и к Гамсуну, и к Толстому, и к Ибсену.
Гений детства
Хотели бы вы, чтобы ваш ребенок родился гением?
Выпущенная издательским домом “Первое сентября” книга не поможет однозначно ответить на этот вопрос. В ней объединены воспоминания о детстве, написанные теми, на кого с восторгом и изумлением смотрит большая часть человечества, – режиссерами Ингмаром Бергманом, Федерико Феллини, писателями Джорджем Оруэллом, Станиславом Лемом, Варламом Шаламовым, Орханом Памуком, учеными Чарльзом Дарвиным, Исааком Ньютоном, Софьей Ковалевской, футболистом Пеле и другими. “Гений детства” родился если не из сора, то из совпадения: переклички воспоминаний Феллини и Бергмана, которую заметил при чтении составитель книги Сергей Лебедев, что и побудило его начать работу над книгой. Книгой-дверцей, ведущей к ответу на вопрос: что вообще значит эта крайняя степень воплощенности человека – гениальность.
Значит она в большинстве случаев одно: непонятную, странную остроту ощущений, переживаний – и неизбежность страдания. Причем страдание начинается именно в детстве, и, может быть, лишь оно и способно зацепить в человеке странную тонкую струну. Те, кто пришел представить книгу – а это были ее составитель Сергей Лебедев, поэт Евгений Бунимович, фотограф Юрий Рост, художник и эссеист Андрей Балдин, – вспоминали разное детство. Евгений Бунимович рассказал, как объяснял своему трехлетнему сыну, что такое синус, потому что тот отчаянно хотел это знать, – а в четырнадцать лет сын поступил на мехмат.
Поговорить с клоуном и вымыть зебру – это из записей Феллини, который спрашивает, многих ли мы знаем людей, сделавших это в своей жизни? Великий режиссер был бесконечно далек от своих родителей. Он узнал, что отец везде возил с собой его первые детские рисунки, только после смерти отца и лишь тогда понял, что его любили.
Хотели бы вы, чтобы ваш ребенок родился гением?
Букер на складе
Поговорить с признанным талантом не менее сложно, чем понять, какова его природа. Номинанта на международную Букеровскую премию (2009) англичанина Адама Фулдза сразу после официальной части его встречи с российскими читателями, организованной Британским советом, окружили издатели, журналисты, фотографы. На вопрос, за кем будущее современной литературы и какое оно, уже убегающий писатель убежденно ответил: “Good literature is going on” (“Настоящая литература еще впереди”).
Фулдз внешне похож на Пастернака и немного на Маяковского – с тем лихорадочным блеском черных глаз, выразительным и живым, который говорит о неизвлекаемой душевной занозе – таланте. О природе и бытовании своего собственного писательства он рассказывал подробно: “Предсказать реакцию на книгу невозможно. Самое главное для меня, когда я пишу, это мое собственное переживание и то, насколько верно мне удалось подобрать для него слова. Если мне кажется, что это те самые слова, то тогда остается только надеяться, что они чем-то отзовутся у тех людей, которые это прочтут.
Мое творчество не столько меня деформировало, сколько сформировало. Все мои друзья (я учился в Оксфорде) к моменту окончания университета нашли престижную работу, а я специально держался таких работ, которые требовали ручного труда, чтобы оставить простор для творчества. И вот мне уже тридцать лет, а я работаю на складе”.
Поставить на карту благополучие и материальный достаток – кажется, это из прошлого века, сегодня уже так не принято. “Я обожаю людей, которые не думают о будущем”, – роняет Феллини в “Гении детства”. Пожал бы Феллини руку Фулдзу? Сейчас у последнего вышли три книжки, как говорит он сам, “одна в затылок другой”. Адам, начинавший как поэт, до сих пор пишет от руки. Так он написал и поэму о восстании в колонии в 30-х годах – “Сломанное слово”. “Вот представьте, что русский автор написал поэму об Азовском походе, и читатель бросается это поглощать”, – пошутил кто-то из журналистов.
Фулдз отвечает на вызовы времени своими эпическими поэмами. В поэзии засилье короткого лирического стихотворения, на его фоне любое крупное поэтическое произведение кажется маргинальным. “Мы уже почти забыли, как может выглядеть и какое впечатление производить повествовательная поэзия. А стоит вспомнить: у Элиота очень интересная традиция”.
Золотая находка Стриндберга
“Затем я высылаю тебе новый рецепт приготовления золота, ты сможешь его сделать. Маме передай, что деньги вам выслать в этот раз не получается”, – к одному из своих сыновей писал Стриндберг. Он же мечтал о философском камне, составлял географические карты малоизвестных мест в Средней Азии и написал более семидесяти томов. Таков герой книги Елены Бальзамо “Альберт Стриндберг: Лики и судьба”.
Среди многообразной деятельности литературоведа и переводчицы Елены Бальзамо нашлось место сложной и непростой задаче – “поймать Стриндберга в концептуальную ловушку”. К каждому из своих известных биографов неуловимый Стриндберг обращался какой-то одной стороной. Бальзамо удалось его поймать “целиком”. Теперь Стриндберг не будет ассоциироваться для абсолютного большинства читателей с единственной “Фрекен Жюли”. Подход Бальзамо, избранный ею жанр историко-литературного авторского комментария избавляет от однозначности понимания. Для исследователя это сложная и ответственная задача.
Стриндбергу повезло.
Прошу оставить, как есть
Платонову долгое время везло гораздо меньше. О мучительном пути гения в советском обществе и культуре – другая книга, выпущенная в этом году издательством Института мировой литературы. Это том переписки Платонова, возникший на основе архивов, поступивших в ИМЛИ три года назад. Снова звучит тема рождения, детства – тема ожидания гения.
Книга переписки Платонова о том, каково быть гением, – это взгляд изнутри. Наталия Корниенко (а именно она является руководителем группы подготовки собрания сочинений Платонова и знатоком тех молчаливых, никому не ведомых борьбы и страданий, следы которых хранит архив писателя) рассказывала о чудовищной правке, которой подвергали в советские времена рукописи Платонова. Над всеми правками в тексте – одна помета писателя, одна мольба: “Прошу оставить, как есть”. Эта строчка и была вынесена в заглавие тома.
Как считает Н.Корниенко, хорошее академическое собрание сочинений Платонова может быть подготовлено только к его двухсотлетию. Год назад Платонов был издан на шведском языке. Появился он благодаря английскому переводу книги и его создателю – поэту, писателю и переводчику Роберту Чандлеру. До него английские переводы не могли рассказать о главном герое платоновских произведений – то есть о языке. Помочь делу смог лишь Чандлер, который сумел перевести Платонова таким образом, что англичане сказали: “Да, вы правы, это русский национальный гений”.
Гений, который работал губернским мелиоратором. Это тенденция, подумает читатель, вспомнив о самом молодом претенденте на Букера этого года – Фулдзе, стороже на складе. Ошибется ли?
Михаил БОЙКО
Набат и благовест на ярмарке non/fiction
Многочисленные круглые столы и семинары, проходящие во время ярмарки, стали восприниматься как своеобразный экзамен российского общества на креатив, интеллектуальную оснащенность в сравнении с достижениями зарубежных коллег.
Все дискуссии, проходящие на ярмарке, традиционно делятся на темы, посвященные культурным событиям (презентации книг, объявления лауреатов премий), и темы, анализирующие культурные процессы. Наибольший интерес вызвали дискуссии о долговременных тенденциях на книжном рынке, возрастающей роли Интернета, популярности электронных книг, об изменениях читательской аудитории.
Семинар на тему “Расширение читательской аудитории: новые стратегии и технологии издательского дела” проходил с участием двух английских специалистов: эксперта в области переводной литературы Керсти Дансит (издательская группа
Orion) и эксперта в области электронных книг Джерими Эттингхаузена (издательство Penguin UK).По словам Керсти Дансит, британские издатели и продавцы столкнулись с той же бедой, что и российские, – резким падением платежеспособного спроса. Возрастают продажи интернет-магазинов, таких как
Amazon, и сетей супермаркетов, что бьет по доходам обычных книжных магазинов и уже довело до банкротства крупную британскую книжную сеть Borders, на которую приходилось около трех – четырех процентов книжного рынка Соединенного Королевства. В России есть аналогичный пример – банкротство книжной сети “Букбери”.Еще об одной тенденции – продолжающемся росте продаж электронных книг – поведал Джерими Эттингхаузен. Этот рост наблюдается с 2001 года, когда издательство Penguin
UK выставило на продажу первую электронную книгу, но оказался гораздо скромнее, чем изначально предполагалось: устройства для чтения были слишком дороги. Только в 2008 году произошел прорыв, продажи электронных книг выросли в несколько раз. Эттингхаузен связывает это с появлением телефонов со встроенной функцией чтения книг, таких как смартфоны iPhone, сделавших чтение электронных книг массовым явлением.Как бы мы ни прикипели душой к бумажной книге, настаивает Эттингхаузен, все, что может быть оцифровано, будет оцифровано. Рано или поздно рынок бумажных книг “схлопнется”. Но прежде чем сетовать, следует обратить внимание на положительный эффект от перехода на электронные книги. Тиражи бумажных книг заканчиваются или оседают на складах, вызывая затоваривание, а электронная книга всегда в наличии. Чтобы приобрети электронную книгу, не нужно идти в книжный магазин и впадать в шок от разорительных магазинных накруток, покупку можно совершить за считаные минуты на сайте издательства с помощью электронных средств платежа. Наконец, обладатель электронного устройства для чтения может носить с собой библиотеку из сотен томов в приспособлении размером меньше стандартной книжки.
Но настоящий прорыв наступит тогда, когда появятся новые жанры художественных произведений, реализуемые только в цифровом формате. Эттингхаузен привел примеры таких жанров: гипертекстовые книги, включающие в себя анимацию, видео, игровые моменты (например, текстовые “квесты” – чтобы прочесть очередную главу, читателю нужно разгадать загадку, содержащуюся в предыдущей). На новый уровень благодаря электронному формату выйдут комиксы, информационная графика, графические новеллы.
Традиционная книга умрет, заключает Эттингхаузен, но только как источник знаковой информации, а не как объект материальной культуры, вызывающий к тому же сильные ностальгические чувства.
Тему digital books продолжили российские и немецкие профессионалы книжного дела на круглом столе “Спасет ли Интернет российский книжный рынок?” Участники сошлись во мнении, что доля торговли через Интернет будет расти (в России на Интернет приходится шесть процентов книжных продаж), и с этим приходится считаться. В частности, директор книжного магазина “Москва” Екатерина Мосина сообщила, что, уступая пожеланиям покупателей, магазин начал активно развивать online-торговлю. Иная ситуация с рынком электронных книг. По словам директора издательства Ad Marginem Александра Иванова, оцифровка книг сегодня – не слишком прибыльное дело и может стать приоритетом только в будущем и при условии эффективной борьбы с “пиратством”.
Пессимизма добавила общественная дискуссия о модернизационном потенциале культуры. По мнению генерального директора издательского дома “Классика-XXI” Александра Карманова, российское общество вполне удовлетворено существующим положением дел. В отечественном культурном заповеднике практически нет разработанных сценариев обновления культуры. За двадцать лет культурное сообщество не породило ни одной качественно новой инициативы. Культура “подвисла” и нуждается в перезагрузке.
Культуролог, главный редактор журнала “Искусство кино” Даниил Дондурей заметил, что не понятно, кто будет формировать запрос на модернизацию. Общество молчит, в речах первых лиц государства слово “культура” встречается редко и, как правило, в риторическом, ни к чему не обязывающем контексте. В итоге российские граждане по своим представлениям о собственности, образовании, рынке, обществе живут не в современности, а в семидесятых, шестидесятых и даже пятидесятых годах прошлого века. Одна из причин этого – телевидение. Пора понять, что граждане РФ – прежде всего телезрители. Аудитории для просмотра даже киношедевров, например, сегодня практически нет, примером чему служат кинофестивали, проходящие в полупустых залах на сто человек. И чиновники довольны сложившимся положением дел, и понятно почему: “пилить” деньги, выделяемые на культуру, проще, когда нет общественного интереса и контроля.
Модернизационный импульс российской культуре некоторое время придавали зарубежные фонды – Сороса и Форда. Но Джордж Сорос еще в 2003 году объявил о сокращении бюджета благотворительных программ на том основании, что “гражданское общество в России уже достаточно окрепло”. А в апреле 2009 года стало известно, что фонд Форда, потеряв треть своих ресурсов во время мирового экономического кризиса, завершает финансирование проектов в России.
Главный редактор телекомпании “СТРИМ” Анатолий Голубовский обратил внимание на то, что единственное место, в котором сегодня проходят общественно значимые дискуссии по вопросам культуры и произносятся осмысленные тексты, – это суд, и привел в качестве примера продолжающийся уголовный процесс над организаторами выставки “Запретное искусство-2006”. (Имеется в виду выставка, проходившая 7 – 31 марта 2007 года в Музее и общественном центре имени Андрея Сахарова, по итогам которой куратору выставки Андрею Ерофееву и директору Музея Сахарова Юрию Самодурову было предъявлено уголовное обвинение по статье 282 УК РФ – “разжигание религиозной вражды” – М.Б.)
Наиболее интересное мнение прозвучало из уст композитора и философа Владимира Мартынова. Он предложил не делать из заката литературоцентризма страшилку. Как бы плохо ни обстояли дела на книжном рынке, они не идут ни в какое сравнение с состоянием российского рынка академической музыки, которого просто не существует. Если с литературой сегодня происходит то же самое, что уже произошло с академической музыкой, то это объективный процесс, и нам будет гораздо легче принять неизбежное, если мы увидим его положительную сторону.
По мнению Мартынова, большинство заблуждений и недоразумений при попытках понять наше настоящее и прошлое связано с тем, что мы смотрим на все происходящее только с вербальной, только с идеологической точки зрения, совершенно упуская из вида визуальный или иероглифический аспект событий. В советское время ничто визуальное не имело самостоятельного значения, все визуальное получало смысл лишь тогда, когда использовалось для начертания слова или же в качестве фона для начертания слова. К счастью, мы прошли пик литературоцентризма, а теперь стоим на пороге новой визуальности, природу которой еще сложно предугадать, но можно предположить, что она будет носить медийный или видеоартный характер.
Так это будет или не так, покажет время. Пока же все участники дискуссий сходятся в одном: российский книжный рынок на пороге глубоких структурных изменений.
∙