Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2009
Любят ли филологи, музейщики, архивисты общенациональные юбилеи классиков? И да, и нет. С одной стороны, шквал юбилейной показухи, уличного китча и зачастую откровенной пошлости. На памяти 200-летие Пушкина, когда безвкусно нарисованные портреты поэта смотрели из каждой магазинной витрины, а улицы украшались растяжками с хрестоматийными цитатами (подчас даже не пушкинскими).
С другой стороны, под государственно значимый юбилей выделяются субсидии; многие безнадежно “похороненные” проекты получают шанс на реализацию: например, возможность завершить исследование, оформить новую музейную экспозицию. (Ну а с неизбежной юбилейной попсой остается только смириться, как с плохой погодой.)
Двухсотлетие Гоголя отмечали не с таким залихватским размахом, как аналогичную дату со дня рождения Пушкина. То ли экономический кризис добавил торжествам сдержанности, то ли сама фигура Николая Васильевича – не столь “солнечного” гения, как Александр Сергеевич, – невольно повлияла на характер и формат события. И все-таки определенное впечатление его московская программа производила.
Классическая конкуренция Москвы и Петербурга проявилась в подготовке этого юбилея. Столичное правительство словно доказывало: Гоголь – московский писатель. Да, был в жизни классика Невский проспект, но был и знаменитый славянофильский дом Погодина на Девичьем поле, был и особняк А.П.Толстого на Никитском бульваре. И вообще последний период жизни (о котором мало упоминалось в советских учебниках и биографиях) Гоголь провел именно в Москве. Столичные власти подготовили обширную программу: открылся специальный музей Гоголя (первый в России, раньше были лишь мемориальные комнаты) – в том самом доме на Никитском, где писатель сжег второй том “Мертвых душ”, а в феврале 1852 года умер. На нескольких престижных площадках прошли крупные выставки: здесь, конечно, выделяются экспозиции в Музее Москвы (здание Провиантских магазинов), Историческом музее и Музее А.С. Пушкина на Пречистенке. Кстати, если отметить на карте Москвы гоголевские места, то подавляющее их большинство – в районе Арбата и в Хамовниках.
Просветительская работа кипела. Литературные вечера и читательские конференции прошли во множестве библиотек. В школах были организованы тематические классные часы, гоголевские викторины и конкурсы сочинений. Досуговые и молодежные клубы представили самодеятельные спектакли, состязания чтецов, выставки рисунков и даже (как указывалось в пресс-релизе) неких “поделок”. Невольно вспоминается набоковский Цинциннат, изготавливавший в мастерской мягких игрушек, помимо прочих классиков, фигурки “похожего на крысу Гоголя в цветистом жилете”…
Литературоведы (занимающиеся Гоголем не только по юбилейному поводу) провели научную конференцию о творчестве писателя в контексте всей русской литературы. Крупнейшие московские театры организовали фестиваль гоголевских спектаклей (которые, впрочем, присутствуют в их репертуаре и без всяких юбилеев).
Ну а поклонники “важнейшего из искусств” посмотрели специально снятый к юбилею фильм “Тарас Бульба” (который на родине писателя уже обвинили в… великорусском шовинизме). А заодно документальный телефильм “Птица-Гоголь”, созданный Леонидом Парфеновым в его фирменном стиле. Что ж, это вполне адекватная времени форма приобщения к общенациональному празднику. Кажется, лишь компьютерной “стрелялки” про Тараса или “квеста” про Чичикова к юбилею не выпустили.
Столичная гоголиада в довершение всего совпала с первоапрельским Днем смеха. Но “комический” Гоголь для Москвы не слишком актуален. Это в ранний, петербургский период он писал “Ревизора” и “Женитьбу”. Первопрестольная же ассоциируется прежде всего со зрелым Гоголем – христианином, духовным мыслителем, паломником. В одной из статей, приуроченных к юбилею, скрупулезно перечислялись все церкви, которые любил посещать в Москве Гоголь, включая храм, в котором его отпевали. Вспоминали и о чрезвычайной набожности семьи Толстых, с которыми писатель жил под одной крышей в 1848-1852 годах.
Накануне юбилея в центре внимания культурной общественности оказались – в который уже раз – московские памятники Гоголю. Группа научной и творческой интеллигенции обратилась к столичным властям с просьбой вернуть изваяние работы Николая Андреева на его первоначальное место – на Гоголевский (ранее Пречистенский) бульвар. Эта скульптура, многими знатоками признанная гениальной, пребывает во дворе дома на Никитском. Власти инициативу интеллигенции отвергли. Формальная причина отказа: “Давайте оставим скульптурных Гоголей в покое”. Версии о подлинных причинах нежелания возвращать андреевского Гоголя много обсуждались в прессе и в Интернет-форумах. Фигурировала, к примеру, причина градостроительная. Мол, за сто лет ландшафт бульвара и Арбатской площади изменился неузнаваемо. Если в 1909 году памятник открывали в тихом, уютном месте, со всех сторон окруженном деревьями, то сегодня эта точка – словно (извините за каламбур) нос корабля, устремленный в бушующий океан. Перед стоящим бронзовым Гоголем – оживленная транспортная развязка с эстакадой, громадные современные здания, асфальтовые “джунгли”. Нет, умиротворенному, “частному” Гоголю здесь теперь не место. Гоголь “государственный”, оптимистичный (при всех недостатках скульптуры Томского) как-то лучше вписывается в поток машин и сверкание архитектурных новоделов.
В Москве (да и, пожалуй, в России) до сих пор нет универсального, общенационального памятника Гоголю, памятника, который показывал бы писателя “всякого и сразу”. Андреевский монумент для демократичной городской среды все-таки слишком мрачен и замкнут, работа Томского – это Гоголь, пришедший в Кремль на доклад Сталину: “Задание партии и правительства выполнено!” А хочется некоего “Гоголя вообще”. Московскому Пушкину в этом смысле повезло больше…
Юбилейные дни активизировали и давние дискуссии о гоголевском захоронении. Писатель прожил трудную, духовно насыщенную жизнь, много путешествовал, вот и прах его не знал покоя даже спустя десятилетия после смерти. В 1931 году могилу Гоголя в Даниловском монастыре вскрыли (в связи с уничтожением некрополя; захоронения менее знаменитых людей там попросту сравняли с землей) и останки перенесли на Новодевичье кладбище, уже ставшее к тому времени номенклатурным. Здесь обустроили новую могилу, на которую поначалу установили прежний надгробный камень-голгофу. Но старорежимный камень да еще и с выбитой на нем ветхозаветной цитатой – “Горьким словом моим посмеюся” – смущал партийных кураторов, и к столетней годовщине смерти на могиле водрузили пафосную скульптуру работы опять-таки Томского, с соответствующей надписью. Советская власть, таким образом, застолбила за собой “великого русского сатирика”, отняв его у “декадентов” и “церковных мракобесов”… В дни 200-летия писателя возобновились разговоры о том, что надо бы убрать с могилы Гоголя казенную статую, не только оскорбляющую художественный вкус, но и элементарно нарушающую волю самого писателя, который, как известно, завещал не ставить на своей могиле никаких памятников… Но до реальных дел пока не дошло. Наверное, заниматься очередным “гробокопательством” в юбилейные дни городским властям показалось неуместным. Не исключено, что советский бюст снимут как-нибудь потом, когда схлынет юбилейная шумиха.
Тем временем в прессе и в профессиональном литературном сообществе шли споры об экспериментальной экспозиции музейного центра “Дом Гоголя” на Никитском бульваре. Вопрос, как это нередко бывает с историко-мемориальными музеями, упирался в наличие подлинных экспонатов. Гоголь жил скромно, если не сказать – аскетично, своего дома и даже съемного жилья в Москве никогда не имел, всегда квартировал у друзей: сначала у Погодина, а последние три года жизни – у Толстых… Дорожный сундук и одежда – вот и все его имущество. Соответственно, и вещей от него осталось совсем мало. (Так, на выставке в Музее А.С. Пушкина центром экспозиции стал кожаный портфель из личного обихода Гоголя: в нем писатель хранил рукописи.) В главном и единственном “регулярном” гоголевском музее страны дефицит оригиналов компенсирован художественной выдумкой и использованием новейших музейных технологий. Создатели музея решили обойтись без архивного “фетишизма”, сделав экспозицию более эффектной и понятной посетителю-непрофессионалу. Главный дизайнер экспозиции – известный художник Леонтий Озерников – создал в особняке А.П. Толстого символическое гоголевское пространство, реконструировав (насколько это возможно) интерьеры и дух последнего жилища писателя. Конечно, не обошлось и без фантазии, без домысливания. Но создание любой подобной экспозиции – как чтение малоразборчивой рукописи классика: на место непонятных слов и фраз всегда приходится что-то подставлять “по контексту”. Музейщики, таким образом, дешифровали сложного и темного Гоголя на свой вкус. Пришлось учитывать и то, что значительная часть музейных посетителей – дети. А с книгой нынешнее поколение школьников нередко дружит куда меньше, чем с компьютером и CD-плейером. Поэтому экспозиция “Дома Гоголя” включила различные “спецэффекты”. Звук, свет, движение, инсталляции – все работает на создание максимально приближенного к ХХI веку Гоголя; Гоголя, понятного детям постиндустриального высокотехнологичного века.
Однако, по мнению некоторых специалистов, художественного воображения в экспозиции музея оказалось больше, чем литературоведческого такта. В этой концепции увидели даже черты “дискотеки” и “Диснейленда”. Весьма нелицеприятно о новом музее отозвался известный историк литературы, автор биографии Гоголя (серия “ЖЗЛ”) Игорь Золотусский. В интервью одной из газет он сказал так: “Никакого музея Гоголя нет. Это помещение занято городской библиотекой, которая провела там евроремонт. Они не хотят выезжать из дома, который находится в центре Москвы, и Гоголь для них – только крыша. Библиотека <…> устроила в комнатах Гоголя кощунственный театр вещей. Это насмешка над памятью писателя, позор перед лицом всего культурного мира. <…> В комнатах, где Гоголь жил, страдал, где он сжег второй том «Мертвых душ» и пережил отказ графини Виельгорской стать его женой, где он, наконец, умер, устроили постмодернистский аттракцион. Это возмутительно, и это заслуживает наказания”. Истинный же музей Гоголя, по мнению Золотусского, должен быть “скромным обиталищем скромного человека” – каковым, собственно, писатель и был.
Исследователя можно понять: он привык иметь дело с подлинниками, оригиналами. Он годами и десятилетиями погружался в сложнейший мир Гоголя. В музей же приходят не просто неспециалисты, но и те, кто, быть может, не открывал гоголевских сочинений со школьной парты. Значит, нужно искать какой-то универсализирующий прием. На Никитском уверены, что нашли его.
Рукописей Гоголя, кстати, сохранилось много, и они были представлены, например, на выставке в Музее А.С. Пушкина (там в подготовке экспозиции участвовали ведущие специалисты РГАЛИ). Мемориальные же гоголевские предметы либо не сохранились вовсе, либо находятся не в самой лучшей физической “форме”. Все-таки почти два века прошло… Вопрос в любом случае крайне сложный и в чем-то сопоставимый с вечными проблемами историков архитектуры и реставраторов: там тоже критерии оригинальности памятника весьма размыты. Но это уже другая тема.
Если говорить об увековечении мест пребывании Гоголя в Москве, то почему бы не установить памятный знак на Погодинской улице, где Гоголь многократно бывал в 1830-1840-х годах? Да, непосредственно тот дом, где писатель жил, до наших дней не сохранился (разрушен немецкой бомбой в 1941-м), но цела улица, уцелели крохотные остатки усадебного парка, некогда занимавшего изрядную часть Девичьего поля. В конце концов сама “погодинская изба”, хоть и была построена во второй половине 1850-х, служит связующей нитью между гоголевским временем и нашей эпохой. И потом, в усадьбе историка был настоящий интеллектуальный салон, собиравший научный и литературный цвет Москвы середины ХIХ столетия. Баратынский, Лермонтов, Островский, Чаадаев, Сергей и Константин Аксаковы, Вяземский, Щепкин, Писемский, Загоскин – кто только не бывал у Погодина! Пользуясь гостеприимством Михаила Петровича и имея в своем распоряжении его уникальную коллекцию древностей, Гоголь плодотворно работал в его доме. Ведь это были годы его наивысшего творческого расцвета… Было бы исторически справедливо установить в честь Гоголя и всей “погодинской” творческой плеяды где-нибудь на территории бывшей усадьбы мемориальную доску или иной знак. Однако “изба”, увы, ныне принадлежит учреждению, далекому от культуры…
Можно, конечно, сетовать на то, что официальные литературные даты у нас поныне отмечаются по матрице советских юбилеев: выступления высоких чиновников, руководителей архивохранилищ и научных институций, приветственные речи депутатов и т.д. Что поделать: в России классики национального калибра давно, еще с дореволюционных времен, “приватизированы” государством и, соответственно, местными муниципалитетами. Субсидируя юбилеи писателей, власти неизбежно обволакивают их живые, трагические, противоречивые фигуры ватным слоем официоза и упрощения. “Понятный народу Пушкин”, “адаптированный для масс Гоголь”… Поистине от некоторых юбилейных акций классику впору (снова?) перевернуться в гробу.
Кстати, о классических текстах. За юбилейными речами мало кто обратил внимание, что научного, академического собрания сочинений Гоголя (полного, без изъятий, с современным справочным аппаратом) и поныне нет. Вышло лишь несколько томов давным-давно анонсированного большого проекта. Может быть, это и хорошо: пусть уж лучше оно готовится по-настоящему, без спешки. Правда, получается, что фильм “Тарас Бульба” с Богданом Ступкой и Михаилом Боярским у нас есть, а комментированной по всем филологическим канонам повести “Тарас Бульба” – нет.
∙