Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2009
У кризиса, как у медали, есть оборотная сторона. Урезаемые зарплаты и редеющие, как после бомбежки, ряды сослуживцев расталкивают дремлющее сознание, отрывая его от созерцания умиротворяющих и подменяющих действительность грез. Животное в минуты опасности напрягает мышцы, готовясь к прыжку или бегу. Человек начинает размышлять и учиться.
По субъективному ощущению, большую часть посетителей 10-й книжной выставки non/fiction сильнее притягивал сегмент литературы, заявленный в названии выставки, нежели беллетристика.
Признаться, и я начал знакомство с трофеями, добытыми в теснящихся очередях на Крымском валу, с литературы нехудожественной, где – при всем неотменимом единстве формы и содержания – важна в первую очередь информация, ключ, месседж. Все три книги, впечатлениями о которых возникло желание поделиться, – своего рода уроки.
Антология текстов о педагогике “Воспитание: возвращаясь к изначальным смыслам” (М.: Первое сентября, 2008) – урок для наставника о том, как и чему надо учить детей. Книга мало напоминает методическое пособие: философии педагогики в ней больше, чем собственно педагогики. Она, в общих чертах, об искусстве быть человеком.
Как пишет в предисловии составитель антологии Сергей Лебедев: “Мы хотим возвратить педагогике ее значение науки о человеке, показать, что в своих основаниях она исходит из предельных вопросов о человеческом бытии; показать, что в ней есть цельность и глубина, без проникновения в которые воспитание не может быть воспитанием. То, что происходит в педагогике сейчас, напрямую связано с распадом времени, с утратой цельности сферы смыслов”. Касаясь проблем педагогики, практически все авторы – от Монтеня до Меня – апеллируют не к государству, а к человеку: скорее будущее общественное устройство находится в руках учителя, чем учитель – в руках Системы. И видится в этом какая-то мистика: угнетенный бытом и семейными неурядицами учитель, не дослушав, рассеянно сажает на место вызванного к доске школяра с трогательной челкой – и лет через тридцать человечество получает Освенцим и Бухенвальд.
Лейтмотив книги сформулирован Янушем Корчаком: педагогика – не наука о ребенке, а наука о человеке, и в этом с ним солидарны все четыре десятка авторов, принадлежащие разным эпохам и странам. Ребенок – не будущий человек, он живет здесь и сейчас, его мысли, чувства, переживания имеют самостоятельную ценность, не меньшую, чем жизнь взрослого человека. Во включенном в антологию фрагменте текста Мераба Мамардашвили эта мысль получает неожиданное развитие: так же как нежный возраст еще не повод отказывать человеку в правах и человеческом статусе, так же и зрелый возраст – еще не признак зрелости. Мамардашвили в 80-х годах ставит советскому человеку суровый диагноз: инфантилизм, неумение и нежелание отвечать за собственные поступки. Как следствие – отсутствие авторитета и влияния на молодежь. (Читая Мамардашвили в “Воспитании”, вспомнил почему-то два учебника, по которым изучал в десятом классе обществоведение и историю СССР. Просталинское и насквозь застойное “Обществоведение” было издано в роскошной глянцевой обложке и разительно отличалось по форме и содержанию от старшей на вид, в сером переплете “Истории”, где развенчивался культ личности и всяческие перегибы “совка”.) “Человеку очень важно, – пишет философ, – чтобы счастье, как и несчастье, были результатом его собственных действий, а не выпадали ему из таинственной, мистической дали послушания… А мы живем в ситуациях, когда все никак не можем признать достоинство человека… И никогда не извлекаем опыт. Все заново и заново повторяется, раз мы охраняем себя от всего того, что не можем вместить, не изменившись сами”. Не думаю, что двадцать лет спустя мы значительно изменились.
О том, как выглядим со стороны мы, наша страна и наша политика, – книга политолога Николая Злобина и телеведущего Владимира Соловьева “Противостояние: Россия – США” (М.: Эксмо, 2009). Урок взаимопонимания между народами, преподанный от противного: авторы показывают, как не надо строить международные взаимоотношения и относиться к стереотипам, дабы не скатываться к вражде и холодным войнам.
Выпускник МГУ, с 1993 года живущий и работающий в Штатах, Злобин не скрывает своей антипатии к внутренней и внешней политике путинской России. Однако он не производит впечатления злопыхателя. Сочувственный и в меру добродушный взгляд, смягченный элитным алкоголем и теплой атмосферой заседаний Валдайского клуба. Обида за бывших соотечественников, когда западные коллеги Злобина костерят их больше, чем они того заслуживают (как не вспомнить Пушкина: когда иностранец начинает разделять наше мнение об отчизне – обида берет). И трезвое понимание природы нынешнего государственного устройства в России с ее “управляемой демократией”: “Надо признать, что такое развитие во многом совпало с желанием большинства россиян и в целом ряде аспектов позитивно сказалось на качестве их повседневной жизни. Путин пользовался и пользуется народной поддержкой, ибо во многом олицетворяет традиционное российское понимание того, как должно управляться государство и каковы должны быть отношения между ним и обществом”.
Вот и выходит, что власть в России гуманна: никогда не дает человеку больше свобод, чем он в состоянии унести.
Иногда в Злобине репортер берет верх над аналитиком. Вряд ли была необходимость приводить целиком уже опубликованные в СМИ интервью с его участием или подробно описывать, что ел и пил Путин и его гости на встречах в рамках клуба “Валдай”. Но надо отдать должное Злобину: главный герой “Противостояния” – не он сам, бесстрашно задающий могущественному правителю неудобные вопросы, а именно Путин. Портрет российского политика вышел у него живой и убедительный. Насколько антипатична автору российская власть, настолько симпатичны люди, ее представляющие.
Беззлобный космополит Злобин, с улыбкой говорящий истину царям на брифингах и пресс-конференциях, – идеальное зеркало для российской власти и недооформленного гражданского общества. Это не взгляд с позиции Задорнова, смеющегося вместе с публикой над трогательной неотесанностью новых русских. Это взгляд со стороны. Даже не с американской, а с третьей, максимально нейтральной. Предупреждение о том, что простодушный смех русских над самими собой не разделяется иностранцами. О том, что удивление и возлагаемые надежды сменяются в отношении нашей страны разочарованием и раздражением от ее неизбывной непредсказуемости и любования собственной нежно лелеемой уникальностью. Американцам тоже достается на орехи – за их ограниченность, самонадеянность, мессианство, слепую веру в собственную модель мироустройства и нежелание перешагивать через стереотипы. Но обо всем этом мы слышим каждый день из радиодинамиков. Едва ли мы в состоянии напрямую повлиять на американский менталитет и упорно упоминаемый Злобиным загадочный “вашингтонский истеблишмент”. Наши собственные общество и власть – гораздо более близкий и реальный материал для совершенствования.
Соавтор Злобина – Соловьев – перемежает основной текст книги своими комментариями. При всем уважении к популярному устроителю теледуэлей свою партию он отыграл неважно. И в глубине анализа он оппоненту уступает, и комментариями его пассажи по большому счету не назовешь: скорее, мысли по поводу, не слишком аккуратно привязанные к злобинскому тексту. Он попросту выполняет в полруки функцию противовеса, “взгляда изнутри”, дабы книга в целом не выглядела в глазах ура-патриотов образцом антироссийской пропаганды.
“Противостояние” возвращает читателю вкус к политике, отбитый полуправдой и официозом, хлынувшими на нас в последние годы со страниц газет и телеэкранов. В книге мало эмоций, но много пищи для размышлений.
Например, о том, как будет строиться миропорядок после Косова и южноосетинской войны, обнаруживших несостоятельность ООН и других межгосударственных институтов.
Или о том, сколько еще бесплодно качаться маятнику русской мысли между западничеством и славянофильством. Со времен Петра главная проблема России – самоидентификация. Кто мы, наконец, – скифы или Европа? Когда повзрослеем и вырастем во что-то определенное? Трудно не согласиться со Злобиным: если бы Россия не провозглашала себя демократией, претензий к ней со стороны Запада было бы куда меньше.
Злобин убежден, что для достижения взаимопонимания между странами и народами недостаточно ставить себя на место других – потому что другие на своем месте, в силу особенностей национального характера и традиций, ведут себя иначе. Важнее знать, признавать и уважать эти особенности.
Третий урок, который я вынес из non/fiction, не может оставить равнодушным пишущего читателя: он о том, как сочинять истории. Книга преподавателя сценарного мастерства Роберта Макки “История на миллион” (М.: Альпина нон-фикшн, 2008) не дает готовых рецептов для написания бестселлера. Но автор честно поверяет алгеброй гармонию десятилетиями не меркнущих киношедевров и вскрывает принципы, обеспечившие их успех.
Макки возвращает нас к истокам литературы, убеждая, что главное в любом произведении – это не стиль и не диалоги, а собственно сюжет, захватывающая история. “За последние двадцать пять лет преподавание писательского мастерства в американских университетах изменилось: акцент сместился с внутреннего аспекта творчества на внешний. Новые тенденции в истории литературы отвлекли преподавателей от глубинных источников истории и направили их внимание на такие ее аспекты, как язык, коды, текст…”
Пресловутая “смерть автора” больно ударила по литературе. Автор мертв, некому рассказать историю. На долю читателей остался либо масслит, либо постмодернистские перепевы и концептуалистские изыски.
Кинодраматургию, по мнению Роберта Макки, тоже не преподают как следует: “…до недавнего времени… этот предмет не изучался ни в одном из европейских институтов кинематографии, за исключением Москвы и Варшавы”.
Но главная, возможно, причина упадка искусства повествования заключена, с точки зрения автора, не в ущербном образовании, а в той же проблеме развития и воспитания человека, с которой мы и начали наш обзор: “С каждым днем время, в которое мы живем, все больше и больше отягощается нравственным и этическим цинизмом, релятивизмом и субъективизмом, что приводит к значительной трансформации ценностей… Как рассказать о своих чувствах зрителям, у которых с каждым днем усиливается скептическое отношение ко всему на свете?”
И здесь пафос Роберта Макки смыкается с пафосом книги Сергея Лебедева.
Внутренне опустошенный, юный наш современник входит в кинозал с пакетом попкорна и под хруст оного смотрит незамысловатую историю, которую единственно и заслуживает уровнем своих духовных запросов и ожиданий. Зритель и художник стоят один другого.
“Я истосковался по великим фильмам, – сетует Макки. – За последние два десятилетия я видел хорошие ленты и несколько очень хороших, но крайне редко – фильм поразительной силы и красоты”.
Что же вернет в кинозалы искусство, а старому голливудскому наставнику – оптимизм? Только одно: “возвращение к изначальным смыслам”. Человек должен снова стать человеком.
∙