Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2009
Вокзал
Каждое увлекательное путешествие начинается заранее. Уже за неделю возникают волнение, нетерпение, страстные надежды. Пытаешься успокоиться: “Ну возьми же себя в руки! С чего ты взял, что именно тут сбудутся твои мечты, придут ответы на мучительные вопросы? Задача поездки вовсе другая – уж больно надеждами ее не нагружай!” И тем не менее азарт все нарастает.
Сколько сот раз, бывая в Москве, пробегал на Ленинградский вокзал, кидая завистливые взгляды на сказочный теремок Ярославского, и вот – вхожу. Праздник! Сказочные узоры Шехтеля гармонично сплелись с современными гладкими пространствами, поэтому никакого перебора сусальности, как можно было бы опасаться, нет. Взлетаю на эскалаторе в большой светлый зал второго этажа. Вся дальняя стена – полукруглое окно над сияющим океаном рельсов. С юности и до сих пор страстно хочется сесть в поезд и ехать! Хотя, казалось бы, все уже видел и будут лишь повторения… А вдруг?
И вот уже – первое чудо: люди в зале ожидания какие-то аккуратные, пристойные, приятные, куда-то делись гвалт, духота. Наверное – оттого, что у дальнего окна распахнут рояль и седой мужчина в железнодорожной форме играет Шопена. Вот так вокзал! Что-то дворянское, благородное всплывает в памяти. Когда-то в путейцы шли аристократы, и вокзалы были чистыми и уютными. Может быть, жизнь действительно возвращается к лучшему? Музыка обрывается. Все благодарно аплодируют… И так теперь будет всегда? Не обольщайся! Не строй иллюзий! Береги эмоции.
Без Шопена все сразу принимает обычный вид. Вокзал – сгусток нашей жизни, и ее неустроенность и абсурд берут свое. Приходят нервозность, суета. Люди, задирая головы, смотрят на электронное табло под крышей, вскакивают, потом снова садятся, снова вскакивают. И беспокойство, как всегда, идет сверху: табло изображает черт знает что! Вдруг время отправления поезда в Воркуту резко меняется – оказывается, он отправляется не через час, как значилось раньше, а через пять минут! Толпа, роняя яичную скорлупу и колбасные очистки, кидается к выходу. В этот момент на табло время отправления возвращается к прежнему, но прежней уверенности уже нет. Наш владивостокский, с прицепленным сзади литературным вагоном (так обещано), вообще не значится на табло. Потом вспыхивает его название – но время отправления лихорадочно начинает бежать в обратную сторону. Вот это по-нашему! Это уже ближе к реальной жизни, в которой ясности мы никогда не дождемся. Свистопляска на табло достигает апогея – и венчается поистине великолепной бегущей понизу красной строкой: “Табло находится в стадии настройки. Все указанные сведения недостоверны”. И финал поистине бесподобен: “Просим извинения за предоставленные неудобства!” Зал ликует. Не за причиненные, а именно предоставленные! Вот оно, русское счастье!
За огромным окном вдруг резко темнеет. Явно не без влияния безумного табло. Вместо рельсов – многоцветная россыпь огней на путях. Сердце сжимается. Если уж с регулярными поездами столько волнений, то что будет с нашим бедным вагончиком, который, как сказано, будут глубокой ночью отцеплять от поезда, перегонять в дальние тупики, откуда мы должны добраться к нашим читателям, а вечером найти наш вагончик уже в другом тупике, при этом надеясь, что его не забудут прицепить к следующему поезду и повезти дальше. Тревога вкралась в душу, и, забегая вперед, скажу – подтвердилась.
А сейчас спущусь-ка я вниз, не глядя на табло! Так и есть – наш поезд уже стоит у платформы. И у последнего вагона – коллеги, друзья. Да, жизнь помотала нас! Вот, помню, с Курчаткиным, в Китае…
В родной стране, надеюсь, не пропадем. А если пропадем – то и про это напишем.
Вагон
Вагон, как и вокзал, – модель жизни. И тут все даже острее. Вокзал – витрина жизни общественной. Вагон просвечивает насквозь лично тебя – что ты значишь. И пусть в обычных вагонах (тем более в плацкартных, в которых обычно я езжу) никому вроде нет дела до тебя, однако из реплик, взглядов, поведения ближайших соседей ощущаешь очень пронзительно их оценку и каждый раз кидаешь последние резервы, чтобы быть на высоте – вовсе не начальником, случайно оказавшимся среди “плебса” (такой способ защиты мне чужд), но хотя бы на уровне со всеми: достоинство, уверенное обращение с чаем в подстаканнике, с хитрыми постельными принадлежностями. Держись!
Теперь нужно собраться с духом. В случайных вагонах надо “держать себя” лишь на время проезда. В писательской компании все серьезнее – тут надо “делать себя” при каждой встрече, и если достиг чего-то раньше – не испорти сейчас. Ну, вперед!
Объятия провожающих, и вот – этот оторвавшийся от общего массива кусок жизни, замкнутый вагоном, будет для тебя главным несколько длинных дней и ночей! И скажу – таких длинных дней и ночей, как выпали тут, больше не помню.
Перед тем прикидывал список. В моем возрасте уже надо все просчитывать заранее – экспромт чаще всего выходит боком. Соображал, что уютней всего будет ехать в двухместном с Толей Курчаткиным, мудрым и добродушным, с которым мы, радуя друг друга, путешествовали уже. Тщательно проглядывая список (без тщательности нынче нельзя), звонил организаторам, что не прочь ехать и с Анатолием Королевым (общались весело на парижской ярмарке). Но оказалось, что Курчаткин и Королев и без меня оценили достоинства друг друга и договорились ехать вместе. Что делать? Живущим в Москве всегда легче вступить в сговор!
Из остальных? Знаю Женю Доброву, обаятельную и талантливую молодую писательницу, с которой мы плодотворно общались на семинаре в Липках. Но с ней, думаю, вряд ли поселят. Знаю Амелина. Хороший поэт. Человек приятный, общительный, бурный. Я сам был такой – но сейчас уже, пожалуй, мне бурность не по плечу. Пока я в растерянности стоял в коридоре (поезд уже грохотал по стрелкам), появился симпатичный детский писатель Сергей Белорусец, радостно вспоминали общих знакомых, потом к нам подошел детский поэт Артур Гиваргизов… Они, естественно, и объединились в купе – и по возрасту, и по жанру. Опять я “не в обойме”, хотя тружусь в литературе уже давно, наблюдаю взлетающие вверх дружные “обоймы”… Но, наверное, и в такой моей судьбе что-то полезное есть!
Заключая эту главку, скажу, что усилия не пропали даром: наше предпоследнее купе, в котором мы оказались с замечательным журналистом Набоковым, в конце пробега (да и в начале) стало одним из передовых в плане интеллектуальной и общественной жизни.
Дорога
Сверхтрудности, особенно когда их преодолеваешь, льстят тебе. Только что, после многолюдного новоселья (никогда, наверное, столько народу не помещалось в одном купе), голова наконец сомкнулась с подушкой – но после десятиминутного сладкого сна вдруг резко оторвалась от нее и четко заработала. Так. Свет в купе не сумели погасить, не хватило на это сил. И это, наверное, хорошо. Взгляд на часы. Обычно я часы на ночь снимаю… но здесь ничего обычного не предвидится. Три часа ночи! Не так часто уже – особенно в последнее время – бодрствую в этот час. Спасибо “Литературному экспрессу”. И, если глянуть глубже (гениально работает мозг!), сейчас не столько три часа ночи, сколько три часа утра. В четыре, согласно расписанию, мы прибудем в первый пункт назначения, не так давно снова названный Нижним Новгородом… Надеюсь, Максим Горький на это не обиделся? Он ведь тоже больше к Нижнему Новгороду привык.
Вагон колотит, мотает. Скорость! Наверно – опаздываем, как всегда, наверстываем? Стоп! Эта мысль продиктована слабостью: мол, опаздываем, можно еще полежать… Встать! Харя – провел ладонью – абсолютно небритая. А утром перед народом выступать! Писатель – властитель дум… Глядя на тебя, и читатели бриться перестанут. Последний раз брился еще в Питере, в роскошной одноместной ванной…Тут не то! Тут тебя ждет дергающийся, лязгающий туалет! Можно, конечно, подождать, пока вагон остановится… но тогда его начнут перецеплять, толкать… рука с острой бритвой может дрогнуть. Можно, конечно, подождать, пока вагон загонят в тупик, и тогда привольно побриться… Умно! Но таких умных у нас весь вагон. Выстроится очередь. Занять за час? Это как-то слишком прохиндейски: “Я тут занимал!” Неловко глядеть товарищам в опухшие их глаза. Вот такие тут драмы разыгрываются в ночи. “Вставай, поднимайся!” С хрустом суставов сел. Мой сосед Набоков (занимающий собой, надо отметить, три четверти объема купе) недовольно забормотал, впрочем, не просыпаясь. Как истинный аристократ, он был недоволен, что беспокоят в такую рань. Впрочем, и он, видимо, думал во сне о предстоящей работе, даже спал не раздеваясь, чтобы стремительно подняться. Молодец.
Почти беззвучно, не считая сварливого визга молнии (Набоков поморщился), я вынул свой бритвенный несессер и, тщательно прикрыв дверь, вышел в коридор. Кидало от стены к стене дико! Мне кажется – алкоголь тут ни при чем. С трудом добравшись, как в качку, открыл дверь туалета. В тусклом свете увидел намыленное, но красивое лицо Артура Гиваргизова. “Я сейчас… скоро!” – сонно пробормотал он. Ответственная растет молодежь!
Города
Города все начинались одинаково – но оказывались разными. Начало: восемь утра, а все уже готовы, собраны, сидят в купе или даже нетерпеливо стоят в проходе, мучительно вглядываясь в серую муть над путями: что-то грядет? Наш комиссар, очаровательная Нелли Петкова в фирменной маечке “Литэкспресса”, идет по вагону – но никого уже не надо торопить, а тем более будить.
– Чертовски хочется работать! – от лица всей литературной общественности заявляю я. Что там было ночью, кто сколько выпил и где упал – даже не обсуждается. Все в строю!
Любуюсь своими собратьями по перу. В том числе и коллегами, увиденными здесь впервые. Василий Головачев! Звезда жанра фантастики, казалось бы, далекого мне… но какая личность! Мощная фигура в модном обтягивающем пальто; могучий лысый череп придает его образу что-то фантастическое (писатель и должен походить на своих героев), взгляд и голос полны силы. Сразу видно – с таким не пропадешь! И верно, сколько раз в трудных ситуациях его твердость, напор, рыцарское отношение к дамам поднимали наш измученный дух. В обычной литературной жизни мы разбиты на мелкие ячейки… Тем приятнее оглядеться окрест.
Вперед! Трудности начались! Нижняя ступенька вагона далеко не достает до земли, приходится прыгать, потом с наслаждением принимать на руки дам.
Море рельсов! И никаких ориентиров! В тумане, перепрыгивая через пути, добираемся до высокого здания… Но то диспетчерская, а не вокзал. Нелли нервно звонит по мобильнику. И вот наконец – вокзал, и несколько заспанных библиотекарш пытаются изобразить радушную встречу.
Выходим на улицу. Вздох! Все вокзальные площади одинаковы. Сколько тебе, бедолага, еще бегать, добывая средства на жизнь? Похоже, эта мысль пришла в голову многим из нас. Раздолбанный “рафик”. Толчея машин. Нижний – город горбатый: то вниз, то вверх. И вдруг – вырываемся на простор! В тумане, который уже начинает пробивать солнце, сливаются две огромные реки – Волга и Ока. Высокий острый мыс между ними.
Сорок пять лет назад я стоял здесь, на этом месте. Помню, как с кузеном Игорьком решили спуститься вниз по Волге, посетить места происхождения нашей семьи и здесь сели на пароход. И вот она опять – контрольная точка. Как время провел? Тридцать книг написано. И главное – годы прожиты, судя по истрепанности книг в библиотеках, не напрасно. Жизнь прошла. Но не мимо!
Теперь уже ничего не страшно! Ну? Перед кем тут надо выступать?
И скажу – все города отпечатались намертво, и каждый сам по себе.
В глухой маленькой Вятке, озаренной именами Герцена и Грина, было настолько уютно, тепло, душевно, что после нее другие города мы мерили этой единицей измерения: “пол-Вятки”, “четверть Вятки”, “почти Вятка”. Пронзил душу вид с высоты на раздольную реку, давшую название городу. Глядя на желто-зеленые леса до горизонта, сказали почти хором: “Нестерова картина”.
Пермь, наполовину дворянская, наполовину сталинская, была родным городом Толи Королева, и мы все прониклись его воспоминаниями-переживаниями. И вид с высоты – теперь уже на изгиб Камы – тоже был захватывающим дух.
Екатеринбург – родина Толи Курчаткина. Помню его поселок Уралмаш. Неповторимое место! Город развивается бурно – и даже слишком бурно, казалось порой. Пробки не уступают московским, из-за них мы даже не успели в музей Ельцина… или не слишком стремились? Быстро меняются у нас политические авторитеты и даже эпохи, тут Россия абсолютный чемпион.
Сохранились и старинные дома, во многом благодаря писателям – Бажову, Мамину-Сибиряку. Но много уже поднебесных, головокружительных башен. И, глядя на отражения небоскребов в воде, я почему-то подумал: Торонто! Хотя в Торонто никогда не бывал.
Встречи
“Первый бой” – в Нижнем. В гулком зале занята четверть мест. Судя по навостренным перьям – исключительно журналисты…Так ведь на работе читатели! Утро ведь!.. или не в этом дело?
Библиотекари готовились с душой, на каждого гостя – персональный стенд с его книгами. Налетело телевидение. С лету сняли сюжет: “Книги в основном старые, – вот и у Попова лишь книги восьмидесятых годов стоят, дальше – обрезало”.
Улетели. Ко мне подошла смущенная библиотекарша.
– Что, уехали уже? – спросила она.
– Уехали. А что? – Я и сам был расстроен.
– Не совсем правильно сняли. Ваши новые книги все у нас – да только на руках, не удалось поставить.
Вот – счастье!
В тихой Вятке сначала хотелось посочувствовать здешним писателям – оторванно живут, до столиц не достают, варятся в собственном соку. Но после совместных выступлений эта грусть начисто прошла, настолько они любимы, популярны у себя, настолько их книги созвучны здешним читателям. Завидно было: такого бы уюта и нам! Съехавшись в мегаполисы, где никто уже не знает никого, выиграли мы или проиграли?
Слегка уязвленный слишком явной победой местных, пришел вечером в прекрасный, двухсветный зал библиотеки им. Герцена… и отмяк душой: девять моих книг и – потрепанных!
В Перми встреча оказалась холодной – никто явно не читал. Мероприятие! Пришлось разгуляться на всю железку, чтобы пробить казенную скуку.
Екатеринбург – сам себе столица. И встретили нас добродушно, но слегка насмешливо. Мол – чего? У нас у самих тут великих писателей пруд пруди! И слава богу: всем в одной очереди не надо стоять… Но жалко, что русская литература распалась на куски – пусть даже и сочные. Екатеринбургское гостеприимство было самым пышным… в Питере нам так не принять!
– Кстати, – шепнул мне сосед по столу. – Должен был сегодня лететь в Лондон, к переводчику. Ради вас отложил!
– Ну зачем же такие жертвы? – смущенно произнес я. – Ради какого-то мероприятия…
– Вы, наверно, не поняли! – И он вынул из портфеля мою книгу с торчащими из переплета нитками. – Я очень рад!
– Тогда и я рад!
Люстры вспыхнули ярче.
Потом мы тащились в гостиницу, и каждый был горд. Мы сделали это!
Ночью я смотрел из номера на вокзал, на сверкающие пути. Кажется – и дальше бы ехал!
∙