Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2009
Театр.doc билеты (пока) можно не заказывать заранее. Их покупают перед началом спектакля за 200 рублей, хотя и при такой цене многие зрители умудряются пройти бесплатно: это друзья и коллеги молодых актеров и режиссеров, составляющих основу творческого коллектива. Вход в подвал. Железная дверь на амбарном замке. Практически нет никаких афиш и программок. Их просто не на что печатать. Спектакли столь же малобюджетны, как и само помещение. В помещении довольно неуютно (пока не начался спектакль). Стульев ставят по количеству пришедших зрителей – обычно от 20 до 30. Основа репертуара: пьесы молодых драматургов, пьесы на документальной основе. Полное отсутствие цензуры, просторечная, жаргонная, ненормативная российская улица льется рекой. Сюжеты – довольно свирепые и всегда социальные.
…При таком антураже Театр.doc (этакое сокровище для злобного театрального фельетона советских времен) – тем не менее один из самых известных коллективов в Москве. Не популярных – для популярности, массовости, востребованности нет места, нет денег, нет и самого желания двигаться в эту сторону, – а именно известных. Почти все здешние премьеры дотошно рецензируются и исследуются “на просвет” нашей ученой экспертной критикой. Частенько принимаются с восторгом. Считается, что здесь начинается будущее нашего театра. То, что будет ставиться в нем завтра. Поэтому те, кто ходит сегодня в драных свитерах и огромных ботинках и носит под мышкой привезенные из провинции пьесы об ужасах жизни в каком-нибудь городе Т. (особенно в 17 лет она ужасна), завтра прямиком попадают на сцену МХТ и Табакерки, да и других вполне гламурных и роскошных московских театров. Потому что это “новая волна”. Они нужны. Без них было бы скучно.
Схема правильная. Но, как в любой схеме, в ней чего-то не хватает. Не хватает меня, простого буржуазного зрителя. Можно, например, купить на Горбушке диск с фильмом “Изображая жертву”, и этим вполне качественным зрелищем навсегда удовлетворить свой интерес к “новой волне” (ведь когда-то эта история была спектаклем). По телевизору почти весь финальный матерный монолог вырезан, поэтому лучше – на диске.
…Но идти в подвал? Своими ногами? Сидеть на драном стуле? Без буфета? Слушать этот ужас живьем? Ну нет, увольте! Страшно!
Примерно так рассуждал и я, простой буржуазный зритель, пока не попал в конце прошлого года на премьеру спектакля “Соколы” в Театре.doc.
Полтора часа, проведенных на жестком неудобном стуле, не то чтобы перевернули мое сознание или заставили круто изменить идеологию, нет. Но было чувство, что я резко вспомнил что-то давно забытое – ощущение живого слова, его материю, как будто это была еда, которой не ел уже лет сто.
Чувство было настолько физиологическим, что довольно долго я боялся приступить к описанию этого спектакля. Боялся, что передать этот вкус, эту плотность, яркость слова – мне не удастся. Ну как передать вкус хлеба или яблока? Никакие слова тут не подходят. Это нужно отведать самому, попробовать, прожевать и проглотить.
…Вот именно – проглотить. Собственно, пьеса Валерия Печейкина и начинается с процесса еды. Семья завтракает. Долго и со вкусом пьют чай из дешевых чашек, едят печенье, стряхивают крошки, мать ругает своих детей-подростков, девочку и мальчика, ругает за то, за что обычно ругают матери – не так сидишь, не то говоришь, не то делаешь. Мальчик делает сахарную горку. Девочка беззлобно переругивается с матерью. И каждое слово, каждое понятие, обсуждаемое в этой семье, включая живых людей, цены, погоду, все настолько плотное и вязкое, косное, телесное, что вдруг неизвестно от чего становится страшно…
Пьеса, собственно, об этом. Не о тех страхах, которые пестует великий европейский психоанализ и которые красиво располагаются в голливудских сюжетах с их невероятными сказочными поворотами, не о страхах так называемого “современного человека”, то есть человека вообще, – нет, речь идет о наших страхах.
О тех, которые постоянно у нас на языке, постоянно близко, рядом, в воздухе, в сознании, в каждом миллиметре нашего обжитого пространства. Об уютных страхах, о тех, что мы любим. Без которых не можем обойтись.
И – несмотря на то, что действие пьесы происходит не в России, а среди русских, оставшихся “за границей”, в Средней Азии, – речь идет именно о русских страхах, самых маргинальных, самых простых, как я уже сказал, уютных, обиходных, привычных.
Если говорить о сюжете, то здесь все боятся всего. Бабка, которая “упала со стула” и переезжает к родным, боится остаться одна. Мать боится, что дети “разбудят отца”, который устал и спит. Отец боится, что сын “вырастет хлюпиком”. Сын боится…
А вот фигура сына-подростка (блистательно сыгранного молодым актером Егором Атаманцевым) – особая, в нее стоит вглядеться. Это герой, глазами которого увиден весь этот мир. Поэтому-то мир в квартире Соколовых и выглядит так смешно. Мальчик-то изначально ничего не боится, и хотя на него все кричат, все его понукают, он защищен этим своим смешливым, внимательным взглядом на мир. Но он гораздо тоньше, чем все остальные герои. И потому в конце пьесы, когда и его настигает страх перед чем-то неведомым, жутким, в это веришь. Ведь атмосфера этих живых слов на сцене становится все плотнее, все ощутимее. Нам все время смешно – и постоянно страшно. Удивительный эффект.
Описывать строй речи пьесы, эту систему мышления по фразам, по элементам, совершенно бесполезно. Есть, конечно, простейшие кубики: мать произносит сакраментальное: “ей нельзя носить тяжести, потому что она девочка!”, “будешь слишком много читать, дураком станешь”, “что ж я, родную мать одну помирать брошу?” – и в этом поначалу не видишь ничего такого (да сами то же самое говорим каждый день); но постепенно эта народная мифологическая речь обволакивает, проникает в тебя, заполняет тебя целиком. И вот ты подчиняешься ее власти. И даже самая грубая физиология спектакля становится лишь частью этой русской страшилки.
А страшилка – смешной, детский жанр.
Физиология вписывается в систему русских народных страхов абсолютно органично.
Также как вписывается и политика – “все нормальные люди уже уехали в Россию, только мы тут сидим”. И экономика – “автобусы из-за границы не пришли, у них там мазута нет, без работы сидим и будем сидеть”. И быт – протекают краны, отключается электричество, мерзнут батареи.
И возраст – “да не выйдешь ты замуж, кому, на хрен, дура такая нужна”. И погода – “зимы стали теплые, лета холодные”. И мораль – “теперь люди стали совсем другие”.
Я, собственно говоря, не цитирую спектакль, там все сказано гораздо точнее. Я пробую на прочность, на округлость саму эту конструкцию – как она, оказывается, близка мне! Как понятна…
В спектакле есть ключевая сцена – в ней герои рассказывают друг другу самые страшные истории из своей жизни. Отец – про армию. Мать – про роды. Увечья, несчастья, отрубленные конечности и порушенные судьбы льются, как подлинная, истинная, сегодняшняя народная песня. Как, я бы сказал, соревнование певцов, как древний обычай. Как наш национальный вид спорта. Как правда народного слова, говоря высоким слогом.
Молодой режиссер Елена Рейс, которая извлекла из бесформенного, на первый взгляд (но только на первый) хаотичного текста Печейкина самую суть и заставила зрителя смеяться над этими страхами, сделала филигранную работу по огранке, выделке, аранжировке этой страшной “народной песни”.
…Спектакль “Соколы” сейчас, когда все вокруг полно страхом перед будущим, перед глобальным “кризисом”, я бы показывал по самому федеральному из федеральных телеканалов каждый день. Чтобы зритель увидел себя в настоящем зеркале искусства, чтобы мог посмеяться над собой.
Но нет. “Соколы”, конечно, не впишутся ни в какой формат – ни в народный, ни в гламурный, ни в высоколобый.
Поэтому – в подвал, в подвал. Откровение надо получать в истинно-откровенном, а попросту голом месте.
∙