Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2010
Захар БУЕВИЧ
Рандеву в Сорбонне
Сорбоннская Библиотека Святой Женевьевы – старейшая в Европе. Расположена она в религиозном сердце Парижа – около храма Святой Женевьевы, где почиют ее мощи (├ ок. 500 г.) и где захоронен прах Блеза Паскаля (├ 1662 г.).
Нынешнее здание библиотеки было построено в середине
XIX столетия архитектором Анри Лабрустом, впервые применившим здесь прием открытых металлических конструкций, что для своего времени было весьма авангардным решением и без чего, возможно, не появилась бы даже Эйфелева башня. В наши дни эта конструктивистская архаика выглядит особенно трогательно и придает зданию очень своеобразный колорит. Здесь склоняются над старыми книгами, почти инкунабулами, и присмиревшие студенты, и маститые профессора; современная демократичность и благородная строгость создают какую-то особую библиотечную атмосферу.Французы используют околобиблиотечное пространство как своеобразный интеллектуальный клуб, реторту для выработки новых идей. А бесплатный Интернет способствует распространению культурных начинаний.
Выставленная в холле Библиотеки Сен-Женевьев коллекция уникальных книжных раритетов – французских довоенных изданий, иллюстрированных русскими мастерами, принадлежит московскому собирателю Михаилу Сеславинскому. Мероприятие проходило в рамках широчайшей программы Года России во Франции, но не затерялось среди прочих культурных событий и получило в Париже заслуженный резонанс. Ведь даже опытные искусствоведы, а уж тем более дилетанты, любители книжной графики, мало знают, а то и не знают вовсе, что делали в области книжной иллюстрации как наши прославившиеся еще до революции мастера (Бенуа, Билибин, Сомов, Григорьев и проч.), так и художественная молодежь, выдавленная в эмиграцию революцией…
На открытии выставки Ив Пейре, директор этой замечательной библиотеки, в частности, сказал: “Десятые-двадцатые годы оказались периодом наибольшего значения друг для друга двух наших стран. Это бурное для России время заставило французов вчитываться в стихи Цветаевой и Мандельштама, всматриваться в картины Малевича… Про это время можно сказать словами дорогого нам всем Мандельштама:
Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я – это я, явь – это явь!
Русские познали потрясения, трагедию, изгнание. Некоторые нашли пристанище во Франции. Тогда началось сотрудничество между русскими художниками и французским книгоизданием, что оказалось бесценным опытом – и оттого, что мы различны, и оттого, что близки. Таков главный смысл сегодняшней выставки”.
Книжная иллюстрация – сложнейший вид изобразительного искусства. Художнику надо стать достойным аккомпаниатором литературного текста, помощником в раскрытии его тайн и значений. И при этом – ни в коем случае не навязывать произведению и читателю свой безапелляционный портрет героя или однозначную обстановку события: ведь визуальный ряд, как говорится, по определению однозначней литературного, и тут навязать – значит упростить, а то и вульгаризировать художественный образ. Дерзновение и деликатность, тактичность в трактовке текста – вот две необходимые, дополняющие составные для настоящего иллюстратора. Иллюстрация ни в коем случае не должна сводить интерпретацию к единому знаменателю, настаивать на единственно верной трактовке, на окончательном варианте прочтения. Лучшие русские художники-иллюстраторы всегда следовали этим неписаным, но непреложным законам.
Надо сказать, что в советской России (во всяком случае, в 20-е и 30-е годы) существовала своя очень значительная и яркая книжная графика, хотя по мере агрессивного наступления соцреалистического натурализма – накануне войны, а уж тем более после нее, – она все больше вырождалась в ремесленничество, и так вплоть до оттепельных времен. Но вот теперь оказывается, что и русские художники во Франции, свободные от цензуры и целиком подчинявшие свое творчество задачам эстетическим, что называется, не теряли времени даром и привнесли в книжную культуру Европы много свежих творческих начинаний.
Как написал в преамбуле к каталогу своей коллекции сам собиратель: “Российские мастера привносят во французское книгоиздание манеры и навыки книжной графики дореволюционных и первых пореволюционных лет: от мирискуснических и гламурных – до футуристических и экспрессионистских.
Книжными иллюстрациями занимались во Франции такие разные и лишь талантом объединенные мастера, как Бенуа и Билибин, Ларионов и Гончарова. В начале ХХ века открытая всем культурным ветрам Запада Россия вбирала в себя все их богатство и культурно перерабатывала – в соответствии со своей самобытностью и национальным художественным сознанием. В 20–30-е годы эта самобытность вполне органично вошла во французские книгоиздания и, безусловно, обогатила их своим художественным оригинальным достоинством”.
Несмотря на ограниченность площадей сорбоннской библиотеки, экспозиция получилась емкой: от достойных эпигонов мирискусничества до грубоватого психологизма практически неизвестного в России Александра Алексеева (родился в Казани в 1901 г.), в конце 20-х проиллюстрировавшего “Братьев Карамазовых” в “шершавой” манере, схожей со стилем мэтра советской иллюстрации Е.А. Кибрика.
В неожиданном свете предстает перед нами все более высоко ценимый ныне в России поздний мирискусник Александр Яковлев, поселившийся в Париже в 1919 году. Дело в том, что в середине 20-ых гг. фирма “Ситроен” в рекламных целях организовала несколько экзотических экспедиций: в Центральную Африку, по Сахаре и проч. Официальным художником экспедиции стал А.Е. Яковлев, впоследствии получивший за свои завораживающие этнографические работы орден Почетного Легиона. Рисунки Яковлева в богатых и изысканных шелковых переплетах (издатель Люсьен Вогель, 1927 г.) стали, пожалуй, одной из главных изюминок экспозиции.
Русские художники обильно иллюстрировали не только отечественную и европейскую классику, но и книги для детей: от “раскладушек” до литературы для юношества. Издательский Дом “Фламмарион” в тридцатые годы выпускал серию детских книг “Альбомы папаши Бобра”: в витринах университетской выставки работы Федора Рожанковского (1935 г.) и Александры Экстер (1937 г.), иллюстрировавших французских авторов – ярко, изящно и поразительно современно.
Детской иллюстрацией плодотворно занималась во Франции и Наталья Парэн (в девичестве Челпанова). Дочь выдающегося психолога Г. И. Челпанова, учителя Н. Бердяева и С. Франка, она выехала на Запад, выйдя замуж за французского культурного атташе в Москве Бориса Парэна. У Парэна были рабочие отношения с издательством “Галлимар”, благодаря чему Наталья Парэн и стала принимать участие в реализации его детских проектов: в частности, переводов рассказов Льва Толстого.
Любопытно, что просвещенный директор Библиотеки Ив Пейре внес сюда и свою культурную лепту: две книги из собрания Сорбонны – “лесенки” Маяковского с иллюстрациями Эль Лисицкого и “заумь” Хлебникова с Крученых, визуально оформленную Натальей Гончаровой.
Сорбоннская выставка многое сказала сердцу французов, помогла – с пользой для души и кругозора – углубиться в тайны русской культуры.
Далее мы публикуем речь директора Библиотеки Сен-Женевьев
Ива Пейре,
которую он произнес на открытии выставки:
В этом году, когда мы приветствуем плодотворный и никогда не прерывавшийся диалог между Россией и Францией, хочется вспомнить о некоторых фактах, ставших заметными вехами на пути нашего взаимопонимания. Разумеется, мы вспоминаем о присутствии Франции в России в
XVIII веке, выразившемся как в участии французских архитекторов в возведении Санкт-Петербурга, так и во влиянии французских философов, перенесших в Россию атмосферу века Просвещения. Это первый элемент нашего – как бы зеркального – очарования друг другом.Если, в свою очередь, Пушкин и Гоголь присутствовали во французской культуре в виде легенд или сказочных образов, с которыми вряд ли можно полностью отождествиться, но нетрудно попасть под их власть, то Россия Достоевского явилась для нас не как близкая нам действительность, но как модель. Его творчество навсегда наложило свою печать на французских авторов. Они вновь и вновь возвращаются к нему – неутомимо, неизменно. Толстой, который вызвал подлинный интерес, в сущности, очень далек от того, чтобы возбуждать подобное лихорадочное стремление к отождествлению себя с “другим”. Это второй неисчерпаемый элемент взаимного очарования.
Достоевский стал также ответом на интерес, с которым были встречены в России Бальзак и Гюго, Бодлер, Рембо или Малларме. Импрессионизм и постимпрессионизм (от Мане до Сезанна, от Моне до Ван
Гога) оказал заметное влияние на русское сознание – не только коллекционеров и художников, но и просто любителей искусства и писателей, о чем свидетельствуют откровенно восторженные замечания Мандельштама в его “Путешествии в Армению”. Таким образом, у нас появляется третий составной элемент очарования.Четвертый элемент более размыт. В наступившем
XX столетии обмен продолжался, причем в первой половине он был чрезвычайно интенсивен – как в балете, так и в книгоиздании, а в книгоиздании – в искусстве, обычно называемом иллюстрацией, но которое оказалось чем-то большим, чем просто иллюстрированием текста. Мода на артистов русского балета, а также магия личности такого антрепренера, как Дягилев, сумели сплотить воедино танец, музыку и живопись. Более того – с самого начала, с 1907 года, имена французских и русских композиторов на афишах спектаклей стоят рядом, а французских и русских художников наперебой приглашают в качестве авторов декораций. Мы имеем дело с подлинным слиянием двух культур.Перед революцией 1917 года и сразу после нее дух России на редкость удачно проявляет себя в книгоиздании. Выходят в свет такие совершенные творения, как сборник “Игра в аду” (1913), объединивший поэтов Алексея Крученых и Велимира Хлебникова с художниками Казимиром Малевичем и Ольгой Розановой, характеризующийся примитивистским стилем первого периода, или поэтический сборник “Для голоса” (1923) со стихотворными “лесенками” Владимира Маяковского в оформлении Лазаря (Эль) Лисицкого, представляющий собой замечательный пример типографского и концептуального мастерства второго периода. Подобные книги знаменуют собой целую эпоху.
Со своей стороны, Франция не пренебрегает ни одной возможностью, чтобы сотрудничество между художниками и поэтами нашло свое выражение в книгоиздании. В 1870 году Малларме и Мане потрясли основы существующих традиций и, начиная с этого времени, обратились к новаторству, где каждый раз все надо было начинать с чистого листа. Диапазон художественных исканий простирается от так называемых “роскошных изданий” (Амбруаз Воллар) до книг более камерных (Даниэль-Анри Канвейлер). Утонченная изысканность ряда поэтов и художников сталкивается со стремлением к ярмарочной броскости некоторых издателей, готовых угодить вкусам самой невзыскательной публики.
Париж – это одна из столиц книгоиздания вообще и, утверждаю со всей отчетливостью и решимостью, столица книгоиздания творческого, авторского, оригинального (как в роскошных изданиях, так и во внешне непритязательных). Перед Первой мировой войной одна из книг становится символом – как диалога между Францией и Россией, так и революционного переворота в книгоиздании. Это знаменитая авангардистская поэма-коллаж “Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской”, которая стала знаменем, развернутым поэтом Блезом Сандраром и художницей Соней Делоне. Это первая книга, претендующая на синхронность, гимн цвету и визуальному образу поэтического звука, вершина головокружительной поэтической и живописной точности. Это апофеоз визуальной книги. В том же году во Францию переезжает русский гений живописи Хаим Сутин.
Война и ее последствия уносят с собой все ценное, калечат души и тела, но уже вскоре после войны Франция открывает для себя великолепных русских поэтов (подвергшихся стольким преследованиям), а русские художники (по крайней мере, те из них, кто предпочел изгнание) влюбляются во французское книгоиздательское искусство. Этот наплыв русских художников во французское книгоиздание становится, таким образом, результатом определенного вызова и ответа на него. Французское книгоиздание открывается новым талантам, и изгнанники, влюбленные в другую культуру, предлагают ему неиссякаемые богатства из сокровищницы своего воображения. Как всегда, когда происходит прививка ветви одного дерева к другому, в новую культуру вливаются иные традиции, которые несут в себе нововведения и новаторство.
Один из крайних примеров – это Ильязд (Илья Зданевич), наиболее преуспевший в адаптации, который реализовал тончайшую метаморфозу, подчиняя французское роскошество неистовствам русского футуризма, расцвечивая чистую страницу заумью знаков дикого языка, оживляющего каскады подобных столкновений. На другом конце спектра мы встречаемся с книгами для детей, где нашел свое применение вклад Натана Альтмана, Натальи Парэн и Федора Рожанковского, творчество которых соединяет в себе чисто русскую основу с французским стремлением отобразить в книге волшебный мир маленьких фантазеров.
Следует упомянуть и иные пути, по которым, в частности, шли Наталия Гончарова и ее муж Михаил Ларионов, ставшие символом русского авангарда еще до того, как почувствовали под ногами твердую почву французского книгоиздательского дела. По ней ступали и другие их соотечественники, такие, как поэты Александр Блок или Валентин Парнах, и французы с русскими корнями, такие, как Жозеф Кессель. Марк Шагал, признавая тогдашнее французское новаторство в поэтическом языке, шагал по этой стезе рука об руку с такими поэтами, как Филипп Супо и Поль Элюар.
Мы не можем упомянуть здесь о многих других авторах и художниках, способствовавших подлинному расцвету французской книги. Иногда их привечали в небольших издательствах, готовых идти на риск (“Сан-Парей”, “Сирена” или начинавшие тогда свой путь “Плеяды”), иногда – в самых престижных издательских домах, стремившихся удовлетворить свои амбиции в каждой выпущенной ими книге (“Галлимар” и “Фламмарион”), а иногда – в специализированных книгоиздательствах для библиофилов. Все французское книгоиздание так или иначе вдохнуло эту русскую атмосферу.
Экспозиция в Библиотеке Сен-Женевьев стремится подчеркнуть именно это разнообразие. Разнообразие творческих путей и авторских стилей, проектов и подходов издательских домов, которые воплотили их в жизнь. Здесь мы имеем дело с союзом двух культур, в котором ни одна из сторон не противится другой, как если бы Франция и Россия, участвующие в процессе совместного творчества, не могли не подчиниться логике взаимного внимания и уважения. Но также и белой зависти, ибо ничто не привлекает нас больше, чем отличие от нас самих. Именно так мы узнаем свое отражение в зеркале, которое протягивает нам другой. Россия и Франция, какими бы непохожими они ни были, признали друг друга и позаботились о том, чтобы закрепить это признание совместной творческой деятельностью.
Перевод Александра Бондарева
∙