Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2010
Константин МИЛЬЧИН
Литерные поезда
Автору этих заметок довелось стать свидетелем и, в некоторой степени, даже участником двух мероприятий, проходивших в рамках Года Франции в России. Который также является Годом России во Франции. Во-первых, это был Книжно-кинематографический фестиваль в бретонском городе Сен-Мало, где Россия была почетным гостем. Во-вторых, это был поезд “Блез Сандрар”, на котором из Москвы во Владивосток две с половиной недели ехали французские писатели. Я проделал с ними небольшой участок пути по Восточной Сибири. Мои записи не претендуют на академичность или на гордое звание исчерпывающего отчета. Это скромный личный взгляд, небольшие заметки на полях рассказов и эссе, которые напишут основные участники обеих экспедиций.
Из Парижа в Сен-Мало писателей по традиции транспортируют на самом настоящем литерном поезде. Прямо как у Ильфа и Петрова в “Золотом теленке”. Французские железные дороги не поскупились на особый
TGV для литераторов, который без остановок и пересадок доставляет участников фестиваля с парижского вокзала Монпарнас прямиком в Бретань. 12 вагонов писателей, поутру, впрочем, довольно сонных. По мере приближения к точке назначения писатели постепенно просыпаются и начинают знакомиться друг с другом.Сен-Мало расположен недалеко от границы Нормандии и Бретани. В
XVII—XVIII веках город был центром французских корсаров и пиратов. На награбленные у англичан, испанцев, португальцев и голландцев сокровища пираты построили симпатичный маленький городок, окруженный со всех сторон толстыми стенами. Англичане до Сен-Мало все-таки добрались – в 1944 году: во время войны исторический центр был сильно поврежден бомбардировками союзников. Тем не менее потомки пиратов последовательно восстановили старый центр, а на стенах организовали променад. Примерно в ста метрах от берега располагается Национальный форт (во времена корсаров – Королевский форт, а при Наполеонах – Императорский). Днем его от берега отделяет море, но вечером и ночью, во время отлива, до форта можно дойти пешком по дну. На крыше форта во время фестиваля организуются коктейли для участников. Гости с бокалом шампанского в одной руке и тарелочкой с устрицами в другой, наблюдают, как справа и слева от форта кувыркаются в воздухе кайтсерферы, а прямо по ходу за линию горизонта садится солнце.Основное отличие фестиваля в Сен-Мало от других подобных форумов – площадкой становится практически весь город. Есть большой шатер на берегу дока – там расположены стенды издательств и проходит книжная ярмарка. Есть Дворец Открытого Моря – там проходят наиболее важные дискуссии. Но это чуть меньше пятой части от общего количества мероприятий, остальные встречи проходят в разных частях старого города, в библиотеках и училищах, в зданиях с заманчивыми названиями вроде “Школа торгового флота” или “Театр Шатобриана”. Рене де Шатобриан, писатель и политик, автор величественного “Гения христианства” и язвительных “Замогильных записок”, наверное, самый известный уроженец Сен-Мало. Похоронен он здесь же, на небольшом острове в океане. Который он за много лет до смерти предусмотрительно выкупил у министерства обороны. А один из самых известных ресторанов Сен-Мало называется коротко и ясно – “Шатобриан и Франция”. Но вернемся к фестивалю. Единственное неудобство – две довольно активные площадки, кинотеатр “Вобан” (великий инженер и полководец, спроектировавший и поучаствовавший в строительстве местных укреплений, в Сен-Мало также популярен) и Русский дом, находятся уже в Новом Городе, то есть в тридцати минутах ходьбы от крепостных стен под довольно жарким майским солнцем. Но надо отдать должное местным жителям: если случаи, когда писатели не доходили до места мероприятий, были (увы, кое-кто пару раз заблудился), то зрители присутствовали на мероприятиях всегда. Залы как большие, так и маленькие были заполнены, будь то встреча с Владимиром Сорокиным, выступление хантыйского писателя Еремея Айпина о прошлом и будущем Сибири, круглый стол на горячую тему “Чечня: дискуссия необходима” с участием Захара Прилепина и Андрея Геласимова под общим руководством Анн Нива или же семинар под названием “Эстетика хаоса”, где ответ держали Дмитрий Глуховский, Павел Санаев и Андрей Дмитриев.
Но фестиваль в Сен-Мало интересен не только своими конкретными мероприятиями, а, как ни банально это прозвучит, атмосферой. Писатель Патрик Девиль – уже потом, в поезде, где-то посреди тайги, на полпути из Красноярска в Иркутск – рассказывал, что его часто приглашают в Сен-Мало, но все-таки не каждый год (например, когда у него не выходят книги, не зовут), но он всегда приезжает, пускай даже за свой счет. Как раз из-за атмосферы. Сен-Мало крошечен. На маленьких площадях сходятся узенькие улочки, и здесь просто невозможно не столкнуться со знакомым. Здесь объединены все известные человечеству виды книжных мероприятий: классическая ярмарка, фестиваль под открытым небом и даже профессиональный форум – издатели и агенты обсуждают свои дела, сидя на террасах ресторанчиков. И этот формат так и просится для того, чтобы его перенесли в какой-нибудь маленький российский город, например, из числа входящих в Золотое Кольцо.
…Но все же едва ли не самым запоминающимся эпизодом фестиваля в Сен-Мало оказалась дорога обратно. Это снова был литерный поезд, но на этот раз никто не спал. Особенно в российском вагоне, где критик Николай Александров и прозаик Юрий Буйда знакомили всех желающих (и просто тех, кто случайно проходил мимо) с русскими песнями. Запасов текстов хватило на всю дорогу до Парижа. В репертуар входили романсы, ямщицкие и дворовые песни и даже карпатский фольклор. По слухам, на одном из французских литературных блогов некий литератор, не присутствовавший в поезде, усомнился в том, что исполнение песен было хорошо и уместно. За что подвергся резкой критике со стороны тех, кто в этом поезде присутствовал.
Я приехал в Красноярск почти на неделю позже отправления основной группы французских писателей. Они уже успели посетить Нижний Новгород (не очень понравился), Казань (очень понравилась), Екатеринбург (мнения разделились) и Новосибирск (очень не понравился). Поезд “Блез Сандрар” стартовал из Москвы 28 мая, а закончилось путешествие во Владивостоке 14 июня. Всего французская группа, куда помимо собственно писателей входили также журналисты и представители министерства культуры, состояла из тридцати человек. Правда, в некоторых городах происходила ротация – кто-то самолетом возвращался во Францию, но на их место из Европы перебрасывали подкрепление. В день моего приезда французов повезли в родной поселок Виктора Астафьева Овсянка.
– Здесь зимой холодно? – интересуется чернокожий прозаик Вильфрид Н’Сонде. Он родился в Конго, живет в Берлине, издается во Франции.
– Бывает и минус 45, – объясняет ему красноярская девушка Оля. – Но в основном минус 30. Помню, на Крещение мы окунались в реку…
– Окунались в реку при минус тридцать? Вы сумасшедшие! – изумляется Вильфрид и кричит всей французской группе: – Нет, вы слышали, вот она в минус тридцать купалась в реке!
Французы заинтересованно смотрят на рыжеволосую Олю. Оля смущается и просит меня перевести, что она все-таки не плавала, а только зашла в воду, несколько раз окунулась и бегом вернулась в машину. Новая информация никак не снижает в глазах французов значимость Олиного подвига.
– Ты тоже зимой лезешь в реку? – спрашивает меня Вильфрид.
– Нет, ты что, я-то, хилый москвич, я зимой дома сижу, пью чай. Ты мне лучше расскажи, зачем ты сюда приехал? Зачем тебе Сибирь?
– Ты что, друг, я же всю жизнь мечтал сюда попасть! В школе я писал работу по рекам Сибири!
– В Конго? – изумляюсь я.
– Нет, я жил в Конго только до четырех, а потом папа поехал учиться во Францию, и мы с семьей перебрались в пригород Парижа. Но, кстати, я мог бы вырасти и в России. У моего отца было два варианта, куда поехать учиться – во Францию или к вам, в Москву, в университет Патриса Лумумбы.
Французская группа заходит в музей Виктора Астафьева. Музей интересный: хранители берегут быт сельской жизни 1950-х и 1960-х годов.
– Объясните им, что “Прокляты и убиты” это лучший роман Виктора Петровича, – бескомпромиссно требует от меня экскурсоводша.
– А что, и правда хороший роман? – спрашивает меня красавица Мейлис де Керангаль. У нее в этой поездке конкретная цель: написать небольшое эссе для радио “
France Culture”. У нее хороший голос и заводной характер; один из организаторов с русской стороны, Роман, научил ее петь песню из фильма “Жестокий романс”, и она старательно выводит: “V ba—gro—veju—tsht—tshie—nebesaaa….”– Очень хороший, – успокаиваю я Мейлис.
Из Овсянки нас везут в Дивногорск, смотреть Красноярскую ГЭС. В автобусе поэт Ги Гоффетт, собрав вокруг себя компанию местных студенток-переводчиц, восторженно рассказывает:
– Я давно планирую купить в России домик, и в этой поездке присматриваю себе местечко.
Девушки внемлют. Ги – русофил. Это, в общем-то, довольно распространенный в Европе случай. Примерно такой же, как в России – страсть к той же самой Франции. Все начинается либо с чтения
Tourgueniev, Tolstoi, Dostoievski и Tchekov, либо с увлечения идеями коммунизма, и вот уже человек влюблен в Россию по уши. Но у Ги более сложная ситуация – он родился в деревне, которая по какой-то причине называлась “Вид на Сибирь”. Так что ему на роду было написано любить нашу страну.После осмотра плотины французов повезли обратно в Красноярск, на встречу с местными писателями и критиками в городской библиотеке. Один из приглашенных на встречу спросил: знают ли французы русскую литературу? В самом вопросе явно чувствовалось, что ответ спрашивавшему известен. Ги Гоффетт выдержал удар: “
Pasternak, Boulgakov, Pouchkin, Axionov, Pelevin, Platonov, Astafiev”, – начал перечислять он. Зал зааплодировал. Спрашивавший, впрочем, остался недоволен. Он промямлил, что это, дескать, неправильные, “либеральные” писатели, а он спрашивал про правильных, “национальных”, но, что именно он имел в виду, никто выяснять не стал.Вечером мы погрузились в “Блеза Сандрара”. Собственно, это был не совсем поезд: группа размещалась в двух спальных вагонах, которые по очереди цепляли то к одному, то к другому поезду. По вечерам в вагонах было весело, французы свято соблюдали русские традиции застолий в купе.
В Иркутске на вокзале звучит “Прощание славянки”. Нас встречают мужчины в красных кафтанах и женщины в кокошниках. “
Les cosaques”, – шепчутся французы. Мужчины поют, одна женщина предлагает французам хлеб-соль, другая вручает по розе. Я тоже получаю цветок и чувствую себя Хлестаковым. Тут внимание французов привлекают несколько вагонов с призывниками. К каждому окну прилипли по четыре солдата. Фотограф Феранте Феранти уже носится по перрону и снимает несчастных. Романистка Даниель Сальнав, лауреат премии Ренодо (одна из двух главных литературных наград Франции), подходит к двери и пытается вручить стоящему в дверях полуголому солдату пачку сигарет. На солдате из одежды только кепи, армейские штаны и тапочки. Он отказывается. “Da!” – говорит Сальнав. Она вообще часто переходит на другие языки, например, внезапно спрашивает по-немецки, который час, а потом долго благодарит на испанском, итальянском и английском. Но здесь ее лингвистическая дипломатия не проходит. “Не, не надо”, – мутно-застенчиво отвечает солдатик. Француженки, собравшись в кучку, комментируют: “Вы видели? Какой ужас! Это капрал, и он не дает бедным солдатикам взять сигарет!” – “Да нет! Он сам боится офицера!” – “Бедные мальчики…”Тем временем у дверей продолжается поединок: “
Da!” – “Не…” – “Da!” – “Не…” Наконец солдат, оглянувшись, хватает пачку, засовывает ее себе в глубь штанов, закрывает дверь и уходит. Француженки кудахчут: “Какой ужас, их держат в этих вагонах без еды и воды!” Феранти доволен, он сделал отличный кадр: два солдата смотрят изумленными глазами сквозь запотевшее стекло.Автобус с вокзала отвез нас сперва в отель, потом в ресторан. По дороге я завел беседу с Вильфридом Н’Сонде о том, что его так привлекает в России.
– Ну, я же в детстве прочел роман “Михаил Строгов”!
– О, “Мишель Строгов”! – восклицает сидящая рядом журналистка Клэр, и ей вторит дружный хор.
– Боже, как вы можете это читать? Это же стереотип на стереотипе! Ни один русский не может его читать, сразу тошнить начинает.
“Михаила Строгова” написал любимый русским народом и уважаемый у себя на родине французский писатель Жюль Верн. У нас эта книга практически неизвестна и даже не входит в основные собрания сочинений Жюля Верна. Сюжет романа таков: в азиатских степях восстали татары и идут походом на Сибирь. С ними коварный Иван Угарев, предатель и просто нехороший человек. Транссибирский телеграфный кабель перерезан повстанцами, брат царя, губернатор Иркутска, в опасности, Россия – в опасности, мир – в опасности, и только один человек может спасти планету, страну и царя. Это отважный Михаил Строгов. Он должен успеть предупредить брата государя. Родина ждет. И красавица Надя тоже ждет.
В принципе понятно, что нравится французам в этой книге. Тут если уж русский мужчина, то дворянин, гвардейский офицер, обладатель шикарной бороды, настоящий
mujik и cosaque. Если русская женщина, то непременно Nadia или Natasha, красавица, умница, вся такая пылкая и страстная, в Енисее при минус 30 купается и хобот слону оторвет. А еще там есть la Siberie с большими реками, лесами и страшными tatars. Отличная страна, типа Амазонки или американских Великих Равнин.В Иркутске наша группа провела два с половиной дня. Один день был целиком посвящен поездке на Байкал. Нас везли на рельсовом автобусе по старой Кругобайкальской железной дороге. Описывать путешествие бессмысленно: чтобы передать красоту Байкала словами, нужно быть Чеховым, а пребывание французов на озере состояло из сплошных вздохов “ох!” и “ах!”. Они неизбежно вырываются у путешественника, достигшего берегов Байкала. “Гораздо красивее, чем Женевское озеро. Даже и сравнивать бесполезно”, – резюмировал живой классик Доминик Фернандез.
Утро второго дня в Иркутске началось с пресс-конференции в областной библиотеке. Иркутских журналистов, помимо традиционных вопросов “как вам понравился наш город”, интересовало, что именно и когда напишут заморские гости. Мейлис де Керангаль объяснила, что “нужно, чтобы все утряслось, а потом уже можно говорить о каких-то конкретных проектах”. Комиксист Крис признался, что он гнался за мечтами детства, а Ги Гоффетт заставил журналистов дружно скрипеть карандашами по бумаге, назвав Байкал – “резюме всей России”.
– Иркутская область в три раза больше Франции! – грозно произнесла строгая девушка в очках.
– В полтора! – поправили ее знатоки географии из числа местных.
– А вот не хотели бы вы, – продолжила строгая девушка, – поселиться на берегу Байкала, влюбиться в русскую девушку, жениться на ней и заняться…
Все вздохнули с изумленным нетерпением.
– … охраной живой природы!
–
Bolshoj lubov, – ответил с готовностью Ги Гоффетт, даже не дожидаясь перевода.Дама с хнойными волосами потребовала негативных впечатлений, но ответом ей было гробовое молчание.
Следующим мероприятием того дня стал круглый стол “Цензура и самоцензура”, который проходил в местном доме литераторов. За французов
отдувались Ги Гоффетт и Жан Эшноз. В мрачной комнате, увешанной акварельными портретами местных классиков, собрались иркутские писатели и критики почтенного возраста. Гоффетт и Эшноз начали рассказывать про лихие 60-е и про сейчас, про то, что тогда было можно многое, а сейчас многое не прощают. Эшноз рассказал про одного скандального писателя. В частности, про его не очень одобряемую уголовным кодексом страсть к подросткам. “Он любил детей”, – перевела Гоффетта переводчица и в ужасе замолкла, сама не понимая, о чем, собственно, идет речь. “Педофилию он имеет в виду”, – раздался голос от кого-то двуязычного из зала. Переводчица покраснела. Тут по улице прогромыхал трамвай и сотряс хлипкое двухэтажное здание дома литераторов – переводчица ненадолго пришла в себя. Французы еще некоторое время повспоминали про разные известные им примеры того, как цензура кого-то ломала.Потом взяли слово хозяева. Первой слово взяла завотделом критики одного литературного журнала. Бодрым голосом она рассказала о передаче по поводу выставки “Запрещенное искусство” и сделала вывод, что из искусства и из жизни вытесняется собственно искусство, а цензура должна защитить наше религиозное чувство и чувство прекрасного. Тут снова загремел трамвай. Сквозь него слышалось:
– Виктор Ерофеев! Я не хочу знать таких, как он. Но они у меня в мозгу застревают. И я их запоминаю!!!
Встал следующий оратор. Выдержав полуминутную мхатовскую паузу, он тяжело заговорил о том, что православному человеку читать книги с нецензурной лексикой – тяжелый грех. И его прервал трамвай. Ораторы сменяли один другого.
– И благодаря им вошло в обиход слово “блин”, которое не что иное, как нецензурное слово!
– Мой отец прожил сто лет и ни разу не произнес ни одного матерного слова!
– Скажите, а правда Бегбедер использует много нецензурных слов?
Трамвай активно участвовал в общем веселье, заглушая недовольных ораторов. Сокровенной техникой пережидания трамвая владел только директор Дома литераторов. Он с нежностью представил еще одного выступающего.
– Я физик и поэт, – обозначил себя
пожилой джентльмен. – И всю жизнь занимался изучением энергии. Так вот, я открыл, что у буквы “А” позитивная энергия, а у буквы “О” негативная.От изумления замерли все, и даже проказник трамвай замолк за окном, дав светилу гуманитарной и технологической дисциплин закончить свой меморандум.
Иркутская литературная общественность осталась французами недовольна:
“Встреча наполнила меня уважением к нашим…”
“Наши-то посерьезнее будут!”
Тут к литераторам вышел Эшноз.
– Можете помочь с переводом, молодой человек? – обратился ко мне один из писателей. – Спросите его, как он относится к Жан-Мари Ле Пену.
– Да как-то не очень хорошо отношусь, – отозвался о лидере французских националистов интеллигентный Эшноз.
– А к Саркози?
– Да тоже как-то не очень.
– А мне вот кажется, что у него нос какой-то не галльский!
– Костя, а что он имеет в виду? – спросил в ужасе Эшноз. Я пожал плечами.
– Ну, нам-то тут, в Иркутске, виднее, – ободряюще сказал специалист по галльским носам.
Уже вечером, в поезде, Эшноз стоял в тамбуре последнего вагона, смотрел на убегающий Транссиб, пил водку и рассказывал свои впечатления от круглого стола. Размышляя вслух о чудесной энергетической системе, Эшноз пытался понять, какой у него в фамилии энергии больше:
– “Ш” и “З” вроде бы хорошие буквы, но “О” все портит и тянет меня вниз. Или у “О” положительная энергия?.. А вообще в провинции всегда настроения более консервативные, чем в центре. Во Франции, где-нибудь на юге, мы бы услышали то же самое. А уж в США тем более… Но очень жаль, что мы так и не поговорили о самоцензуре.
∙