(Новая русская критика. Нулевые годы)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2009
Сергей СИРОТИН
Искушения новой критики
Искушения новой критики
Новая русская критика. Нулевые годы. составитель Р. Сенчин. –
М.: Олимп, 2009.
В сборнике «Новая русская критика. Нулевые годы», составленном известным писателем Романом Сенчиным, под одной обложкой представлены работы молодых критиков – как начинающих, так и уже получивших известность и признание. Большинство авторов участвовали в Форумах молодых писателей в Липках, многие сами пишут прозу и стихи.
То ли вследствие объективных причин, то ли вследствие задумки составителя все без исключения тексты так или иначе обращаются к проблеме «нового реализма» – явлению, рождение которого было манифестировано (С. Шаргунов, В. Пустовая), но специфичность которого так и не была внятно сформулирована ни самими идеологами, ни их сторонниками.
Отношение к «новому реализму» невольно становится отправной точкой самоидентификации молодых критиков – возможно, в этом и состоит вся его специфика. У некоторых в поле рассмотрения попадает также постмодернизм, умение формулировать претензии к которому сегодня поистине становится искусством. Шаргунов в эссе «Отрицание траура» требует от нового реализма «яви», «ритмичности, ясности, лаконичности» и отождествляет постмодернизм с его характерным ироническим приемом: «Постмодернисты… оборачиваются… литературоведческим безвредно хихикающим кружком». Однако доказать «новую реалистичность» и принципиально непостмодернисткий характер текстов самого Шаргунова вряд ли удастся: название первой главы повести «Ура!» является строчкой популярной песни, а сама повесть кончается смертью (так ли? однозначности реализма здесь нет) героя-рассказчика, чем не может не отсылать нас к известной проблеме постмодерна. Это вообще распространенное заблуждение насчет постмодернизма – считать, будто он является вопросом какого-то простого выбора. Молодая критика подходит к этому выбору истинно потребительски – оценивает минусы постмодернистской литературы, доказывает ее бессмысленность и забывает о том, что именно подлинность той самой действительности, «незамутненное» знание которой она хочет противопоставить иронии, и составляет всю сложность (и ужас!) ситуации постмодерна.
Пустовая вторит Шаргунову в его требовании реальности. Но отдавая приоритет идее перед реальностью, как молодости перед литературой: «В Сергее Шаргунове пишет молодость, а не литература», – Пустовая совпадает с молодой критикой в ее общем свойстве считать любые рассматриваемые произведения сопоставимыми по значимости. Когда Шаргунов с его «несколькими словами про ментов» и соображениями о «пидорах» объявляется живым воплощением мысли Шпенглера в силу наличия у первого «силы врожденного духовного инстинкта», в этом можно видеть в лучшем случае лишь слепой восторг от вожделенной перспективы (эссе «Манифест новой жизни»). Между тем задача по введению ее в ряд равноправных точек зрения на человека и мироустройство не решается.
Второй общей тенденцией является акцент на гражданском облике литературных героев. Требование реализма без пояснений отождествляется с требованием актуальности и выражения гражданской позиции. Наиболее радикален здесь М. Свириденков (статья «Ура, нас переехал бульдозер!»), который понимает литературу как орудие противостояния власти. Не совсем ясно, где он видит недостаток представлений о той бандитской реальности, которую он намерен правдиво донести до читателя и «ни за какие сникерсы» не хочет идеализировать.
Анализ качества текста почти отсутствует как таковой – критиков прежде всего интересует отношение писателей к современной России, принятие или неприятие ими революционного пути преобразования. Если Пустовая еще улавливает «дилемму гражданского чувства» (статья «Скифия в серебре»), то для многих она уже решена. А. Рудалев открыто требует от литературы этического идеала: если литература не нравственна – для него это «усредненная планка» (статья «Письмена нового века»). Тот же Свириденков еще упрощает ситуацию: молодые «обязаны писать правду» и «писатель не должен перекидывать на читателя работу по раскрытию образов». И. Горюнова там, где должна начинаться критика, скатывается в памфлет и называет издание стихов Тимура Кибирова «огрехом» издательства. Следует отметить также дурной тон и заглавия ее статьи – «Достоевский и другие», – и его заключения. Разбор современных произведений, заканчивающийся демонстративным чествованием классики: «пойду перечитаю Достоевского», – едва ли можно назвать критикой.Тогда уж следовало статью назвать «Бог и мелочи» и закончить так: «Пойду перечитаю Библию».
С. Беляков делает попытки скорректировать мировоззрение Валентина Распутина, когда наталкивается на его неполиткорректные суждения о других национальностях (статья «Правда, увиденная своими глазами»).
Само же литературное измерение, как правило, опосредуется авторами сборника в форме развернутого пояснения к облику, поведению и психологии изображенных героев. Причем стремление прокомментировать портреты героев обычно не прибавляет дополнительного смысла к тому, который можно с очевидностью найти в самих разбираемых книгах.
Представленная критика отлично справляется лишь с одной своей задачей – быть проводником литературы для читателей. Вместе с тем ей не хватает глубины в анализе подробностей, четкости в формулировании проблематики произведений. Дающиеся обобщения часто бессодержательны. Пустовая, обозревая пути современных литературных исканий, приводит тезис Леонида Фишмана, который связывает перспективы «действительно иного будущего» России с «радикальным изменением миросистемы». И не видит тавтологию в самом тезисе: связь одного и другого в современном глобалистическом мире и так очевидна, она едва ли может предлагаться в виде чьей-либо интеллектуальной догадки. «Что объединяет этих трех авторов?» – задается вопросом А. Ганиева, обсуждая творчество Александра Кирильченко, Дмитрия Горчева и Сергея Солоуха. И отвечает: «объединяет в первую очередь время». Тогда как тремя страницами ранее их объединяли «в первую очередь вечные темы, главная из которых – любовь». Е. Погорелая обобщает признаки поэзии двадцатилетних – основываясь на анализе всего двух поэтов.
А заметки Погорелой об Ирине Евсе и Марии Галиной производят такое впечатление, будто она разбирает откровения святых отцов: «Нить бытия нащупана в самый момент усечения; истина, на минуту пробрезжив в сиянии светил, падает с неба и рассыпается в прах» (статья «Наедине с пустотой»). Мы не вправе осуждать читательский восторг, но стремление к исключительным эпитетам симптоматично. Всюду маячат «изломы бытия», «накалы трагедийности», слова вроде «сила любви» и «самопожертвование» – и в итоге их концентрация приводит к инфляции их значения. Эпитетам у некоторых авторов сопутствует усложненная лексика. Ее использование означает все то же стремление к исключительным, сильным словам, хотя эффект получается обратный – мало того, что авторы демонстрируют непонимание некоторых слов, они элементарно не дают понять своей мысли. Как понять Погорелую, когда она пишет, что «карта расстелена поверх разложения, сакральное имя, пройдя сквозь нарисованные ландшафты, тонет в пыли»? Или, например, А. Ганиеву, когда она пишет, что «заложенная тут дуальность <…> оборачивается выбором второго члена дизъюнкции» (статья «И скучно, и грустно»)?
Наиболее осмысленными и сдержанными мне представляются статьи Н. Рубановой и С. Чередниченко. В несколько сумбурной работе Рубановой «Килограммы букв в развес и в розлив» все же отчетливо звучит претензия к отсутствию собственно критики: «В общем, не рациональнее ли разбирать непосредственно качество текста?» Не менее важно, что она отходит от этических ограничений и указывает на внеморальную природу творчества. Чередниченко в своей небольшой статье «Три искушения “новых реалистов”» последовательно и аргументированно раскрывает несостоятельность «нового реализма», видя в его истории лишь «цепь искушений». Уравновешенный анализ современной прозы заканчивается у него словами, которые я считаю лучшими в этой книге: «Спокойная серьезность – эта позиция видится мне подходящей для писательского ремесла».
В предисловии составителя говорится, что молодые критики «рассматривают литературное произведение не только через линзы эстетики, филологии, но привлекают инструментарий философии, социологии, политологии, геополитики и даже теологии». На мой взгляд, в целом это не соответствует действительности. Вряд ли удастся заподозрить молодых критиков в узком кругозоре или незнании мировой культуры. Скорее наоборот. Но эффективного знания им точно не хватает, результатом чего становится не только концептуальная слабость их текстов, но и вообще неведомо откуда взявшаяся уверенность, что текущее состояние молодой русской литературы может быть противопоставлено прошлому мировой.
И тем не менее, несмотря на скептичность в отношении содержания сборника, сам факт его выхода представляется мне значительным. Он свидетельствует о действительном росте интереса к литературе, в том числе к произведениям молодых писателей. Молодые писатели, а вместе с ними и молодые критики подтвердили свою состоятельность в качестве участников литературного процесса, причем они стали в нем не балластом, а своего рода противовесом тем идеологическим войнам, которые вели между собой критики старшего поколения. В 90-е годы публикация молодого автора в толстом журнале была почти исключительным событием, сегодня усилиями нового поколения это предубеждение в отношении молодости было побеждено. Настоящий сборник, составленный из толстожурнальных публикаций, тому подтверждение. В этом смысле искренность его текстов, возможно, значит больше, чем порой их банальность.