И вот мы тронулись, то есть я хотел сказать – тронулись в путь, хотя, впрочем, и иное значение этого слова тут вполне применимо. Мы приехали во Владивосток совсем другими людьми по сравнению с теми, кто стоял в очереди на посадку в самолет до Читы. Я, помню, что-то лихорадочно достукивал на ноутбуке, метался в поисках интернет-кафе, отправлял чуть ли не с трапа самолета какой-то срочный файл, привычно опускал глаза долу, когда в очереди замечал впереди себя знакомые лица. Еще немного побыть с собой, додумать парочку неотложных мыслей, сделать пять-шесть судьбоносных звонков…

Разительный контраст с тем, что происходило через одиннадцать дней. Мы просто не могли оторваться друг от друга. Пионерлагерь какой-то, – ловил себя на привычном скепсисе (хотя, надо сказать, никогда не проводил время с юными пионерами). Да, пионерлагерь взрослых людей, вдруг отрезанных от привычных будней, когда невозможно позвонить другу, сходить в Третьяковку, выйти вечерком из дому и тихо дошагать до ближайшего парка. А тут – друзья рядом круглые сутки, звонить никуда не нужно, прогулок в избытке, а еще нескончаемые разговоры, разговоры – вроде бы все с прибауткой, а на поверку – сплошь о главном и важнейшем.

Это было незаменимо, памятно и… непересказываемо. При любой попытке прямо и в лоб описать происходившее с нами в те дни почти неизбежно впадаешь в липкую трясину ложного пафоса, штампов, никому не интересных деталей.

“За окном чередою пробегали нескончаемые пейзажи…”

“На станции Облучье втроем с Иртеньевым и Волгиным написали шедевр-экспромт в четыре строки…”

“В Красноярске обедали с почтенным, как вечность, представителем местной писательской организации по фамилии Асламов. Оказался отцом “дрянной девчонки” Даши…”

Далее, как говорится, – и т.д. да и т.п.

Между тем в дороге я занимался дописыванием рифмованных пассажей, начатых летом и брошенных на полуслове. Причины их появления либо прозрачны (война да кризис), либо мало кому интересны (писал полгода в “Живом Журнале” по-украински – ну, чтоб был одновременно и “интимный дневник”, и текст мало кому понятный). Эти тексты связала извилистой линией дорога, прекрасное ощущение себя находящимся в неизвестном временном поясе в не обозначенном на карте месте, вне городов и селений. Может быть, именно эти строки способны дать наиболее верное представление – нет, не о подробностях путешествия, но о том особом, освобожденном от каждодневных забот состоянии духа, в котором пребывали путешественники на маршруте Москва – Чита – Владивосток.

 

стихи

спросите вы у тишины

Для Игоря Иртеньева

зачем все русские вопро
бледны как дым от папиро
на черный день спроси его
зачем арапа своего
младая любит дездемо
глядясь в постылое трюмо
зачем зачем же из-за ту
жилища молнии лету
летит орел тяжел и стра
навстре творению петра
и до кавказа моего
се глас
хотят ли россы во
 

сонет северо-западный

я ж тебя я ж тебя ты ж меня где
в вологде сумрак и в риме ненастье
не назови сочиненное счастье
горькой добавкой к пустой воркуте

как же сомнением полон и пуст
этот такой и неласковый вечер
плечи накинь на сбежавшее вече
легче и метче пронзительный пруст

бьет меня влет и навылет но как
через один расквитаться по счету
чтобы и быть и казаться плечо там
стиснет рука и уйдет в облака

выдох и вдох изумленный как те
темно-терновые терпкие слезы
что выливаются в срок не из розы
а из угрозы и в вологде-где

 

кризис

нудно трудно оказаться по утрам и вечерам одинаковым
                      смеяться улыбаться докторам
а нечистым турбочистам нигилистам и игристым винам
                      веритасам чистым трам тарам трам тарам
ты один не оказался тоже мне какая цаца
                      ассирийцам персиянцам по серьгам

что же где по сто и боле глянет день твой поневоле
                      рецессивно чисто поле джонс насдак
от эмэмвэбэ до края по равнине рассекает
                      доу-джонсная кривая краковяк
вот и выйдет что речистым всем былинникам орлистым
                      удалым кавалеристам бом-кирдык
а нечистым турбочистам шевролям и мицубистам
                      словно злым энкаведистам гоп да смык
что же царствует над нами кто над нами вниз ногами
                      чтобы небо над звездáми удержать
надо надо поклоняться и склоняться и спрягаться
мать

 

мультикультурное

…на русский вернулся я только за то,
что им разговаривал негр
преклонных годов, и, как лошадь в пальто,
валился в подмоченный снег
и падал в объятье в халате, и кисть
свечою горела на стуле,
и это нас тянет друг к другу – окстись,
язык мой! об ультима туле
не помни! с тобою теперь провода
под током мы: нас ненароком
пробросит навстречу лихая беда –
со мною сурок мой; с суроком
моим я далёко пойду
(со мною язык мой, со мною),
а если преклонные негры в аду
настигнут – я стану звездою,
которую, коли зажгут, то тогда
и это кому-нибудь нужно,
и будет гореть золотая звезда,
о враг мой, язык мой досужий…

 

∙