Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2010
Александра КИСЕЛЬ
Дырявая лодка
Бертрана Лавье
Игра со зрителем окончена. Создавать сложные метафоры, прятать тайны мира в неуловимом движении губ Моны Лизы уже нет необходимости. Идея десакрализации искусства в современном обществе оказалась более чем актуальной. Мы так давно обожествили вещи, что, увидев их на месте предметов искусства, не испытываем даже досады.
Летом в Москве прошла первая российская выставка Бертрана Лавье “
Aftermoon”. На выставке были представлены двенадцать произведений концептуального искусства ready made (готового объекта), которые, как утверждают кураторы выставки, отражают творческую эволюцию художника. Один из последних объектов выставки – созданный специально для нее расправленный на полу аэростат с надписью “850 лет Москве”. Сам Лавье утверждал, что принцип отбора произведений был основан на аналогии с танцами: произведения выступают “будто танцоры, исполняющие, например, вальс или рок-н-ролл, в зависимости от предложенного пространства”. Аэростат, мотоцикл, каноэ и фигурки африканского искусства, покрытые серебряной краской, рядом с выкрашенным роялем – как минимум рок-опера.Бертран родился в 1949 году и рос параллельно эпохе парижских студенческих свобод. Одна из первых парадоксальных закономерностей творческого развития Лавье заключается в том, что он был самоучкой. Атмосфера борьбы и молодости конца шестидесятых, которую сменил житейский штиль потребительства, воспитала в Лавье обостренно-ироничное восприятие жизненных противоречий. Именно оно остро чувствуется в таких его работах, как “Красный “феррари”” (2004): Лавье утверждает иллюзорность символов, кажущихся его современникам не менее вековечными, чем Александрийский столп.
С самого начала Лавье проводил четкую границу между искусством и реальностью, создавая произведения искусства из предметов повседневности. Популярность и успех пришли быстро и незаметно, вместе с выставками в Музее современного искусства в Нью-Йорке и в Галерее Тейт, в центре Помпиду и на Венецианской биеннале (на которой работы молодого Лавье появились в семидесятые). Знаменитым девизом художника стала фраза “Я не произвожу изображения, у меня нет мастерской, я делаю – выставки!” Не пустые слова. Каждый из фрагментов выставки Лавье, даже если они кажутся никак не связанными между собой, включен в единое пространство, формулируя значимое для художника послание. А все его многочисленные выставки вместе становятся метапространством, которое утверждает единство синхронной, не зависящей от времени реальности искусства.
На московской выставке Бертрана Лавье зритель видит подвешенный сломанный мотоцикл со спущенными колесами (ободья из-под шин торчат), продырявленное каноэ, выкрашенный рояль, спущенный воздушный шар, перевернутый вверх ножками стул, скульптурный объект в виде большой дырявой голубой шляпы из пластика, несколько серебристых статуэток и одну светящуюся рекламную надпись из нейлона. Предметом, менее других подверженным разрушению, оказался диван в виде женских губ, водруженный на холодильник.
Как правило, российский зритель увиденным озадачен, он недоумевает. Хотя выставка бесплатна, его терзают смутные подозрения: что-то здесь не так, где-то его надули. Что означают эти разбросанные и непригодные к использованию предметы? Так, подтверждая законы преемственности и общности исторического развития, к нам приходят сомнения, которые для европейцев стали актуальны почти столетие назад. Тогда, в 1913 году, сын провинциального нотариуса Марсель Дюшан выставил колесо в компании с табуреткой (“Велосипедное колесо”), а в 1917-м продолжил свою художественную эскападу золотым писсуаром (“Фонтан”). Началась долгая жизнь искусства
ready made, “готовых вещей”, художественная ценность которых определяется выбором и подписью автора.С тех пор европейцы насмотрелись на акции Ива Клейна, одна из которых предлагала посмотреть на прыжок из окна как на произведение искусства (“Прыжок в пустоту”), на телепатические произведения Роберта Барри (“During the exhibition I will try to communicate telepathically a work of art, the nature of which is a series of thoughts that are not applicable to language or image” – “На выставке я попытаюсь телепатически коммуницировать произведение искусства, природа которого – серия мыслей, не пригодных для слов и образов”), на акулу в аквариуме с формалином – объект, придуманный Дэмиеном Хёрстом. Понятно, что после такого улыбки Лавье уже нестрашны. В России же история выставок
ready made насчитывает чуть более десяти лет, и ее нелегкий путь к сердцу зрителя только начался.Российская выставка Бертрана Лавье состоялась под крышей ЦУМа, венчая собой этажи уже обожествленных вещей. Лавье со смехом возвел на пьедестал крашеный рояль, пресловутый диван и мотоцикл. Вещи на его выставке сохраняют свою функциональную принадлежность, они почти первозданны: если взять в руки шпатлевку, у вас есть все шансы спустить лодку на воду. Все эти предметы мебели или искусства – следы нашего консьюмеристского общества. Однако Лавье высмеивает не только потребительство, но и потребителей как таковых, затертость их сознания – целостную идею объединения экспонатов в пространство выставки его зрителям искать не имеет смысла. Ее нет. На месте этих предметов с тем же успехом могли оказаться любые другие, которые мы привыкли видеть на улице, на экранах телевизоров и на страницах журналов и которые в месте, где мы скорее ожидали бы увидеть живописное полотно, заставляют нас насторожиться.
Лавье заменяет игру подменами традиционного искусства очевидной истиной: при свете люминесцентных ламп женские губы ближе и понятнее, чем сложная символика. Мы вольны сами выбрать им то значение, которое они будут иметь именно для нас. Вещи сложились так, а не иначе. Художник не хочет бороться с этим – ему хочется шутить.
Это типично постмодернистский баланс между идеей и образом, между искусством и консьюмеризмом. Если концептуализм Дюшана все еще утверждал значимость рукотворного объекта, мысли художника, созидающей через иронию, то Лавье шагает вперед: предметы искусства остаются вписанными в контекст глобальной экономики (как в композиции 1986 года “Ikea/Zanussi”, где комнатный шкаф был уютно водружен на холодильник).
Жан-Юбер Мартен, который участвовал в выставке в качестве зарубежного куратора, на словах выступает большим противником глобализации. Между тем работы Бертрана Лавье – свидетельство того, что Россия давно стала частью глобального мира. Это насмешливое и одинаково понятное и в России, и в Сеуле искусство говорит нам о том, что наша жизнь давно стала путешествием от остановившейся лодки к замороженным губам, перед которыми стоит снять шляпу или спустить воздушный шар.
На картине Цвияновича “Нью-арт”, завершавшей в свое время экспозицию “Новый свет. Три столетия американского искусства” (Москва, 2007), на фоне голубого неба разлетались в разные стороны столы, стулья и другие предметы обихода. Лавье, наоборот, собирает их. Парадокс в том, что и тот, и другой говорят об одном и том же – о жизни человека на фоне вещей, или, точнее, вещей на фоне человека.
∙