(Владимир Яранцев. Еще предстоит открыть…)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2009
Владимир Яранцев. Еще предстоит открыть… –
Новосибирск: Библиотека журнала “Сибирские огни”, 2008.
Есть поговорка: “Москва у всей России под горкой лежит – всё в нее катится”. В чем-чем, а в отношении писателей точнее не скажешь. Не стану высчитывать, какой процент их, так сказать, общероссийского масштаба, живет в Москве – но уверен: подавляющее большинство, формирующее литпроцесс.
У филологов существует понятие: нормы русского языка. Есть такие нормы и в художественной литературе, хотя вроде бы это нонсенс: литература, пожалуй, самое свободное из искусств. Но, как показывает практика, писателю мало быть талантливым; чтобы быть замеченным, прочтенным и понятым, нужно соответствовать неким нормам. Ломали их за всю историю русской литературы считанное число раз, да и то не личности (даже такие, как Пушкин), а события, кажущиеся от литературы далекими: государственные реформы Петра I и Екатерины II, Отечественная война 1812 года, отмена крепостного права и волна народничества, Октябрьская революция, хрущевская оттепель, перестройка…
Так уж повелось (и это естественно), что нормативная художественная литература сосредоточена в столице. На нее ориентированы и журналы, и издательства; чтобы в нее влиться, и съезжаются в Москву из глубинки самородки и даже в определенном смысле новаторы.
Ту же литературу, что существует параллельно со столичной, называют или областной (слово это не так давно казалось чуть ли не синонимом убожества и отсталости), или – в лучшем случае – провинциальной.
Книга статей и эсее критика Владимира Яранцева “Еще предстоит открыть…” – о сибирской литературе. Временные рамки – 1920-е – 2000-е годы. Среди его героев – Владимир Зазубрин, Елизавета Стюарт, Лидия Сейфуллина, Аркадий Кутилов, Василий Дворцов.
Поначалу, пробежав взглядом содержание, я разочаровался. Яранцева, сотрудника журнала “Сибирские огни”, знаю как интересного и острого критика, зачастую необычно (не по-московски) анализирующего новинки прозы и поэзии, публикующиеся в московских журналах и издательствах. В книгу же в основном вошли не критика, а литературоведение, история.
Но стал читать, и разочарование сменилось увлечением.
Яранцев не просто знает, а любит и ценит сибирскую литературу. Ту, о которой в столице почти ничего не известно. В его статьях редко встретишь упоминания, к примеру, об Анатолии Иванове, Георгии Маркове, Валентине Распутине, Василии Шукшине, довольно кратко сказано о творчестве Леонида Мартынова, Виктора Астафьева, зато ярко освещено творчество тех, кого в столице или не знают, или крепко забыли.
Практически в каждой статье своей книги автор доказывает, что сибирская литература действительно существует, старается показать, чем она отличается от литературы столичной, делит литераторов (и, по-моему, небезосновательно) на тех, кто “пишет в Сибири”, и на тех, кто “пишет о Сибири”.
Владимир Яранцев готов согласиться с теми, “…кто назвал поэтов русских “глубинок” и окраин “дикороссами”, подчеркнув тем самым, с одной стороны, их своеобычность, дерзость, оппозиционность “культурной” столице, а с другой – все же дикость, варварство, в какой-то мере хулиганство. В том смысле, что даже начитанность и образованность, включая поэтическую, становятся для них обузой, а если и используется, то не всегда адекватно. Подлинность же и сила чувства у них не знает своего русла, вектора, цели: плачет, когда надо смеяться, и кричит, когда надо петь”. В этом ключе, то оспаривая наличие дикости и варварства, незнания русла, то находя их, автор рассматривает стихотворения Александра Денисенко, Анатолия Соколова, Анатолия Кобенкова, Владимира Башунова, Михаила Вишнякова, Аркадия Кутилова, еще ряда поэтов-сибиряков.
Мало кого из героев Яранцева – поэтов и прозаиков – мне приходилось читать (разве что Кобенкова, Кутилова, Дворцова, Стюарт, немного Зазубрина), но автор написал о них так, как говорится, “вкусно”, что заразил своим увлечением и меня.
Правда, порой его оценки, на мой взгляд, завышены. Вот, к примеру, как он характеризует творчество Кутилова: “В стихах Аркадия Кутилова поэзия словно бы рождается еще раз, аб ово или от Адама. <…> А. Кутилов опровергает все представления о равномерно-поступательной жизни и творчестве. Если каждое стихотворение – откровение, то можно ли поделить откровение на этапы, фазы, фразы? <…> он жил, творил и мыслил не книгами, а стихами”.
Наиболее интересны в книге историко-литературные статьи “Повесть о Нём и о Нём”, рассказывающая о Первом съезде сибирских писателей, и “1994”, посвященная десятилетнему юбилею журнала “День и ночь”.
Первая статья на деле рассказывает не столько о съезде, состоявшемся в марте 1926 года, главная ее тема – состояние сибирской литературы в 1920-х, то, как стирали ее самобытность, подгоняли под идеологические установки, расправлялись с теми, кто пытался писать правду. Центральная фигура статьи – Владимир Зазубрин, бывший красноармеец, автор неоконченного романа “Два мира”, повести “Общежитие”, “ответственный редактор” журнала “Сибирские огни” в 1923 – 1928 годах, затем снятый со всех постов, выжитый из Сибири и расстрелянный в 1938-м.
Зазубрин искал поддержки у Максима Горького и в пору своего могущества, и во времена опалы. Горький, с одной стороны, эту поддержку оказывал, а с другой – быть может, невольно – губил Зазубрина. Содействовал публикациям зазубринской прозы в зарубежных изданиях, критиковал Зазубрина за “карамазовщину”, скорее всего не догадываясь, что его критика в условиях гражданской войны в литературе – приговор.
Горький вообще сыграл весьма зловещую роль в истории сибирской литературы. Яранцев определяет ее как “агрономическую”, называет состоявшихся еще до революции писателей – Шишкова, Бахметьева, Березовского, Гольтберга – “подмаксимовиками”. Достаточно вспомнить, как Горький поработал над шишковской “Тайгой”, стремясь перекроить ее соответственно своему миропониманию. То же случилось и с писателями 1920-х. Причем интересно отметить: критикуя того же Зазубрина за его повесть “Общежитие” (“половая путаница”, “злейший золаизм”), Горький в те годы сам писал на близкую тему и в сходной манере (см. рассказ “Карамора”).
Первый съезд сибирских писателей стал событием в литературной жизни страны. Но для столичных литдеятелей он явился тревожным сигналом – делегаты съезда были по большей части попутчиками, словосочетания “сибирские писатели”, “сибирская литература” в то время звучали крамолой. И вскоре после съезда Зазубрина и его соратников смели со сцены; некоторые срочно “перекрасились”, однако это им уже не помогло… Сибирская литература растворилась в литературе советской, в соцреализме. И обрела свое лицо лишь в 1960-х.
Статья “1994” возвращает читателя к первым номерам журнала “День и ночь”, как раз в тот год начавшего выходить в Красноярске. Тяжелое время, “переходный период”, упадок интереса к литературе. На этом фоне один из первых номеров “Дня и ночи”, помню, произвел на меня впечатление фантастическое – толстенный журнал, десятки авторов, большинство из которых молоды и совершенно неизвестны, есть даже парень из города Минусинска, где я тогда жил. Действительно, небывалое что-то…
Владимир Яранцев анализирует центральные вещи тех номеров в контексте времени. Отрывок из “Проклятых и убитых” Виктора Астафьева, рассказы Евгения Попова, “Дневник обреченного” Александра Астраханцева, “Солдаты Вавилона” Александра Лазарчука, “Покушение” Эдуарда Русакова, “Там, где нас нет” Михаила Успенского…
Сравнивая “День и ночь” образца 1994-го и 2001 годов, автор приходит к выводу: “Да, тогда (в 1994-м. – Р.С.) виднее были и недостатки и достоинства “Дня и ночи”, его максимализм и романтизм в достижении своих целей. Но еще очевиднее, что журнал не поддался искусу литературной моды и, по сути, вернулся к традициям сибирской прозы”.
…Есть такое слово “популяризатор”. Для одних оно исполнено положительного значения, для других – отрицательного. Но, уверен, сибирская литература нуждается в популяризации. До московских журналов и издательств сегодня доходит крошечная часть того, что создается в регионах, региональные журналы тоже лишь случайно попадают в столицу. Книга Владимира Яранцева “Еще предстоит открыть…” тоже вряд ли появится в книжных магазинах Москвы. А жаль. Уверен, что для определенного круга читателей она оказалась бы интересной и полезной.
∙