(Семиотика скандала. Сборник статей)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2010
СЕМИОТИКА СКАНДАЛА. СБОРНИК СТАТЕЙ /
РЕДАКТОР-СОСТАВИТЕЛЬ НОРА БУКС. – ПАРИЖ – МОСКВА:
ЕВРОПА, 2008 (СЕРИЯ “МЕХАНИЗМЫ КУЛЬТУРЫ”).
Обсуждение темы, заявленной в названии книги, уместно начать с упоминания о “скандалистском” опыте испанского поэта Федерико Гарсии Лорки. Лорка (мастер на все руки: поэт, прозаик, драматург, музыкант, рисовальщик) весной двадцать восьмого года оповестил своих друзей о том, что хочет сделать “скандалище”, который “разбудит всю Гранаду”. Замысел воплотился в литературно-художественном журнале El Gallo (петух – исп.). Едва вышел второй номер, в продажу поступил новый журнал – El Pavo (индюк). “Индюк” напал на “Петуха”, завязалась “нешуточная” борьба критических концепций.
Стоит ли говорить, что издателем и первого, и второго журналов был сам Гарсиа Лорка. Бумажные (но на деле вполне серьезные) дебаты переносились читателями в жизнь, и испанская литературная общественность еще долго после того лета опиралась на обозначенные в них позиции.
Смысл “скандалища” заключался даже не в искусственном (на первый взгляд) разжигании полемики, а в преодолении “сонливости” города Гранады – и вместе с нею всей Испании. Публика поняла, что поддалась на провокацию, когда издатель открыл карты, признавшись, что являлся автором обоих “противников”. Наиболее известной публикацией “Петуха” стал “Желтый манифест”, подписанный Сальвадором Дали, Себастьяном Гашем и Луисом Мунтанья, – манифест, казавшийся отзвуком итальянского футуризма, отгремевшего, по сути, лет за десять до того.
Скандал как отдельная историко-филологическая и литературоведческая категория появляется в научной литературе нечасто – и в основном применительно к авангарду и искусству (во многом, пожалуй, “искусственному”) середины и конца двадцатого века. Тем выше ценность сборника, в котором представлен обширный материал для размышлений.
Литературный скандал объединил в своей семиотике понятия и методы лингвистики, этнографии, истории, психологии и других ветвей современной науки. И этот сборник мультидисциплинарен. Каждый раздел посвящен одному писателю (или группе писателей), эпохе или понятию. Таким образом, книга приобретает одновременно филологическую, лингвистическую и этнографическую ценность: приоритет принадлежит не дисциплине, а предмету обсуждения.
Мифология как источник понятия скандала осмыслена только в статье М. Евзлина “Обман и скандал в Мифе о Прометее”. Эта статья также единственная, в которой исследуется общеисторический миф, родившийся в Западной Европе. “Русская тема” рассматривается достаточно пристально: начиная с третьего раздела (“Поэтика скандала”) и заканчивая шестым (“Скандал как творческая стратегия”), набор исследуемых авторов (не будем забывать: сборник посвящен скандалу как литературной категории) внутри разделов почти не варьируется. Так, “герой” третьего раздела – это, конечно, Достоевский (невольный скандалист в жизни и сознательный – в литературе), четвертого – Белый (его “Петербург” рассматривается сквозь призму психиатрии и лингвистики), шестого – Есенин (образец скандального поведения, не перешедшего в футуристическое “авангардное”).
В статье “Концепт скандал/соблазн в русской культуре” М. Одесский стремится к составлению наиболее точной парадигмы понятия скандала в русской этимологии (не в последнюю очередь на примере Фасмера) и в русской жизни (в первую очередь на примере протопопа Аввакума): “Острожская Библия Ивана Федорова планомерно заменила “”скандал” (лексическое заимствование) на “соблазн” (семантическое калькирование) <…> Семиотика скандала в “Житии” подразумевает несколько мотивов: всеобщая наклонность к порокам… пристрастие к бесовским развлечениям… неуважительное отношение к священникам и испорченность самого клира; дьявольское присутствие; тотальный характер деградации” (Курсив в цитатах здесь и далее мой. – В.К.). Семантика скандала видна из перечня: скандал – это бунт (грубо говоря, бунт “наущенных дьяволом” людей против “святой” власти, “святых” порядков). Здесь имеется в виду одно из наиболее распространенных понятий скандала – переступание норм, почти преступление.
“История литературных скандалов” (пятый раздел), по мнению составителя, интересна применительно к антитезе Серебряный век – начало Советской власти. На первый план в этом разделе выступает время (а не автор, как в большинстве других). В статье М. Котовой, А. Сергеевой-Клятис и О. Лекманова “Мандельштам и Горнфельд. К истории одного скандала” Мандельштам порой представляется почти аватарой времени – его скандал типичен для эпохи: “Густая правка, которой в процессе переделки подвергся горнфельдовский текст [перевода “Тиля Уленшпигеля”], была спровоцирована необходимостью решать вполне конкретные редакторские задачи. Две самые очевидные из них – это тотальное упрощение и сокращение “слишком грузн<ого> текст<а>” Горнфельда… А также идеологическое причесывание текста, вымарывание из него фрагментов, “несозвучных” советской эпохе”.
О. Лекманов выступает и в следующем разделе, “Скандал как творческая стратегия”, со статьей, посвященной Есенину. Эта заметка в духе Н. Харджиева, повествующая об одном-единственном эпизоде, укладывается и в эмоциональный ряд сборника: “Есенин совершил расчетливый, хотя и спонтанный жест, убив одновременно двух зайцев”. (Речь о скандале в кафе “Домино” в Москве. – В.К.) Бросается в глаза, что О. Лекманов рассказывает в обеих своих статьях о литературном скандале, выходящем за рамки литературного лишь формально. Так, спор Мандельштама с Горнфельдом – это по сути поединок вариантов текста. А вполне скандальное, почти по-маяковски, поведение Есенина рассматривается автором параллельно со скандалом, описанным классиком русской литературы в своем произведении.
Любой прорыв – будь то в литературе, художественном сообществе или политике – сопряжен со скандалом. Поскольку прорыв гения Пушкина в сборнике не разбирается – хотя и он сопряжен с рядом скандалов, последним из которых при жизни писателя была трагическая дуэль на Черной речке, – в качестве примера приведем Льва Толстого, рассматриваемого в статье А. Журавлевой. Хотя понятие “скандала как творческой стратегии” к этому писателю применимо лишь с натяжкой, разве что в значении “прыжка через препятствие”, эта статья дает тему для размышлений по поводу творческой стратегии русских романистов конца девятнадцатого века.
В целом от раздела к разделу содержание сборника, кажется, движется в сторону оценки скандала, обозначенной В. Рудневым как “литературный терроризм”.
Особняком стоит статья главного редактора журнала “Знамя” С. Чупринина (кстати, один из недостатков издания – отсутствие данных об авторах), который анализирует тему скандала применительно к нынешней ситуации, а не к ушедшим временам. Статья эта, озаглавленная “Покушение на репутацию. Из наблюдений очевидца”, содержит современный взгляд на связь “имиджа”, “репутации” и “скандала”: “…Как бы ни разнились по форме, по содержанию и масштабу литературные скандалы, в их основе всегда покушение на репутацию. И это понятно. В конце концов, репутация, – может быть, главная ценность, которой располагает писатель”. Подобную формулировку можно было бы отнести и к Чаадаеву (скандал с “Философическими письмами” которого мимоходом рассматривается в статье другого автора), но у русского либерала были другие цели и ценности. “Испорченная”, казалось бы, временным пребыванием в лечебнице репутация писателя на деле только выиграла. А вот для писателей сегодняшних, соревнующихся за литературные и книжные премии, репутация, по-видимому, действительно является “главной ценностью”.
В одном разделе (который скромно, но емко называется “Скандалы в критике”) с С. Чуприниным оказался и известный “скандальный” критик, глава издательства “Лимбус-пресс” В. Топоров. Своеобразной “кульминации” его статья, озаглавленная “Литературная Аль-Каида”, достигает в следующем фрагменте: “Литературная критика, если она честна, – поле перманентного скандала. И перманентного террора. Или, как лет двенадцать назад написала авторитетная Алла Латынина, – перманентного рэкета. <…> Как известно, на смену бандитским “крышам” пришли милицейские и прочие ”силовые”, а затем силовики принялись выживать из бизнеса всех, кто не из их числа и не с ними. В литературе этого не произошло… а бандитская, она же толстожурнальная “крыша” прохудилась настолько, что ее можно не принимать в расчет”. Эта довольно смелая метафора, однако, звучит в унисон с идеей о “санитарном смысле” скандала. Можно передать ее, перефразировав известное выражение из учебника биологии: “Скандал – санитар литературы”. Видим дальше в той же статье: “Скандалы затевают одиночки и (чаще) группы, кучки…”. Разрозненные единицы литературного пространства, не желающие соединиться во “всемирную литературную сеть” (выражение В. Топорова), “террористической” скандальностью показывают, по мнению автора, свою слабость. Определение Топоровым скандала, в отличие от определений подавляющего большинства прочих авторов сборника, крайне лаконично: “Скандал – это всего лишь способ агрессивно заявить о себе”.
Составитель отнес к теме “скандала в критике” и статью М. Окутюрье (M. Aucouturier) “Три скандала “Доктора Живаго”” (Les trois scandales du Docteur Jivago). Такое распределение, вероятно, произошло по той причине, что раздел, зарезервированный под “историю литературных скандалов”, был уже наполнен рассказами о событиях более ранних, чем 1957 год. К тому же “скандал” с Нобелевской премией у Пастернака не переходил в сферу поведенческого; более того, этот скандал был “организован” властями. Выход итальянского перевода романа – “это сенсация, но еще не скандал”. Сенсация – в мировом понимании; скандал – в видении СССР. Скандал – это три фазы поведения власти, ведущие к формированию отношения к писателю (этот аспект статьи уже имеет признаки критики – полемики критики “литературной” с идеологической трактовкой произведения, исходящей от власти). Власть давит на писателя (“скрытый” скандал), “подгоняя” под свое давление идеологическую базу (“организованный” скандал), чтобы оправдать себя (и тем самым смыть следы “пережитого” скандала).
Сборник “Семиотика скандала” носит характер скорее документально-статистический. “Санитарный смысл” скандала (выражение С. Чупринина) можно проследить не во всех материалах. Писательский скандал артистичен и в зависимости от творческой концепции исполнителя представляет собой продуманное или непродуманное действие. “Боевое десятилетие” русского авангарда (во главе с кубофутуризмом) было временем эпатажа, когда акцент делался на новизне и шоке, привлечении внимания. Знаменитые прогулки по Кузнецкому с раскрашенными лицами и ложками в петлицах были первыми в России перформансами (хотя и не по душе мне это слово) – самостоятельными спонтанными художественными произведениями-актами. Уже описанное противостояние “Петуха”-“певца рассвета мысли” и “Индюка”-“консерватора” было сознательным и продуманным (не спонтанным) вынесением процесса личного (или внутригруппового) поиска в публичную сферу. Но скандал неотрывен от публичной сферы в любом случае: это нарушение нормы, правил приличия, догмы и т.д.
В заключение скажу, что составлен сборник по материалам международной конференции, проведенной в Центре славянских исследований (Сорбонна, Париж). Несильно взболтанная смесь из литературоведения, психолингвистики, истории и филологии на русском языке дополнена статьями на английском и французском. Недаром в аннотации указано, что “книга адресована широкому кругу гуманитариев”. Множество авторов, способных возбудить литературоведческие и исторические дискуссии о скандалах, в содержании отсутствуют; но ведь необъятное и нельзя объять.
∙