(Игорь МЕЛАМЕД. Воздаяние)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2010
Наталья ПОЛЯКОВА
В полосе света
ИГОРЬ МЕЛАМЕД. ВОЗДАЯНИЕ. – М.: ВОЙМЕГА, 2010.
После двенадцатилетнего перерыва у поэта Игоря Меламеда вышел сборник стихов “Воздаяние”. Всего третий по счету. До этого был “В черном раю”, а самый первый назывался “Бессонница”. Книгу Игоря Меламеда очень ждали. Но не так, как ждут какую-нибудь литературную новинку, а как ждут, например, переиздания любимой с детства, но утерянной книжки. Действительно, в сборник “Воздаяние” почти полностью включены обе предыдущие книги. А “новые стихи”, написанные Игорем за 12 лет, были опубликованы в толстых журналах. Получается, книга составлена из хорошо знакомых и любимых стихов.
“Стихи Игоря не рассчитаны на читателя недоверчивого”, – написал в прекрасном послесловии к книге “В черном раю” Павел Басинский. Но при чтении стихов Меламеда вообще не возникает проблемы веры и неверия. Не верить стихам Меламеда то же, что не верить происходящему – не верить себе и своей жизни, собственным ощущениям и воспоминаниям. Может показаться, что стихи, трогающие всех, – это стихи вообще, что степень обобщения в них так велика, что каждый может примерить безразмерную рубашку стихов на себя. Но это не так. Стихи Меламеда насыщены автобиографическими подробностями и деталями, как гранат семенами. Но именно это рождает у читателя цепную реакцию воспоминаний. В полосу света в стихах попадают то одни, то другие жизненные реалии, простые и знакомые всем, – детство, семья, дружба, любовь, болезнь, смерть. Меламед пишет историю своей жизни, а читатель находит в стихах Меламеда историю своей.
Книга Меламеда автобиографична, как мемуары или дневниковые записи. Но именно этот путь – самый короткий к сердцу современного вдумчивого читателя. После XX века искусство оказалось в западне жизни. Реальность переросла текст. Хроника стала важней авторского вымысла, которому читатели перестали верить. Современное искусство, стараясь выжить, нашло два способа существования в таких условиях. Первый – стать зеркалом жизни. Второй – сгустить смыслы и превратиться в искусство ради искусства. И по сравнению с прозой, которая по своей природе тяготеет к хронике, современная поэзия вольно или невольно склоняется ко второму пути. Для поэзии это – путь наименьшего сопротивления. Иносказание становится уже не целью и не средством, как это было в Серебряном веке и позже у футуристов, а способом высказывания. Содержание текста при этом не ставится в зависимость от действительности, так как действительность рождается в самом стихотворном тексте как единственно верная и существующая.
Но в стихах Меламеда все наоборот. Единственная реальность – его жизнь. Важны не просто чувства и воспоминания, важна их достоверность. Если попытаться, стихи Меламеда можно легко расставить в хронологической последовательности реальных событий, личных и исторических.
Говорят, что поэт должен жить, как пишет. Но какую цену готов заплатить поэт, чтобы о нем так сказали? И мудро ли ждать от поэта, чтобы у него была какая-то особенная судьба? Под словом “особенная” обычно подразумевается “трагическая”. Хотеть быть трагическим поэтом – безумие, а быть им – тяжелый крест. Но именно такая, трагическая, судьба у Игоря Меламеда. Он ли ее выбрал, или она выбрала его… В любом случае, дыма без огня не бывает, а Бог не посылает испытаний больше, нежели человек может вынести. Уже в ранних стихах Меламеда, в книге “Бессонница”, его тревожат смутные тени будущих утрат и болезней. Эти тени, эти предчувствия не дают ему покоя, пугают и мучат.
Там, в этом сне, я тихо умирал.
И сам себе я снился пятилетним.
И снег летел безмолвно, наповал,
и падал с неба лебедем балетным.
Меня куда-то с хлопьями несло.
Умершие со мной играли дети.
И календарь не помнил про число.
И ночь не вспоминала о рассвете.
(“Бессонница”)
Этот мотив пребывания то ли во сне, то ли в каком-то ином времени, которое, теряя связь с реальностью, являет светлые картинки прошлого и вдруг выхватывает из небытия страшные события будущего. В третьей книге “Воздаяние” этот мотив “странствия во времени”, говоря строчками Меламеда, “просветляется до смысла”.
В бездушной вечности, увы,
мы все уже смежили веки.
Вы, современники, и вы,
рожденные в грядущем веке,
для вечности давно мертвы,
как ионические греки.
(“В бездушной вечности, увы…”)
Нельзя не заметить, что в поздней книге, в отличие от первых двух, время окончательно разворачивается и неуклонно движется вспять. Как если бы семейный фотоальбом смотрели от конца к началу. И чем ближе к началу, тем время стремительней.
Мне сладко ощутить тех дней очарованье:
там каждый выходной который год подряд
они к своим родным приходят мыться в ванне –
отец мой, мать моя и маленький мой брат.
……………………………………………………………….
И вновь они идут к вечернему трамваю,
торопятся домой, белье свое неся.
А я смотрю им вслед и глаз не отрываю,
хотя на этот свет еще не родился.
(“Мне сладко ощутить тех дней очарованье…”)
Но эта ретроспектива оправдана самой жизнью. И “травма позвоночная”, и возраст делают человека слабее в буквальном смысле этого слова и меняют образ его жизни, лишая чего-то, раннее привычного. Осознанно или неосознанно человек начинает искать опору. В случае Меламеда она отыскивается в том времени, в котором “счастливы все… и живы” (“Квартира гостями полна”). Оттого стихи в “Воздаянии” насыщены детскими воспоминаниями.
В больничной ночи вспоминай свое детство и плачь:
и жар, и ангину, и окна с заснеженной далью.
Придет Евароновна к нам, участковый мой врач,
и папа ей двери откроет с бессонной печалью.
(“В больничной ночи вспоминай свое детство и плачь…”)
После тяжелой травмы жизнь Меламеда распалась на две части. В новых стихах этот разлом отчетливо виден. Жизнь “до” – это светлые воспоминания. Это заботливая мама на скамейке в палисаднике (“Памяти мамы”). Это отец, дымящий папиросой, рассказывающий анекдоты (“Квартира гостями полна”, “Мне сладко ощутить тех дней очарованье”). Это нетяжелые болезни, которые поможет вылечить детский врач (“В больничной ночи вспоминай свое детство и плачь…”), и кружение на карусели (“Только спать, забывши обо всем…”). Это знакомые и соседи, друзья родителей и друзья мальчика Игоря по играм… Но в эти стихи, в радость воспоминаний, примешана горькая правда свершившегося будущего. У мамы слышен “предсмертный кашель”, и “вырублен маленький сад”.
Начавшаяся жизнь “после” – уже не смутные предчувствия будущих событий, а события случившиеся. Это полубольничное существование, где нет сумерек, кроме сумерек ночи, а приметы новой жизни освещены совсем не божественным, но неоновым светом больничных ламп. Это хроника болезней и хроника смертей. Это безучастность окружающих (“медсестер пустые лица, санитаров пьяный бред”), это портреты больных и увечных людей, волей судьбы оказавшихся в одном пространстве “полутемной больницы”, в одной реальности, в которой “коридор больничный длиннее жизни”. Это уже не “черный рай” из второй книги, в котором поэт предвкушает очутиться, это – “белый ад”, который тем страшнее, чем больше в нем реальности.
Если б разбился этот сосуд скудельный,
трещину давший, – где бы, душа, была ты?
Как в скорлупе, здесь каждый живет отдельной
болью своею в белом аду палаты.
Нет ничего на свете печальней тела.
Нет ничего божественней и блаженней
боли, дошедшей до своего предела,
этих ее снотворных изнеможений.
Черным деревьям в окнах тебя не жалко,
где отчужденно, точно в иной отчизне,
падает снег. И глухо гремит каталка.
И коридор больничный длиннее жизни.
(“В больнице”)
И в этой реальности органично сосуществуют и портреты живых, но искалеченных, похожих на тени, людей, и тени умерших. В книге “Воздаяние” много стихов памяти близких и друзей Меламеда. Даже название книги родилось из стихотворения “Памяти Евгения Блажеевского”. “Сладка ль тебе гроздь воздаяния?” – пишет Меламед, обращаясь к ушедшему другу. Но выбранное в качестве названия слово “воздаяние” обретает дополнительный смысл. Это уже не только то воздаяние, которое ожидает каждого после смерти. Означая не только наказание, но и награду за благие дела, “воздаяние” может быть поэтическим даром, которым Бог наделил Игоря. Именно такой путь – через тернии – назначен Игорю Меламеду.
Меламед – поэт традиционный. Он не склонен ни к поиску новых сюжетов и смыслов, ни к поиску форм, предпочитая классические размеры всем другим способам стихосложения. Традиционен не только в способе подачи какой-либо темы. Но даже в выборе самих тем ограничивается классическими темами жизни и смерти, счастья и горя, любви и разлуки. Игоря Меламеда нельзя назвать “актуальным поэтом”. Но, обращенные именно к вечным темам, стихи Меламеда, в отличие от стихов “актуальных поэтов”, имеют больше шансов преодолеть сопротивление времени и стать хрестоматийными.
Неужели такие мытарства,
отвращение, ужас и бред
исцеляют вернее лекарства,
открывают небесное царство,
зажигают божественный свет?
(“Веет холодом, как из могилы…”)
Способ изложения лирического переживания в стихотворении прост и прозрачен. Повествование разворачивается неспешно, как старое кино. А завершает стихотворение всегда самая сильная, ударная, строфа, которая становится то ли чертой, подводящей итог, то ли дверью, открывающей путь в иное пространство.
∙