Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2009
Летом 1983 года (Брежнев год почти как помер, у власти – умирающий Андропов) мне позвонил кинорежиссер Сергей Тарасов, автор популярных экранизаций Вальтера Скотта. Предложил слетать с ним во Владивосток. На балансе Союза кинематографистов остались деньги для такой командировки. Предполагалось, что сценарист и режиссер, побывав на Дальнем Востоке, создадут о нем достойный фильм. Сразу скажу, что фильм тот создан не был, хоть я и написал сценарий. Он просто никому на самом деле не был нужен, этот фильм. Бухгалтерии СК надо было освоить случайно неосвоенные командировочные деньги. А я хотел увидеть Тихий океан. В те времена побывать во Владивостоке без специального разрешения или приглашения было невозможно. Город был закрыт. В своем районном отделении милиции я предъявил командировочное удостоверение и заполучил специальный штамп в паспорт, позволяющий мне купить билет до Серебряных Ключей. Слово “Владивосток” писать на билете было запрещено, пусть само слово и не было под запретом.
Это был мой первый дальний перелет – а я тогда летать боялся. Перелет не прямой – с посадкой в Хабаровске.
Тарасов всю дорогу до Хабаровска раскладывал пасьянс. Я, как умел, молился и прощался с жизнью. За иллюминатором была беспросветная ночь, в ней иногда вспыхивали багровые пятна – это горела тайга. (Пройдет много лет, и в долгом полете над ночной Америкой я буду поражен бескрайним морем электрического света под крылом самолета.) В Хабаровске нас высадили и заставили два часа ждать посадки на новый самолет в так называемом накопителе, в полутемном душном помещении, где люди либо стояли, либо лежали на полу. Впрочем, можно было выйти наружу, на зады аэропорта: там был забор, за ним – унылое шоссе под унылым дождем. Многие годы слово “Хабаровск” не вызывало во мне никаких ассоциаций, кроме асфальта, по которому бьет и бьет дождь. И многие годы меня не тянуло в Хабаровск.
Во Владивостоке стояла тропическая влажная жара. За окнами гостиницы сверкал на солнце океан – и ни в одном магазине города не было рыбы. Не было вообще ничего, даже морской капусты. Рестораны были закрыты. Если бы нас как киношников не пристроили в обкомовскую (крайкомовскую?) столовую, довольно скромную, мы бы померли с голода.
В буфете этой столовой мы купили длиннющие вареные клешни дальневосточного краба и пару бутылок болгарского розового вина. С клешнями и вином – отправились по воде в Находку. Зной, океан, красота… И вдруг я не столько вижу, сколько чувствую: рядом с нашей “Ракетой” кто-то собирается всплыть. Я было подумал: кит – но это был не кит. То была огромная подводная лодка. Она всплыла. Рубка ее нависла над нами. Люк рубки открылся, на воздух вылез матрос, посмотрел на меня со своей высоты как на муху, почесался и скрылся в рубке.
В Находке, на берегу, в виду корейских и японских кораблей на рейде, впервые пришло в голову, как далеко мы забрались: отсюда только до Сибири – три тысячи километров. За это дело стоило выпить сухого розового под клешни. Что мы и сделали. А на следующий день отправились в плавание по Японскому морю на пограничном сторожевом корабле. Корабль должен был инспектировать японские рыболовецкие шхуны в советской экономической зоне. Инспекция предстояла утром; на ночь корабль лег в дрейф.
Мы с Тарасовым уже собрались лечь спать, как в дверь каюты постучали. Вошел один из помощников капитана. Сказав строго: “Вообще-то у нас сухой закон…”, он поставил на стол бутылку японского виски “Сантори”. Затем достал плитку шоколада “Гвардейский” и, не распечатывая, с размаху хватил ею об стол. Снял фольгу: шоколад был разбит на множество осколков – для удобства закусывания. Как только бутылка опустела, помощник капитана со словами: “Только прошу никому не рассказывать” покинул каюту. Едва мы дух перевели, как в каюту постучали вновь. Вошел первый помощник капитана. Строго сказал: “Вообще-то у нас сухой закон…” Поставил на стол бутылку виски “Сантори” и залихватски жахнул по столу запечатанной плиткой шоколада “Гвардейский”… Ушел со словами: “Только прошу никому не рассказывать”. Длилась ночь. В дверь постучали. Вошел капитан. Строго сказал: “Вообще-то у нас сухой закон…”, поставил на стол бутылку “Сантори” и взмахнул над столом запечатанной плиткой шоколада “Гвардейский”… Уходя, просил никому не рассказывать.
Утром мы вместе со штатским рыбинспектором и нарядом пограничников отправились на катере к ближайшей японской шхуне, занятой ловлей кальмара. Волны были порядочные, инспектор нервничал. Признался, что не умеет плавать, хотя и не первый год на этой работе. Шхуну мы оштрафовали на пять тысяч инвалютных рублей (были и такие) за неправильное оформление документов.
Мы вернулись во Владивосток. Собрались в аэропорт. Тут мне и пришло в голову сдать билет на самолет и купить взамен билет на поезд. Я объяснил это желанием увидеть всю Россию из окна вагона. На самом деле я просто боялся летать.
До Хабаровска вагон был полупустым: мы ехали по закрытой зоне. В Хабаровске поезд наполнился иностранцами, японцами в основном. Генерал из соседнего купе попросил меня поменяться с ним местами: к нему подсел американец, а ему, генералу, общаться с иностранцами запрещено. До Москвы я ехал с этим молодым американцем. Он только что закончил Беркли и собрался жениться на русской. Чтобы лучше понять свою невесту, отправился в кругосветку через территорию СССР. Не знаю, помог ли я этому парню в кедах понять его русскую невесту, но я всю дорогу был по-русски пьян и протрезвел лишь к Ярославлю, когда запасы болгарского коньяка “Плиска” в вагоне-ресторане иссякли.
В Москве я узнал о том, что наши летчики только что сбили над японским морем корейский “боинг” с пассажирами на борту. Приехав через день в Таллин на съемки фильма “Европейская история” (в качестве литературного “негра”), я первым делом включил телевизор в своем гостиничном номере. Таллин принимал программы финского телевидения, все передачи которого в те дни предваряла заставка: сквозь советский флаг, разрывая его в клочья, пролетает “боинг”…
Помню ночную съемку на площади перед ратушей. По сценарию фильма некий антисоветчик-экстремист в некоем европейском городе собирает ночной митинг своих сторонников. Экстремиста играл Романаускас, замечательный литовский актер. Сторонников играла таллинская молодежь, заполнившая до краев главную площадь города. В руках у каждого из них был пылающий факел. Антисоветские лозунги, которые бросал им с трибуны Романаускас, они подхватывали с неподдельным энтузиазмом… “Я же говорил, их нельзя собирать вместе”, – с тоской сказал мне стоявший рядом гэбист.
…Все это вспомнилось мне в одно мгновение, когда я согласился принять участие в акции “Литературный экспресс”. Теперь во мне – другой Хабаровск и другой Владивосток. И все теперь другое. А ведь прошло всего лишь двадцать пять лет.
∙