Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2010
Нет ничего более жуткого и затягивающего в Интернете, чем чтение комментариев к новостям.
Читал недавно на одном из сайтов информацию: экологические активисты города Химки обращаются к президенту. Охраняемый государством лес собираются рубить под трассу, недовольные протестуют. Самый активный, Михаил Бекетов, несколько месяцев назад избит, лишен ноги, пальцев одной руки и с тяжелой черепно-мозговой травмой помещен в дом престарелых. Другие, должно быть, на очереди.
Страшно? Страшно. Но страшно по-человечески. В тоталитарных и авторитарных странах с несогласными и неудобными людьми, стоящими на пути у капитала, нередко обходятся именно так. На ум приходят Чили (Пиночет), Китай (площадь Таньаньмынь)… несколько примеров из недавней отечественной истории. Эпизод вписан в ряд ему подобных, адаптирован сознанием, поставлен на застекленную полку.
Но вот заглядываешь в комменты: “Бесполезняк”, “А ЖУРНАЛИСТА ИНОПЛАНЕТЯНЕ ИЗБИЛИ?”, “Все!!! Хватит!!! Натерпелись! Хотим Сталина и НКВД!!!”. И тут-то становится по-настоящему жутко. На фоне человеческих, в той или иной мере сочувственных (или, напротив, раздраженных) голосов мелькают реплики, которые на первый взгляд могут принадлежать разве что давшей сбой машине искусственного интеллекта.
Что в первую очередь отделяет авторов приведенных реплик от того же бедняги Бекетова? Анонимность. Безответственность. Карнавал, хоровод масок. Бекетов – внутри монитора, маски – снаружи, в своей комфортной и недоступной дубинкам и кастетам среде. Мир никнеймов и аватар, возможно, не менее чреват опасностями – но он иной.
Помню, как несколько лет назад я взялся со своим коллегой вытащить из Сети наиболее интересные из публиковавшихся на одном из форумов стихи и напечатать их. Несколько оригинальных авторов отказались наотрез. Самая распространенная форма отказа: “Это слишком личное”. Лучи “реала” показались губительны обитателям сумеречных тенет.
(В западном кинематографе тема людей-амфибий, существующих в малопересекающихся мирах “реала” и “виртуала”, наиболее обаятельно отражена, пожалуй, в мелодраме Норы Эфрон “Вам письмо”. Герои Тома Хэнкса и Мэг Райан на дух не переносят друг друга в реальном мире, но, не подозревая об этом, увлечены друг другом в Сети.
Когда-то в юности мне не давала покоя идея другого сюжета: не общающиеся, разорвавшие друг с другом любые контакты герои сознательно заводят роман в Сети, выстраивая там идеальные, не осуществимые в “реале” отношения.)
Незаметно, год за годом, по мере того как слово “Интернет” входило в наш обиход и лишалось заглавной буквы, мы оказались лицом к лицу с новой реальностью. Киберпространство перестало быть уделом писателей-фантастов. Офлайн и онлайн существуют сегодня как два смежных, пересекающихся в каких-то точках, но не совпадающих мира. Пришла пора выяснять и исследовать отношения между ними – заселенными и обжитыми.
Сборник статей “Control + Shift: Публичное и личное в русском интернете” (М.: Новое литературное обозрение, 2009) объединяет работы нескольких социологов и пионеров Интернета, рассматривающих развитие Всемирной сети в России как особый феномен. Состав авторов интернационален, так что объемное видение предмета гарантировано. Печатный формат имитирует электронный: авторская речь перемежается врезанными прямо в текст (белым по черному) комментариями и возражениями коллег, гиперссылками на другие статьи в пределах книги, что также способствует максимальной стереоскопичности и всеохватности.
Глубоко затронуты в “Control + Shift” тема экспертных сообществ в русском Интернете (Роман Лейбов), специфика развития LiveJournal в России (Евгений Горный) и проблема диаспор в русском Интернете (Энрика Шмидт, Кати Тойбинер, Нильс Цуравски). Самая же многообещающая тема, заявленная и во вступлении, и отчасти в оформлении обложки, проходит через сборник красной, но прерывающейся нитью.
Вынесенная на обложку “Икона поколения Пепси” Олега Янушевского заставляет вспомнить идею “электронной соборности” (сформулированную в далеких уже 90-х Михаилом Эпштейном). В те благословенные времена Интернет мыслился как земля обетованная, убежище избранных – “силурийское море, свободное от гадов верхнего мира” (Глеб Павловский). Многие члены интернет-сообщества в то время знали друг друга если не в лицо, то по “голосу”. Глубина моря еще не позволяла растворяться в анонимности и с легкостью менять маски для подводного плавания. Последовавшая затем колонизация Сети “чайниками” положила конец утопии: многие пионеры Интернета ушли (или были вытеснены) из Сети, куда проникли вездесущие коммерция и политика. Но свойственный России литературоцентризм никуда не исчез, приняв другие сетевые формы. На рубеже веков на фоне “усталости” сюжетной прозы, ЖЖ-лента стала восприниматься как новый жанр нон-фикшн, а чат – как зачатки новой драмы.
То, что в Интернете россияне (русские? русскоязычные? – зыбкости национальной идентификации уделено в книге достаточно места) видят нечто большее, нежели средство связи и хранилище информации, отмечают многие авторы “Control + Shift”. Гипертрофированный, в отсутствие полноценного гражданского общества, авторитет литературного слова помножен на другой фактор – отмечаемый Шмидт и Тойбинер раскол между “общественным я” и “настоящим я”. Своего рода социальная шизофрения: с трибуны человек говорит (и думает!) одно, на кухне – другое. “Такую социальную ролевую игру может даже укрепить популярное представление об интернете как поле деятельности множества “виртуальных личностей”” (Шмидт, Тойбинер).
В конце 90-х на авансцену выходят новые лица, столь убедительные и живые, что сомневаться в их реальности поначалу никому и в голову не приходит. Май Иванович Мухин, Мирза Бабаев, Катя Деткина – виртуалы с человеческим лицом. Более узнаваемые и литературно успешные, чем их создатели. Альтер эго, так далеко отпочковавшиеся от “первоисточников”, что смеют вступать с ними в сетевые пререкания. Никакому Стивенсону не снилось, чтобы Джекил и Хайд вели “на глазах” у сотен читателей перепалку в режиме чата – как журналист Александр Гагин и его персонаж. “Любопытно, – пишет Евгений Горный, – что стиль самого Гагина резко отличается от стиля Паравозова, и Гагину-журналисту так и не удалось достичь популярности порожденного им виртуала. Более того, писания Паравозова воспринимаются Гагиным так, как будто их писал не он”.
А с Катей Деткиной вышла и вовсе грустная история: после того как Артемий Лебедев “убил” созданную им виртуальную обличительницу, Сеть погрузилась в траур. Причем многие не вышли из него, даже узнав о мистификации: обаяние виртуальной личности не утратило своей власти и силы. (Умираешь в “матрице” – умираешь в “реале”.)
Привычная XX веку трехмерная реальность поколебалась и была поставлена под сомнение. “Виртуальная личность, согласно [Александру] Житинскому, занимает промежуточное положение между реальным человеком и вымышленным персонажем; то, к какому полюсу она ближе, зависит от степени ее убедительности”.
Но самое интересное началось позднее, когда вектор конструирования – из “реала” в виртуальное пространство – сменился на противоположный. Проект Андрея Чернова и Егория Простоспичкина “Робот Сергей Дацюк”, направленный на вытеснение из сетевого пространства реального философа и публициста Сергея Дацюка, увенчался успехом. Текстовый генератор, имитирующий стиль Дацюка и цитирующий его тексты, фактически подменил реального автора и добился его ухода из Сети. Франкенштейн победил прототипа. Реальный Дацюк воспринял поражение стоически: “Старые представления об этике и морали теряют здесь свой смысл. Диверсифицированная деперсонализация авторства, проводимая моим визави, есть по большому счету именно то, что ДЕЛАЕТ СЕТЬ С АВТОРСТВОМ ВООБЩЕ. <…> Перформативный парадокс сетевого интерактивного авторства есть магистральный процесс деперсонализации идей, мыслей, текстов – это шаг в виртуальную реальность смыслов”.
Той же цели – деконструкции, виртуализации реальной личности – подчинены, в конечном итоге, и экспериментальные проекты виртуальной Намнияз Ашуратовой, также подробно описываемые в “Control + Shift”.
(Стоит ли переходить дорогу своему виртуальному двойнику – вопрос не праздный. Несколько лет назад сетевым сообществом бурно обсуждался случай авторитетной в Сети персоны, пользовавшейся репутацией роковой женщины и сердцеедки. Решившись на встречу с интернет-поклонником, полная и не слишком привлекательная в действительности женщина в итоге бежала обратно в Сеть, где, кажется, сменила затем имена и логины.)
Итак, личность в Сети дробится на несколько авторских “я”. Опыты пионеров Интернета приводят к выводу о том, что никакого “я” в абсолютном смысле не существует. Взаимодействие с двойниками не сводится к конструированию виртуала, в некоторых случаях движение встречное: виртуалы с тем же успехом “деконструируют” реальную личность и влияют на ее социальное поведение. Подобно двум фигурам на обложке альбома “Wish You Were Нere”, реальный и виртуальный двойники протягивают друг другу руку для рукопожатия. Но если руки встречаются, для кого-то из двойников оно нередко превращается в рукопожатие Каменного Гостя.
Нет ощущения, что благодаря Сети личность обогащается, скорее, распадается, расщепляется в чатах и форумах на несколько непересекающихся, специализированных версий. (Не то же ли происходит с нами сегодня и в профессиональной сфере?) Времена Леонардо и Ломоносова канули в Лету, на смену им пришла модель Акунина и Паравозова.
На первый взгляд, Интернет не отметает потенциально заложенной в нем идеи соборности. Множество персон совершают некую деятельность и делятся информацией. Экспертная группа – аналог коллективного разума. Совокупность блогосфер – подобие ноосферы. Но что-то здесь не так. Что-то всегда не дает здесь расслабиться и ощутить себя в благородном, поднявшем очи горе собрании, а не в причудливых, болезненно ярких лабиринтах, порожденных фантазией Газонокосильщика. Слишком часто встречающиеся здесь одиночества не аннигилируют, а умножают друг друга, отрицая законы математики. И после чтения новостей хочется выключить компьютер, выйти на улицу и дойти по морозному воздуху до пока еще не вырубленного Ногинского леса.
∙