Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2009
Все началось с того, что в тайге появился чужак. Старик Хубитэ узнал о его появлении по каким-то только ему известным знакам, распознавать которые он выучился у старой шаманки, и сказал своим детям и внукам:
– Этот чужак пришел сюда с дурными намерениями. – Дед раскурил трубку и продолжал: – Добрый человек не стал бы прятаться по лесам…
Предсказание деда сбылось на второй день – у хромого Тумэна пропала коза, а еще через день пропал сам Тумэн, отправившийся в тайгу искать пропажу. На поиски Тумэна собрались все взрослые мужчины поселения, их было трое – главы родов, которые ушли от своих сородичей и их распрей, чтобы основать свою деревню. Но старик Хубитэ не верил в то, что они смогут одолеть чужака.
– К деревне подошел человек-зверь, и он сильнее всех наших мужчин, – сказал он внуку. – Ему не страшны стрелы и ножи, рогатки и собаки.
И старик повторил мужчинам то, что сказал внуку.
– Ты выжил из ума, старик! – рассердились на него охотники. – Какой еще человек-зверь? К деревне подошел медведь-шатун, мы выследим и убьем его.
Старый Хубитэ остался в деревне со своим внуком – младшим Хубитэ, с женщинами, детьми и Лупсаном, сыном старой Долсон, деревенским пьяницей и бездельником.
На третий день после ухода мужчин стало понятно, что с ними что-то случилось. Женщины оплакивали ушедших как мертвых, однако громко не голосили: боялись за жизнь своих детей.
Высокие сосны, кедры и ели, которые прежде стояли вокруг надежной стеной, вдруг стали казаться темными и опасными. Из-за этой стены каждую минуту мог появиться враг. В тайге тревожно, по-особенному кричали птицы. Так они кричали на чужака – на медведя кричали бы по-другому. И в юртах сразу стало неуютно и страшно. Особенно ночью, когда ветер свистел в дымоходе, как черт-бохолдой[1]. В эти тревожные вечера старик и внук стали чаще разговаривать друг с другом.
– В нашем народе так повелось, что чей-то род долго остается слабым и незаметным, – сказал однажды старик Хубитэ своему внуку. – Он живет тихо, как чужой ребенок в семье. Но случается, что рождается мальчик, который вырастает, становится сильным и прославляет своих родителей и своих детей. Все родственники, даже самые дальние, собираются вокруг него. Проходит время, сильный человек умирает, и они опять становятся слабыми до тех пор, пока не появится в этом роду новый сильный человек. Таким был мой отец Табито. Но он умер, и наш род опять стал слабым.
Старик вздохнул, подбросил в очаг сухих веток, и вспыхнувшие огоньки заблестели в его глазах.
– Но разве ты, дедушка, не сильный человек? – спросил его младший Хубитэ.
– В молодости я мечтал походить на своего отца и стать сильным. Я увел свою семью на дальние земли и поселился в лесах, надеясь, что здесь нас не найдут ни ханские, ни императорские указы, ни набеги кочевников. Но здесь нас нашел бохолдой.
– Разве черт-бохолдой существует на самом деле?
– Я расскажу тебе одну старую сказку, – ответил старик, – и, может быть, она объяснит тебе, кто такой бохолдой. Давно это было. Еще до того, как переселились мы в леса, где нет простора для глаз. Жил наш народ в Великой степи, и стада жирных баранов паслись возле наших стойбищ. Женщины рожали детей под песни, а дети жили в радости и довольстве. Всего было много – и мяса, и молока, и творога, и молочной архи. Но однажды в степи появился чужой. Никто не знал, каков он с виду, кто он и откуда пришел. Он стал незримо жить около наших куреней. И стада наши стали мельчать – то тут, то там находили люди тела пастухов да кости коров и овец. Народ прозвал чужака бохолдоем. Бохолдой был прожорлив, как стая голодных волков, хитер, жесток и невидим. Никто не мог найти его следов, чтобы сразиться с ним в открытом бою. И страх поселился в юртах. Женщины перестали рожать, а люди перестали петь песни и начали умирать от болезней, приходивших к ним от постоянного страха. А потом в степи наступил голод. Никто так и не увидел бохолдоя, и никто не смог с ним сразиться – он бродил вокруг много лет, как призрак, вселяя ужас в сердца даже самых смелых мужчин. Так продолжалось до тех пор, пока не осталось на наших пастбищах ни одной овцы, а в аилах ни одного мужчины.
Но Вечное Синее Небо послало избавление нашему народу – в одном из родов родился мальчик. Он вырос сильным и умным и сумел убить бохолдоя. Этим подвигом он прославил себя и свой род. Снова юрты наши наполнились запахом варящейся баранины и детскими голосами. Много лет прошло, народ забыл про своего героя, но страх перед неизвестным и жестоким врагом навсегда поселился в душе нашего народа. Этот страх говорит мне, что бохолдой нашел нас и здесь, в лесу.
– Но кто убьет его? – спросил мальчик.
– Когда ты родился, я надеялся, что ты прославишь наш род, – задумчиво ответил старик.
Бохолдой жил около деревни в течение долгих, долгих дней, от времени цветения багульника до времени падения листьев. Люди видели его силуэт в зарослях травы возле деревьев; во впадине у ручья встречали его следы; в чащах взлетали стаи птиц, вспугнутые чужаком. То тут, то там в листве мерещилась всем его страшная морда. Жители деревни начали болеть, и эти болезни приходили к ним от постоянного страха из-за невидимого присутствия бохолдоя. Они перестали петь песни у очага, как пели их раньше, перестали мечтать о возвращении в Великую Степь, из которой когда-то ушли их отцы и деды.
Женщины долго шептались, пока не решили ночевать в одной юрте – хоть тесно, да зато не так страшно. Каждая из хозяек нахваливала свою юрту, но выбрали юрту старика Хубитэ – она была самой просторной и прочной. Охотник Чагдур, сын старика Хубитэ, собрал ее из вырубленных им сосновых стволов, и эта пятистенная юрта была гордостью деревни. А какой преградой для медведя или бохолдоя была низкая юрта из жердей и войлока, в которой сейчас прятался Лупсан? Эту юрту построили еще во времена переселения из Великой Степи, она досталась Лупсану от его деда.
Теперь Лупсан ночевал в этой юрте один. Каждую ночь, чтобы освободиться от страха, он напивался молочной архи, а став смелым, выскакивал из юрты с ножом. Качаясь и падая, он бежал в лес в поисках врага.
– Эй ты, выходи на бой! – кричал он в темноту. – Я убью тебя! Где ты?!
И старый Хубитэ надеялся, что бохолдой вскоре убьет его. «Хоть одно доброе дело сделает, избавит деревню от дурака», – думал он.
Но Лупсан, всегда целый и невредимый, возвращался обратно. Утром страх с новой силой нападал на Лупсана, и он таился в своей юрте, как пугливый тушканчик, закрывшись на щеколду, укутавшись в шкуры и дрожа от каждого шороха. Вечером опять напивался, становился смелым и тогда выходил на бой.
– Эй, трус бохолдой! Выходи на бой! – то и дело раздавался его голос где-то за юртами.
Мать и сестра Лупсана стыдились своего непутевого родственника.
– Он не наш сын, – часто признавалась старая Долсона жительницам деревни, но те не обращали внимания на слова старухи: «А откуда же он взялся тогда?»
Страх поселился не только в душе Лупсана – все жители деревни стали теперь пугливыми и скрытными. Страх словно сплел паутину, в которую они все попали. Женщины разговаривали друг с другом шепотом, словно боясь, что их кто-то услышит, и многим из них казалось, что бохолдой читает даже их мысли.
«Откуда пришел человек-зверь? – думал старик. – Из-за западных лесов, с дальней стороны священного моря, откуда иногда приходят бородатые люди, которые выменивают у нас собольи меха на табак, водку или муку? Или это человек из восточной степи, откуда приходят худые безволосые маленькие люди, что упорно, как муравьи, ищут в тайге золото?»
Старый Хубитэ и его сородичи уже два лунных цикла жили в этой деревне среди тайги, как на острове среди океана; сюда не доходили ни царские, ни ханские, ни императорские указы.
Юный Хубитэ жил в деревне с самого рождения, пятнадцать зим, и эта деревня, в которой стояло всего семь юрт, была для него всем миром. Он знал, что на свете есть другие деревни и что в них тоже живут люди, но никогда в них не бывал. Остальной мир казался ему такой же выдумкой, как рассказы старого Хубитэ.
В молодости старик был высоким и сильным человеком, ходил на охоту и, как говорил он сам, однажды убил ударом ножа медведя.
– Мы подранили этого медведя стрелами и копьями, а мое копье попало ему в глаз, – рассказывал он. – Вот медведь и захотел мне отомстить. Не успел я опомниться, как он схватил меня, будто сноп сена. Но я ударил его ножом прямо в сердце и сразу убил.
Внук ему, понятно, не верил. Да и кто поверит, что медведя можно убить ударом ножа? Тем более если это рассказывает выживший из ума старик?
Старый Хубитэ доставал из сундука двурогий наконечник копья, выкованный древними дарханами, и показывал мальчику, как бить им медведя. Выходило довольно смешно, ведь наконечник был очень короток и тяжел, и старик иногда ронял его на землю. Но старик так увлекался рассказом, что не замечал насмешек.
– Нужно просить Вечное Синее Небо о помощи, чтобы победить страх, – объяснял старик. – Тогда дух воина проснется в твоей душе, как он проснулся в моей, и я ударил медведя ножом тем самым способом, которому когда-то научил меня мой дед. Я научу тебя этому удару.
И в начале лета старик Хубитэ стал учить внука пользоваться оружием. Наконечник они насадили на длинную дубовую жердину, и получилось крепкое копье. Все лето Хубитэ стрелял из лука и метал в деревья то нож, то копье. В другое время женщины деревни наверняка бы ругали их за эти бестолковые занятия, но сейчас они молчали – им просто больше не на кого было надеяться. Не на Лупсана же, у которого кончилась арха, так что он теперь только дрожал от страха и ругался с матерью и старшей сестрой.
В летние дни хозяйственные дела заставили людей разойтись по своим юртам, но осенью, когда дни стали короткими, а вечера длинными, все опять начали собираться в юрте старого Хубитэ. Приходила туда и Аюун. Девушка была старше младшего Хубитэ на две зимы, и они росли вместе, словно брат и сестра. Но однажды летом он увидел ее, купающуюся в ручье. Она не знала, что мальчик следит за ней, и скинула с себя легкую козью доху… С тех пор незнакомое тело Ауюн с раскинутыми в разные стороны грудями стало сниться Хубитэ чаще, чем битва с бохолдоем.
Желание было сильнее страха: юный Хубитэ, единственный из жителей деревни, не очень переживал из-за грозившей им опасности. Ведь беда дала ему возможность спать рядом с Аюун. Правда, между ними спали еще старая тетка Долсона да младшая сестра Хубитэ. Сэсэг была веселой, бойкой девчушкой, только недавно выбравшейся из берестяной люльки, однако надвигавшаяся опасность сделала серьезной и ее.
– Ты сможешь нас защитить? – однажды спросила она Хубитэ, глядя на него темными и доверчивыми, как у соболя, глазами.
– Смогу, – сказал Хубитэ.
– Я знаю, – успокоилась она, – ты у нас сильный и умный. Мама говорит, что ты уже почти мужчина.
Однажды утром, когда из юрты выветрилось все тепло, Сэсэг вылезла из-под шкур и перебралась к матери. Долсона ушла присмотреть за коровой, и Хубитэ вдруг оказался рядом с Аюун. Сон сразу покинул юношу. Тихо, как на охоте, медленно поползла его рука по медвежьей шкуре, от шерстинки к шерстинке, к плечу Аюун и коснулась девичьего тела. И не стряхнула она руки его. Прошла целая вечность, прежде чем поползла рука Хубитэ дальше, чуть вниз и наискосок от плеча, туда, где под слоем ткани пряталась загадочная и вожделенная девичья грудь.
Велико ли расстояние от плеча до груди? Но этот путь показался Хубитэ длиннее, чем дневной переход по тайге, пока достигла его ладонь желанного холмика и накрыла его, словно шатром. И почувствовал Хубитэ далекий стук девичьего сердца, будто где-то в глубине земли бил источник; его же сердце стучало глухо и громко, как бубен шамана. И чувствовал себя Хубитэ, словно выброшенный на берег таймень, не хватало ему воздуха, и дыхание его, как он ни старался, не походило на дыхание спящего человека.
Вдруг Аюун повернулась к нему лицом и далекие молнии сверкнули в ее зрачках. Но не стал Хубитэ отводить взгляда. «Будешь ли ты любить меня? И сможешь ли защитить нас?» – молча спросили ее глаза. «Да», – прочитала она в его глазах. И по девичьему взгляду понял Хубитэ, что отдает она ему свое сердце и саму свою жизнь и что будет она ему верной женой. Так младший Хубитэ стал мужчиной.
В темную холодную ночь, когда ударили первые заморозки, бохолдой напал на загон для скота. На этот раз он утащил барана. Тетка Долсона увидела его вблизи и закричала от страха.
– Он оброс шерстью, как медведь, но ходит, как человек. И глаза его горят зеленым огнем, – рассказывала она.
Старик Хубитэ сказал, что сначала бохолдой будет красть их животных, а потом нападет и на них.
– Ему скоро нечего будет есть, – объяснил он. – Сейчас он пасет нас, как мы пасем баранов.
И Хубитэ понял, что теперь должен убить бохолдоя. «Или умереть», – грустно подумал он.
Облака уплывали куда-то вдаль, как дыхание древних богов. Им не было дела до того, что делается на земле, до того, что бохолдой может убить всех в деревне – и мать Хубитэ, и младшую сестру Сэсэг, и Аюун. И, гневаясь на равнодушие неба, юноша повторил шепотом:
– Я убью его.
Однако вечером он вспомнил, что с бохолдоем не справились трое взрослых мужчин, и понял, что бессилен перед врагом. Ему захотелось спрятаться под медвежьей шкурой рядом с матерью, чтобы мать, как в детстве, защитила его. И собственное бессилие так опечалило его, что он заплакал, как ребенок, и сам застеснялся своих слез. Ему было обидно, что он не сможет защитить родных, свою мать, свою сестру Сэсэг, Аюун, и исполнить мечту деда увидеть в нем сильного продолжателя рода. Он плакал беззвучно, и слезы обильно текли по его щекам.
В полночь, когда уставший от волнений дед уснул в своем углу, а женщины бисерили унты, он тихо оделся, засунул за пояс нож, взял лук, колчан со стрелами и тяжелое двурогое копье. Женщины молча смотрели на его сборы.
– Удачной охоты! – Мать три раза капнула ему на голову молоком.
Хубитэ вышел из юрты. Как тень проскользнул он среди черных деревьев, за каждым из которых могла таиться опасность. Полная луна катилась, как колесо, и облака наплывали на нее, как воды медленно текущей реки. Хубитэ вышел на поляну между двух холмов, к камню, на котором днем оставил жареное мясо ягненка. Мясо было съедено. Тогда он разбросал возле камня еще несколько кусков и спрятался в темной расщелине, в зарослях низких кустарников.
Лес благоухал багульником. Даже поздней осенней ночью этот запах стоял в лесу, среди деревьев, на склонах гор. Свет полной луны падал на поляну сверху, словно серебристая пыль.
Много времени прошло, и вот на засохшей траве вдруг мелькнула чья-то тень. Неизвестное существо стояло в темноте на краю поляны и осматривалось вокруг. Хубитэ словно окаменел от страха и боялся даже дышать.
Луна давно уже укатилась в сторону, когда тень мелькнула опять и огромный человек-зверь вышел на освещенную поляну. Мощным, сильным было его тело, и Хубитэ вспомнил, как старик говорил, что мужчины деревни не смогут убить его. Между тем бохолдой стал собирать куски мяса и поедать их там же, у камня. Его глухое ворчание нарушало тишину.
Страх был сильнее Хубитэ – он и пальцем не мог пошевельнуть. И начал юноша умолять Вечное Синее Небо дать ему сил, чтобы хотя бы пошевельнуться. И он пошевельнулся, но так, словно все тело его оледенело от холода. И тогда он стал просить Небо дать ему силы, чтобы побороть страх и начать двигаться. И когда он начал двигаться, страх потихоньку стал уходить от него.
– О Вечное Синее Небо! – взмолился Хубитэ. – Дай мне силы сделать хороший выстрел.
Хубитэ взял в руки лук, достал свою лучшую стрелу, уложил ее на тетиву и тихо выбрался из зарослей – ему нужно было выйти на открытое место, иначе стрела могла зацепиться за ветку и не долететь до цели.
– Эй, ты! – громко крикнул он, медленно приближаясь к бохолдою.
Человек-зверь, казалось, даже не удивился его появлению. Он смотрел на молодого охотника и продолжал грызть мясо. Бохолдой не верил, что это молодое человеческое существо не испытывает перед ним страха. Ведь его старшие сородичи всегда пугались, едва завидев человека-зверя. И этот страх стоил им жизни.
Но Хубитэ твердой рукой натянул тетиву и, старательно целясь, выстрелил. Его стрела выпорхнула, словно стремительная птица, и смертельно ранила бохолдоя. Дикий крик раздался в тайге. Не давая врагу опомниться, Хубитэ быстро достал вторую стрелу и опять послал ее точно в цель. Умирающий человек-зверь бросился к юноше, чтобы отомстить ему за свою боль и за свою смерть. И тогда младший Хубитэ, как когда-то его дед, достал из-за пояса нож и нанес бохолдою тот самый смертельный удар, какой нанес в давнее время его дед раненому медведю.
∙