Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2009
* * *
И это грозное бряцанье,
И эти жаркие объятья,
И это срочное признанье.
И эти липовые страсти,
И эти сдвинутые брови,
И этот рык державной пасти,
И эта немота коровья…
Да на каком еще бы поле
Такие расцвели цветы,
Любимые до сладкой боли
И милые до тошноты.
* * *
Вдалеке от суеты,
Проживаю в сельской местности,
Полон звонкой пустоты.
Ох, и славно мне зимуется –
Банька, печка, дров запас,
Если что-то и рифмуется,
Забывается тотчас.
Здесь с пейзанами беседы мы
Неторопкие плетем,
Им стихи мои неведомы,
Все без них у них путем.
С обнаглевшею эпохою
Обрубивши все концы,
Запасаются картохою,
В бочке солят огурцы.
А мою литую строфику
На раскурку лишь берут,
Кризис-шмизис – все им по фигу,
Им огниво бы да трут.
И, на жизнь их глядя сирую,
Без особенных примет,
Я почти не рефлексирую
На нехитрый сей предмет.
Иногда лишь ночью длинною,
Запалив впотьмах свечу,
Вдруг почую связь глубинную
И как заяц закричу.
* * *
Скомандовал режим,
А мы с тобой, дружок, вдвоем
В обнимочку лежим.
Лежим себе, не дуем в ус,
Прильнув к щеке щекой,
О, как прекрасен наш союз,
Как полон наш покой.
Под нами мягкая кровать,
Над нами теплый плед,
И по команде нам вставать,
Как минимум, не след.
Пускай идут себе войной
На весь крещеный мир,
Пускай забрызгают слюной
Вонючий свой эфир.
А нам не страшен серый суд
Военно-полевой,
Чему порукой служит труд
Наш мирно-половой.
Привет в ночи нам шлют с тобой
Небесные тела.
Кому – подъем, а нам – отбой,
Такие вот дела.
* * *
В объятьях жарких ОРЗ,
Она жена моя родная
На этой жизненной стезе.
Я в жертву ей свою свободу
Принес, не покладая рук,
Мы с ней прошли огонь и воду,
И радость встреч, и боль разлук.
Но годы счастья пролетели,
Крылами легкими шумя,
И вот теперь она в постели
Лежит практически плашмя
С температурой тридцать девять,
Как батарея, горяча.
Не знаю, что мне с нею делать,
Пожалуй, вызову врача.
И он решительно направит
К моим дверям свои шаги
И вновь любимую поставит
На две изящные ноги.
И грудь мою слеза омочит,
С ресниц предательски слетя,
Когда она с постели вскочит
И захохочет, как дитя.
Уверен, так оно и будет,
Да что уверен, зуб даю!
Пусть даже скептики осудят
Наивность детскую мою.
Я верю в нашу медицину
С тупым упорством маньяка
И камень свой в нее не кину –
Пускай побегает пока.
* * *
Прямое, честное, суровое,
В нем сила чудится упорная,
Основа чуется здоровая.
И песня слышится народная,
И колесо скрипит тележное,
В нем удаль наша всепогодная,
И даль практически безбрежная,
И доля наша неподъемная,
Слезами горькими политая…
А слово “туалет” заемное,
Твердимое космополитами,
Во мне рождает ощущение,
Что связь с корнями в нем утрачена,
Хотя оно, как помещение,
Для той же цели предназначено.
Но до чего ж там все безличное,
И бездуховное, и чуждое,
Да и амбре там заграничное
С людскими не совместно нуждами.
Я чувствую себя там скованно,
Мне все там противопоказано.
…Казалось бы, всего лишь слово, но
Как много с ним порою связано.
* * *
Свой беспилотный,
Пора уж прикупить костюм
Из ткани плотной.
А то все майки, свитера,
Ветровки, джинсы…
Короче, блеск и мишура
Безмозглой жизни.
Пора приобрести пальто
От “Хьюго Босса”,
Чтобы не смог тебе никто
Задать вопроса:
“А кто позволил вас пустить
Сюда, любезный?”
И крепко локоть обхватить
Рукой железной.
Пора уж вызубрить дресс-код
В твои-то годы,
Который право даст на вход
Под эти своды.
В предельно узкий этот круг.
В такую квоту,
Куда не попадают вдруг,
Вот так, с налету.
Туда вступают лишь свои
По таксе льготной,
Там каждый – член одной семьи,
Причем почетный.
Там песни новые поют
О самом главном,
Хотя при этом слезы льют
О прошлом славном.
Там бесконечный бал идет,
И в вихре танца
Никто на том балу не ждет
Тебя, засранца.
* * *
уехать в дальние края
и жить в республике банановой
как распоследняя свинья
простою жизнью одноклеточной,
без всяких там полутонов
под диктатурой опереточной.
Одною парою штанов
решить проблему гардеробную
с размаху – раз и навсегда,
в объятьях мять мулатку сдобную,
до трех считать не без труда,
принять однажды католичество,
от веры отрешась родной,
зато слегка подняв количество
его адептов под луной,
сплотиться с местным населением,
сдружившись с местной анашой,
его простым увеселениям
отдаться с легкою душой,
и радости ценить убогие
без нареканий на судьбу…
И все бананотехнологии
видать в одном большом гробу.
* * *
На дачу принесло,
Обидно, правда, что Лужков
Не входит в их число.
Я б дружбой этой дорожил,
Признаюсь не тая,
Но, видимо, не заслужил
Подобной чести я.
Ну хорошо, пусть не Лужков,
Но он хотя бы мэр,
А почему со мной Сурков
Не дружит, например?
Я слышал, пишет он стихи,
Там у себя в Кремле,
Так ведь и я не от сохи
И вырос не в дупле.
Ну не Сурков, так хоть Шойгу
Мне руку бы пожал
И пригласил к себе в тайгу
Тушить лесной пожар.
Ну не Шойгу, ну Кудрин пусть,
Печальный наш главбух,
Уж я б его развеял грусть,
Увеселил бы дух.
Мы с ним пилили бы бюджет,
Не покладая рук,
Увы, не клеится сюжет –
И Кудрин мне не друг.
Не вышел, значит, рылом я,
Не те ношу штаны,
Раз не идут ко мне в друзья
Крутые пацаны.
Никак в контакт мне не вступить
С реальным дружбаном,
Боюсь, опять придется пить
С каким-нибудь говном.
* * *
Голубь мира и ястреб войны
Над земною поверхностью кружат,
Разным целям по-разному служат,
Меж собою ни в чем не равны.
Злонамеренный ястреб войны
На фашистский похож истребитель –
Мощный клюв, бронированный китель
И стальные в полоску штаны.
На земную нацелившись твердь
Свысока, тренированным глазом,
Он несет разрушенье и смерть
Для всего человечества разом.
Голубь мира безгрешен и чист,
В накрахмаленной белой рубашке,
И по жизни большой пацифист,
Даже малой не тронет букашки.
Он по небу летает босой,
Легче легкого, проще простого,
И питается только росой
В духе позднего графа Толстого.
Голубь мира нам радость несет
И в делах предвещает удачу,
Он больного от смерти спасет,
Он в тюрьму передаст передачу.
Так и кружат они над землей
Со своею, столь разною, ношей.
Черный ястреб – коварный и злой,
Белый голубь – простой и хороший.
* * *
То ли кризис мировой,
То ли дело тут в погоде,
То ли что-то с головой,
Но, куда я ни поеду
И куда я ни пойду,
Сам с собой всегда беседу
Постоянную веду.
И на суше, и на море,
И на кухне у плиты
Сам с собой о чем-то спорю
Горячо, до хрипоты.
А бывает, сам с собою,
Как закончатся слова,
Дохожу до мордобоя,
Закатавши рукава.
А потом себя под руки
Сам в милицию веду
И кричу: “Пустите, суки!”,
Упираясь на ходу.
Так что, если вы когда-то
Где-то встретитесь со мной,
То советую, ребята,
Обойти нас стороной.
* * *
По морде пару раз кому-то дал
И сам при этом получал не раз,
Душою вольной рвался на Кавказ,
Надеясь смерть от пули там найти,
Но не нашел, а где-то к тридцати
Открылся в нем внезапный интерес
К плетению рифмованных словес.
И стало ясно – вот она, стезя.
Сперва по ней он двигался скользя,
Но чувство равновесия спасло,
И он освоил это ремесло,
Непыльное вполне на трезвый взгляд,
Пусть и не всем доступное подряд,
В котором, насобачившись слегка,
Ты вскоре достигаешь потолка.
И тут-то начинается беда.
Вот потолок, а дальше-то куда?
Как там сказал один: “Вот в чем вопрос”,
Допустим, ты до потолка дорос,
А там уж все черным-черно от мух.
Но этого ль дерзал свободный дух?
И начинает мысль тебя терзать:
Не проще ль с этим делом завязать?
На кой тебе оно сдалося ляд?
Но ты уже вкусил тот сладкий яд
С неповторимым привкусом греха.
Уже твои полны им потроха,
Уже поздняк метаться, старичок.
Но раздается в голове щелчок,
Как будто тумблер кто-то повернул,
И возникает этот странный гул
Каких-то там невидимых турбин
Из темноты неведомых глубин.
Короче, что-то типа Братской ГЭС,
А это значит, что пошел процесс.
И снова пальцы просятся к перу,
Как ты к жене когда-то поутру.
∙