Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2009
Екатерина РЕПИНА
Другой край земли
Рассказ
Снова приходил участковый. Теперь уже по-серьезному: в форме, при фуражке, без жвачки за щекой. Вызвал Юлиного папку на крыльцо и долго внушал, что воровать лес – плохо. Юля прокралась в сени, чтобы подслушать, что будет с папкой, если поймают.
– Смотри, Никита Юрьич, попадешься – сам будешь виноват. О дочке подумай. Ее в детдом сдадим. Не скоро свидитесь. Знаешь, сколько сейчас за незаконную вырубку леса дают?
Папка кивнул. Так Юля и не поняла, сколько. Немало, наверное. Папка сильно затянулся и еще раз кивнул. Конечно, много. Значит, в тайге им нельзя попадаться участковому на глаза. Они отправлялись туда вдвоем, ведь Юле было уже двенадцать, она научилась отличать опасные звуки от прочих и вовремя предупреждать папку.
Пока они вместе, их никто никогда не поймает. Совершенно зря приходит участковый. Папкины глаза, Юлины уши работают гораздо эффективнее старенькой аппаратуры местного отделения милиции. Пусть ловят других “черных” лесорубов. Покуда таежные боги помогают, им с отцом все нипочем.
– Мы же не трогаем кедр, только дуб. Так он еще лучше растет после вырубки, – объяснял папка, когда они в первый раз заехали в таежные дебри на мотоцикле с коляской. Юля сидела за ним, а коляска гремела и подпрыгивала на каждом ухабе. На обратном пути в коляске перевозили “метровки” – распиленный дуб. Одно дерево, если было большое, могли вывозить целую ночь. Юля и папка работали по ночам, а утром сдавали “метровки” на пилораму, китайцам.
Отец прятал бумажные деньги в карман, а мелочь отдавал Юле. Иногда выходило десять рублей, но чаще – пять-шесть. Из ценного у Юли были мечта и копилка. Копилка представляла собой глиняную улитку, оставленную прошлогодним квартирантом – китайцем. Мечту трудно было выразить словами, настолько та была прекрасна. Впервые она приснилась Юле после китайской сказки.
Зеленые сопки, окружавшие село со всех сторон, казалось, отливали синевой. Может, только потому так казалось, что они были далеко и цвет искажался, а может, из-за неба – отражали его, подобно тому как зеленое море отражает небо и само становится синим. Но сопки были гораздо красивее моря, считала Юля.
Отец рассказывал, что сопки получились такими волнообразными благодаря древнему морю. Даже после такого известия Юля не полюбила море. Все равно оно отступило далеко. Оставило на здешней земле заботливо намытые известняковые скалы и небольшие холмы с округлыми вершинами – сопки. Те самые, которые Юля любила всей душой.
Китаец Чжао, прошлогодний квартирант, одним вечером, сидя на крыльце, рассказал сказку. Утром и днем он работал на пилораме, вечерами не пил самогон, как местные парни, все сидел на крыльце и напевал китайские песни. А тут вдруг заговорил, да еще и по-русски, да еще и с Юлей. Она поначалу опешила.
– Юля, ты знать женьшень? Хочешь знать женьшень сказка? Сказать я?
Отец чинил мотоцикл перед сараем, Юля подавала ему инструменты. Отец улыбнулся, ответил за Юлю:
– Коли интересная история, почему бы не послушать?
Китаец вдруг насупился, погрозил Никите кулачком.
– Эй! Тебе не надо сказать, Юля надо сказать. Юля, ты слушать сказка? Она – тайна. Не надо – не сказать. Хочешь знать сказка женьшень?
Юля с опаской взглянула на папку. Он по-прежнему улыбался. Выходит, китаец рассердился в шутку, а тот шутку понял, не обиделся.
Она села на маленькую скамейку, твердо сказала:
– Надо!
Китаец важно кивнул. Юля оглянулась. Папка занимался мотоциклом, совсем не смотрел в их сторону. Чжао долго собирался с мыслями. Наконец, начал:
– Тут земля раньше была Китай! И речка была Китай, и дерево была Китай! Раньше! Потом мы забыть здесь земля, Россия забрать земля. Теперь тут ваш земля. Но тайна осталась наш тайна! Женьшень!
Китаец произносил слова отрывисто, гневно. Юле не становилось от этого страшно. Она не вдумывалась в их смысл, но слова сами, без ее помощи, рисовали картинки, одну за другой, и в результате получалась история. Даже не история – сказка.
Речка протекала близко, за соседним огородом. Мелкая, чистая, летом она спасала от жары, снабжала питьевой водой. А дерево – это жизнь. Юля и без китайца знала, как много для них с папкой значит дерево. Китай – соседняя страна, в ней живут друзья и родственники Чжао. Они много работают и совсем не пьют самогон, только вот с лесом им не повезло, потому приходится покупать здесь. Природа здесь богаче, и это справедливо, по-честному, что именно здесь много леса, думала Юля.
– Женьшень помогать человек жить, не болеть, богатеть! Искать женьшень трудный! Если ты находить женьшень, ты стать богатый человек! Много деньги, много счастье! Женьшень дать много счастье! Я знать, как искать женьшень! Сказать?
Юля будто спала. Глаза ее были открыты, она по-прежнему сидела на скамейке, возле крыльца, но мысленно гуляла вдоль речки, вверх по распадку, к вершине сопки, а потом вниз, под шелест дубовых листьев.
– Сказать или не сказать? Тайна!
Китаец замер в ожидании ответа. Юля считала, что искать женьшень скучно. Да и к чему, если деньги у них с отцом водились. Но все же кивнула. Чжао на днях уезжал домой, хотелось остаться в его памяти вежливой русской девочкой.
– Ай-ай! Сказать! Хорошо! Я сказать! Север есть скала, от скала утро идешь на солнце, гляди – елка. За елка пещера. Пещера жить бог, это бог-тайга. Он тебе сказать, где женьшень. Женьшень – богатый ты. Иди!
Чжао махнул рукой на север. Сказка закончилась. Юля посидела немного, обдумывая услышанное, тяжело вздохнула, как папка, когда не понимал, что китаец хочет сказать, но тут же вспомнила, что нужно быть вежливой.
– Хорошая сказка. Намного лучше тех, что по телевизору. Спасибо!
Китаец понизил голос:
– Только ты знать. Никому не сказать. Ты – хороший, Юля. Будешь богатый – уходи отсюда, тут плохой, бедный школа. И папа уходи тут. Вместе уходи. Найди женьшень и уходи.
– Куда уходить? – испугалась Юля.
– Далеко! Город! Хороший! Тут плохой город, далеко – хороший. Тут нет богатый человек, тут бедный, от самогон пьяный. Город – школа, дорога, мост, пароход, кино!
Юля постаралась сказать как можно мягче, но все равно вышло резко:
– Здесь красиво! Здесь дом и папка. Зачем мне город, зачем мне твое богатство? В городе воруют, папку обокрали на вокзале, ему поесть не на что было! В городе дорого и люди злые. Сам иди в свой город!
Отец поднял голову, строго окликнул дочь:
– Не дергай его! Толку что? Помоги мне малость.
Чжао зацокал языком, покачал головой:
– Ай-ай-ай!
После того Юле часто снились северная скала и пещера к востоку от нее. Много раз она пыталась заглянуть в пещеру и разглядеть в ней таежного бога, но не чтобы разузнать, где искать женьшень, а просто так, чтобы увидеть, кто оберегает их с папкой от милиционеров. Главной мечтой было найти ту пещеру, по-настоящему. Копилка и мечта появились примерно в одно время, но никак не были связаны между собой. Юля грезила не о богатстве – о дружбе со сказочным существом.
С тех пор, как уехал китаец, прошел год. Наступила осень.
В здешних краях осенью собирали кедровый орех, сдавали его перекупщикам, а потом долго пьянствовали или же покупали кое-что по хозяйству. Юлин отец в это время забывал о дубовых “метровках”, оставлял дочь дома, появлялся раз в три дня, сгружал в сарай мешки с орехом и снова возвращался в тайгу.
Осенью Юля вынуждена была ходить в школу. Весной или зимой, когда ночами они выезжали на промысел в тайгу, папка разрешал пропускать хоть целую неделю занятий.
Осенью же бывал непреклонен. Школа – единственный путь в нормальную жизнь. Без знаний не обойтись. Осень – самое подходящее время для учебы. Уроки должны быть выполнены аккуратно и в срок.
Пока отца не было, с Юлей жила баба Лида, дальняя родственница по материной линии. Мама утонула в озере, когда Юле исполнился год. Мелкое было озеро, утонуть в таком казалось нереальным делом. В селе поговаривали: нужно было постараться, чтобы в нем утонуть, – выходит, плохо жили Карасевы. Юля вообще ничего про маму не помнила, а сплетни до нее не доходили: ветер уносил их в тайгу, дождь смывал в речку, течение уносило в Японское море.
Конечно, она любила маму. Была совсем уж маленькой – подолгу рассматривала свадебную фотографию родителей, что украшала верхнюю полку серванта. Подставляла стул, любовалась. Иногда даже скучала по маме – когда отец подолгу задерживался в тайге, а баба Лида была занята у себя на огороде. Тогда “сажала” маму в кресло, разговаривала с ней, воображала, что та могла бы ей ответить и какие платья нашила бы ей из ситцевых отрезов, которые хранились в кладовке.
Как исполнилось десять, Юля забыла про разговоры с фотографией. В школе начались уроки труда, где девочек учили шить. Из ситца получились пестрые занавески, шесть наволочек и два огромных фартука. Как закончился ситец, Юле не пришлось скучать: отец стал брать ее в тайгу. Потом в ту комнату с сервантом и креслом заселился китаец, а фотографию папка спрятал.
Юля и не вспомнила бы о ней, если бы Ольга Ивановна не сказала сегодня, что ждет от учеников красиво оформленное сочинение про родителей. Это был урок литературы. Наконец закончили изучать древние мифы и можно было сдать в библиотеку толстую книгу, от мелкого шрифта которой рябило в глазах.
Юля заметно повеселела, когда Ольга Ивановна объявила, что теперь они переходят к свободной теме. Но уже через минуту девочка сидела понурившись: учительница требовала написать про обоих родителей. Возражать никто не стал, хотя многие дети воспитывались в неполных семьях.
После звонка деревянная школа закачалась, как избушка на курьих ножках: дети спешили домой. Они срывались с мест и, по пути набивая сумки книжками и тетрадками, торопливо обгоняли друг друга, силясь как можно скорее оставить позади школьный порог, вырваться на свободу. После звонка учителя обычно задерживались в кабинете, чтобы ненароком не покалечиться.
Юля внимательно посмотрела на Ольгу Ивановну. Пожилая сельская дама, обычно бледная и грустная, сегодня выглядела непривычно ярко. На скулах блестел искусственный румянец, глаза были подведены зеленым карандашом, а в них сквозило предвкушение счастья. Китаец Сяо Чжао называл Ольгу Ивановну “задумчивой птичкой”, но сейчас он наверняка бы придумал что-то другое, более подходящее, – так она была хороша собой и весела.
Юля зашуршала портфелем, кашлянула, но Ольга Ивановна будто не замечала девочку. Пришлось заговорить первой:
– Ольга Ивановна, а можно, я напишу про собаку?
Не потрудившись стереть мечтательную улыбку с лица или заменить ее любой другой, более сдержанной, учительница повернулась к Юле.
– А! Это ты. Чего тебе еще? Про какую собаку?
Приняв загадочную улыбку учительницы за добрый знак, Юля заговорила быстро-быстро, опасаясь, как бы Ольга Ивановна снова не отвернулась:
– Про Дика! Он у нас живет третий год и очень умный, а папка говорит, что он беспородный. Даже если так – то что с того, он же умный! Про него так хорошо можно бы написать, и фотографию тоже… Мы его у тети Тани фотографировали, когда она праздновала какой-то праздник и нас с папкой пригласила. Там столько было гостей, а Дик вовсе не плохо себя вел…
– Карасева, у тебя же по русскому “хорошо”? – перебила Ольга Ивановна.
– Да. Меня папка особенно за русский ругает.
– Пойдем со мной на “открытый урок”, там будут из города люди, а нормальных детей не хватает. Боюсь, что опозоримся.
Девочка не сводила с учительницы глаз. Она совсем не знала, что такое “открытый урок”, но боялась спросить. И отказаться тоже боялась: вдруг папка узнает и заругает? Он должен был вернуться сегодня.
Юля представила, как папка едет на мотоцикле по селу. Вот он проезжает лесоцех, поворачивает на их улицу, мимо домов Астафьевых, Колодковых, Мигачевых. Торопится – ведь дома ждет Юля. Но у калитки Мигачевых его останавливает Ольга Ивановна, перекрикивая шум мотора: “Твоя Юлька не была на “открытом уроке”! Позор!” Нет, такого допустить никак нельзя. Все-таки осень. Лучшее время для учебы.
– На улицу нужно, да? Раз “открытый”?
Ольга Ивановна не ответила, только хмыкнула и вышла из кабинета. Юля побежала за ней.
Бежать пришлось недалеко. Через два кабинета, в музыкальном классе, за крохотными деревянными партами сидели взрослые. Все пять парт были заняты. Юля быстро сосчитала, сколько всего. Ровно десять человек.
На первых партах сидели директор школы и завуч, первая вела физику и математику, вторая – химию и биологию, а также географ и учительница музыки. Дальше сидели незнакомые люди: три женщины, не молодые и не пожилые, и трое мужчин, один из которых носил бороду, другой – усы, а третий был лысым.
Ольга Ивановна стала еще более улыбчивой, когда вышла на середину кабинета и представилась:
– Добрый день! Меня зовут Оливой Ивановной… ой!.. Вообще-то Ольгой Ивановной, но дети между собой зовут Оливой, так что я напутала. Вот.
Юля хихикнула от двери. Все повернулись к ней.
– Это моя лучшая ученица, которая и будет сегодня открывать наш “открытый урок”. Извините за тафта… Так. Извините. Начнем урок.
Мужчина с бородой поднял руку. Директриса почувствовала эту поднятую руку затылком или спиной. Она не оборачивалась, а мужчина ничего не произносил, когда поднимал руку, но все же именно директриса сказала:
– Да-да, говорите, Иван Ростиславович!
Мужчина с бородой, как какой-то отличник, который хорошо подготовился накануне, получив разрешение, вскочил.
На Ивана Ростиславовича шикнул лысый человек, но он, как и подобало отличнику, не обратил внимания.
– Я так понимаю, вы не знали, что мы приедем на “открытый урок”?
Директриса не поднялась и не повернулась. Ответила, сидя спиной к говорящему, прямо с первой парты, не спуская с Юли глаз:
– Мы получили ваше письмо от пятого сентября сего года за номером триста четырнадцать, наш входящий номер – один, от десятого сентября сего года. Мы подготовили кабинет и всецело готовы принять вашу делегацию на “открытом уроке” по русскому языку. Благодарю за то, что приехали.
Мужчина с бородой сел. Но тут же снова вскочил:
– Тогда где же дети?
Ольга Ивановна перестала улыбаться. Она следила за выражением лица директрисы и успела заметить, как та нахмурилась. Что-то пошло не так. Лучше было оставить улыбку.
– Дети после двенадцати сорока уходят домой, так как уроки завершаются и нет более причин, чтобы держать их в школе.
Лысый мужчина не стал поднимать руку. Он просто выбежал к доске и выкрикнул:
– Но как же проводить урок без детей? Мы же приехали на них посмотреть! И на то, как вы их учите!
Директриса поджала губы и ничего не ответила. Зато учительница музыки вскинулась, сверкнула глазами.
– Мы их учим хорошо! У нас и пианино есть, вон, в углу стоит. И пластинок целый шкап! А по русскому есть плакаты цветные, которые Олечка сама рисовала, и еще картинки с буквами! Таких плакатов в Ивановке нет, а у нас есть!
– Не шкап, а шкаф! – прозвучал спокойный голос мужчины с усами.
– Ну и что, я ведь не по русскому учительница, а по музыке. Как хочу, так и говорю!
– Вы прежде всего – педагог и должны говорить правильно, а уж потом… Нет, и потом вы все равно должны говорить правильно, – сказал лысый мужчина, теребя в руках мел.
– Ольга Ивановна, не могли бы вы привести детей для “открытого урока”?
Вежливость мужчины с усами немного успокоила учителей, но Ольга Ивановна все-таки побоялась улыбнуться.
– Так вот же, привела. Вот.
Юля вышла к доске. Лысый мужчина вручил ей мел и прошел на свое место.
– Один ребенок?
– Всего один?
– Напишем, что было двадцать или пятнадцать. Сколько у вас детей в классах?
Все пять учительниц ответили вместе:
– Три!
– Шестеро!
– Двое!
– Один…
– Четыре.
Иван Ростиславович обратился к Юле:
– Тебя как зовут?
– Юля.
– Сколько у тебя в классе ребят?
– Четверо.
Он повернулся к одной из женщин и тихо сказал:
– Так и запишите. В шестом классе четыре ребенка, мы прослушали “открытый урок” по русскому языку.
– Так что, остальных не будет, только одна?
– Марина, пишите, как я сказал.
– Давайте быстрее, а то скоро машина поедет в райцентр, нам нужно успеть на нее, – быстро проговорила соседка Марины.
Юля испачкала мелом все пальцы, обсыпала блузку и юбку. Быстрей бы отпустили, думала она. Папка вот-вот приедет. Ругаться будет, если она не встретит его. Может, даже приедет за ней в школу. Заглянет в кабинеты, еще и скажет что-нибудь не к месту. Тут вон сколько городских приехало. Вдруг они посмеются над ним. Он же говорит совсем не так, как они. Безграмотный он, о чем постоянно жалеет и чего стыдится. Может, они с ним даже разговаривать не станут, с таким. Они же не поймут сразу, какой он хороший, и как стыдится своей необразованности, и как хотел бы исправиться, да уже поздно.
– Что вы сейчас проходите? – спросила одна из женщин.
– Сложные предложения, – быстро ответила Юля и тут же сообразила, что вопрос был не к ней, а к учителю.
Ольга Ивановна строго посмотрела на Юлю. Директриса кинула на девочку яростный взгляд. Остальные учителя стали тяжко вздыхать и хитро переглядываться между собой.
Завуч поспешила предупредить гнев директрисы и накинулась на Юлю первой:
– Куда ты лезешь? Тебя, что ли, спрашивают?
Проверяющие заволновались.
– Какая разница, кто отвечает? Если девочка знает, пусть она скажет.
– Юля, расскажи, какие именно сложные предложения вы проходите, – прозвучал спокойный голос человека с усами.
Юля старалась не смотреть на директрису и Ольгу Ивановну, хоть это и было трудно. Она уставилась в противоположную стену, на большую фотографию композитора Мусоргского, надоевшую за несколько лет учебы, но сейчас оказавшуюся спасительной.
– Бывают сложносочиненные и сложноподчиненные предложения. Да, и еще какие-то третьи, которые просто сложные. В них только точки с запятой – и все. Больше ничего сложного в них нет.
Юля заметила, что проверяющие улыбаются. И добавила:
– Я их больше всего люблю, я даже сумела их папке объяснить, что они такое.
Директриса причмокнула губами, медленно повернулась к мужчине с усами.
– Вот так у нас. Дети вообще безграмотны, так как родители у них пьют, или в разводе, или лес воруют. Ничего хорошего из них не получится, это ясно. Так что и воспитания никакого быть не может. Вы уж не пишите это. Просто так сказала, не могу, накипело. Невозможно работать для таких вот… дебилов, извините.
Директриса подошла к Юле, взяла ее под локоть, чтобы девочка не убежала, и продолжила:
– По ночам они вместе с родителями дуб вырубают, на эти грязные деньги покупают всяких тряпок и мерзостных компьютеров, а потом приходят на урок и ведут себя, как… как будто они лучше нас, будто бы презрительно смотрят. И нет у них никакого уважения к нам. Одно только на уме: как бы унизить честного труженика, учителя!
Тут Юля услышала шум папкиного мотоцикла. Выдернула руку. Директриса попыталась схватить ее за капюшон, но Юля сразу же, как освободилась, кинулась к двери. Не стала возвращаться за портфелем, только хлопнула дверью и через минуту была уже на улице.
Папка как раз доехал до школы и остановился, заметив Юлю. Она не успела заплакать, и сейчас гордилась этим. Когда обнимала папку, решила сказать ему об этом. Но он заговорил первым:
– А портфель где?
– А, там!
Папка кивнул, Юля села на мотоцикл, и они укатили, оставляя за собой тучу пыли. Сентябрь выдался жарким, сухим. Пыли скопилось много. Колеса мотоцикла легко поднимали ее вверх.
Дома о школе не говорили. Сгружали мешки с орехом, готовили обед, очищали мотоцикл от таежной грязи, любовались закатом.
– Этим годом урожай хороший идет у ореха. – Папка закурил.
Юля доедала картофелину, испеченную на костре. Они с папкой больше всего любили печеный картофель. Когда все дела по хозяйству были переделаны, папка разжигал на огороде костер из старых веток. Закапывали картофель в золу и ждали. Запах костра въедался в кожу, волосы. Потом целую неделю, до субботней бани, он напоминал о вкусе печеной картошки, закатном небе и теплой земле вокруг костра.
– Красный закат к ветреной погоде. Хорошо будет, ветер шишки собьет. Только ходи и собирай. Не лезть на верхушку – и то ладно.
Папка столько всего знал! Он мог рассказывать о звездах, людях, цветах и моторах одинаково интересно. Удивительно, что окончил всего пять классов. Юля, получается, его уже обогнала. Но в знаниях ей все равно не сравниться с папкой.
– Учительница сказала написать про вас с мамкой.
– С чего бы?
– Сочинение.
– Так и сказала?
– Да, это по программе.
– Ну если по программе, тогда валяй.
– Я не буду.
Папка снова стал строгим. Это понятно. Очень боялся, что Юля тоже бросит школу и навсегда останется в селе. Он желал дочери лучшей жизни.
– Чего это не будешь?
– Я вообще в школу не пойду.
– Вот еще! Хочешь, как я, всю жысть по тайге шнырять?
– Папка, я не хочу от тебя никуда ехать! Зачем мне школа, если я тут всегда буду?
– Поговори мне еще! Марш в дом! Уроки делать!
Юля послушно поплелась в дом. Забралась с ногами в кресло, надула губы и захныкала.
Слезы не полились в два ручья, как требовалось. Ни одной слезинки не появилось. Юля повыла, поскулила, но плакать совсем не хотелось.
Прислушалась. В доме было тихо. Отец остался у костра, ясное дело. Пока не затушит до конца, не уйдет. Слишком сухо на дворе, оставлять тлеющие угли рискованно. Они могут тлеть несколько дней, а потом вспыхнут и сожгут все в округе. Так часто бывало в селе. Пожары случались каждую неделю. Ладно еще речка была рядом. Успевали потушить.
Дотла сгорали только те дома, где жили завзятые пропойцы, у кого не было ни ведер, ни шлангов, ни страха. Благо, что самих успевали вытащить. Но их добро никто не спасал. В таком деле каждый защищал свой дом. Спасенные на время трезвели, нанимались на работу, отстраивали новый дом, снова уходили в запой.
Тайга тоже горела часто. От туристических костров, по неосторожности жителей села или так, от жары. Потом Юля с папкой часто встречались со следами огня: черная земля, черные стволы деревьев без веток, без листьев, без коры. Много-много лет выжженные участки тайги оставались такими. Издалека казалось, что на сопках проплешины. А то были следы пожаров.
По ним проезжали с тяжелым сердцем. Там стояла непривычная тишина: ни тебе шелеста, ни птичьего щебета, ни шорохов. Тишина. Юле казалось, что деревья сильно страдают от ожогов, но боятся, что кто-то услышит их стоны, а потому молчат, заставляя все вокруг молчать вместе с ними. Так и рождалась особая тишина, мучительная, полная боли и страданий погибших деревьев.
Папка редко пил. Выкуривал в день пачку сигарет, а выпивать не любил. Он сам себе не нравился пьяным. Будто бы все равно ему было, какой он, когда выпивал. А пока не пил – очень критично относился к себе, к дому, к Юле. Боялся за нее. Одна она у него осталась, родная, любимая.
Никита Юрьевич никого, кроме Юли, не любил. Вот и сейчас, едва затушил костер, поспешил в дом, к дочери. Она сидела на полу, рассматривала какую-то коробку.
– Ты, это, не ходи в школу, коли так. В райцентре есть курсы для швей, на которые можно без аттестата. Там только деньги заплатить нужно. Так у меня же есть, я заплачу, если надо. Рано только малость. Подрасти тебе надо.
– Папка, что это? В серванте нашла, на верхе самом.
Юля указала на коробку. Жестяная, с рисунком. Нарисованы усатые драконы и узкоглазые принцессы, небо и колесница.
– Это китайцево, небось. Забыл. Дай я на базу верну. Они ему перешлют.
– Давай посмотрим?
Папка повертел в руках коробку. Он понимал, что дети до всего любопытны. А ну как там что-нибудь вредное, лекарство или отрава, что тогда? Уж лучше вернуть китайцам нераспечатанной.
Юля выглядела разочарованной.
– Только посмотрим, а, пап?
Она, конечно, не привыкшая ждать неприятностей от всего нового. Что с нее взять? Дитенок!
– Ну давай быстро посмотрим.
– А потом все равно вернем, что бы там ни было! Честно-честно, пап!
– Я сам открою.
Никита сел в кресло. Осторожно потряс коробку, повертел.
– Легонькая. Там, поди, и нет ниче.
– Ну открывай!
Он не спешил. Принюхался. Вроде никакого запаха. Что-то большое, раз не бултыхается в коробке, не ездит по ней и не шуршит.
– Будто тряпка какая, – задумчиво произнес папка.
Сбоку на коробке блестели зажимы. Он отжал их, поднял планку, которая держала крышку, приоткрыл небольшую щель, снова понюхал. Слабый запах. Что-то приторное, как черемуха или как яблоневый цвет по весне. Едва ощущается. И еще что-то знакомое.
Папка чихнул.
– Пыль!
Юля сняла крышку. Сразу под ней оказалась плотная картонная обложка, изрисованная драконами.
– Это же книжка! Можно вынуть, пап?
Конечно, можно. Не отрава ведь. Никита уважал книги и тех, кто их сочинял.
– Пап, это же словарь. Китайско-русский, для них.
– Ясно дело. Он же как-то с нами говорил все то время. Учил, выходит.
– Можно оставить?
Папка знал, как трудно забрать у ребенка то, что ему приглянулось. Стоит разрешить открыть коробку, позволить рассмотреть поближе – все, и речи быть не может, чтобы забрать вещь обратно.
– На что тебе?
– Ну, учить буду.
– Тут же значки, иероглифы.
– Тут и русскими буквами написано, как надо.
– Бери, мне что! Только бы он не хватился.
– Он не хватится! – радостно пообещала Юля.
Папка усмехнулся.
– Тебе почем знать? Может, уже хватился.
– Так его ж год не было! И никто не приходил из ихних. – Юля вцепилась в книжку двумя руками.
Попробуй отбери у нее. Ни за что ведь не выпустит.
Так же было и с куклой Сильвией.
Лет пять назад останавливались у них давние знакомые Никиты Юрьевича, армейский товарищ с женой. Они ехали из города в соседнее село, в гости. Решили заночевать у Карасевых. Юля быстро рассмотрела в поклаже гостей большую куклу с голубыми волосами, с бумажной этикеткой “Сильвия”. Не сводила с нее глаз весь вечер, и гости, заметив, позволили немного поиграть. Когда они уезжали, Юля вернула куклу, но с такой тоской, будто ее родное дитя забирали. Так что пришлось подарить куклу Юле, а не девочке из соседнего села, к которой ехали.
Никите было неудобно перед гостями. Хотя он обрадовался за дочь. Он бы никогда не подарил ей такую куклу. Для этого нужно ехать в город, идти в большой магазин, выдержать надменный взгляд продавщицы, насмешки кассира. Нет, достать такую куклу он бы никогда не смог.
– В школу не хочешь, так сама учись тады.
– Я буду учиться сама, честно!
Конечно, она все, что угодно, пообещает, лишь бы получить книжку с коробкой.
– К нам скоро новый жилец приедет, вот с ним и будешь учиться.
– А кто такой?
– Да бригадир у них, по-русски шибко говорит. Видел сегодня Мишу-китайца, он просил взять на три месяца, а то у них жить негде.
– Снова комнату займет?
– А что, у нас али места мало? У тебя здоровая комната, шкафы всякие и стол есть.
– Много места. Пусть живет, мне что?
– Вот я и говорю. Пусть живет.
Китаец приехал через три дня. Был он маленьким, жилистым, вроде не старым, но точный возраст Юля с отцом угадать не смогли. Оказалось, пятьдесят три. На десять лет старше, чем Чжао. Звали его Ма Лян, и приехал он, чтобы закупать орех.
С разрешения Никиты прибил на ворота табличку “КУПИТЬ ОРЕХ ДОРОГО”. Сидел целый день на крыльце, ждал товар. Пришлось сдать ему в аренду гараж, чтоб было, куда орех складывать. Отдали ему и свои запасы. Действительно, выгодно получилось.
Пока не было посетителей, Юля подсаживалась к китайцу с книжкой, просила разъяснить, как пишутся иероглифы и как читаются. Ма Лян мог полчаса говорить о значении одного только иероглифа. Юля записывала все в тетрадку по литературе. То была самая толстая тетрадь – для сочинений, к тому же самая красивая.
Ма Лян привез с собой чемодан денег, чтоб за орех платить. Чемодан закрывался на кодовый замок. Ма Лян таскал его повсюду, пристегивал к руке наручниками. Никите он сказал, что носит с собой пистолет с настоящими пулями.
Тот понял, что китаец специально упомянул о пистолете. Пошел в магазин, взял конфет да заварки и сказал между делом, что жилец его вооружен и очень хитер.
Может, потому никто не пытался забраться в дом ночью. Первое время Юля с папкой долго не могли уснуть, все прислушивались: не крадется ли кто? А потом уже были спокойны. Продавщица сельского магазина, Люба, передавала информацию надежнее телевидения и газет, не привирала и не искажала факты, пересказывала слово в слово.
Когда жилец устроился, Никита снова засобирался в тайгу. Всю неделю лил дождь, дул сильный ветер. Теперь можно было спокойно собирать шишку на земле. А раз так, то Юля могла ехать с ним.
Собрали продуктов, чтоб хватило на три дня: хлеба, вареных яиц, воды и тушенки. Наказали китайцу беречься огня, запирать ворота на ночь и не пить самогон с местными.
Когда проезжали мимо школы, там была перемена. Юля увидела директрису, завуча и Ольгу Ивановну. Они разговаривали на крыльце. Завуч заметила их и крикнула что-то вдогонку, но из-за шума мотоцикла Юля не слышала, что. Папка тоже не услышал. Хоть это обрадовало. Наверняка крикнула что-то плохое.
На привале, в десяти километрах от села, Юля вдруг ни с того ни с сего рассмеялась. Перед тем всю дорогу молчали, и Юлин смех вызвал у папки недоумение.
– Что хохочешь?
– Да школу вспомнила. Как они меня “дебилом” назвали, а я сбежала, а там были проверяющие с города. Директриса потом, наверное, получила от них. Она сильно рассердились, когда на меня кричала.
– Ты и портфель потому не взяла?
– Ага. Что с ним будет? Вернут, небось.
Вокруг шумели дубы. До кедра нужно было проехать километров двадцать.
– Знаешь, как по-китайски такой цвет будет, как у сопок?
Папка не знал.
– Мне Ма Лян сказал. Всего одно слово, которое означает сине-зеленый цвет. По-ихнему это будет “цинсэ”. Представляешь?
Папка не мог представить.
– Чтобы два цвета, непонятно каких, звались одним словом? Да он привирает!
– Ничего не привирает, он и правда знает. У них тоже есть такие сопки, они такого же цвета, потому и название у них есть.
– Все равно странно. Леса у них нет, а сопки сине-зеленые есть. Это как понять?
– Ма Лян сказал, у них есть лес, но его берегут, не рубят. Для воздуха чтобы. Он воздух чистит. У нас закупают, потому что у нас его много.
– У нас тоже мало. А скоро вообще не будет.
– Как же? Вон его сколько!
– Я тоже думал, что много. А то, что вокруг, – это не ценный лес, а дрова. Его только в печь, никаких досок из него не выпилишь. Того, что хороший, мало осталось.
Папка закурил. В тайге он курил мало, опасался пожаров. Складывал “бычки” в жестяную банку, возил ее специально для того.
– Ладно мы с тобой по чуть-чуть дуб вывозим, а есть те, кто целыми вагонами рубит. Вот что страшно.
Юля вспомнила сказку Чжао и его совет уезжать отсюда далеко.
– Папка, а ты видел тут пещеру?
– Не-а, тут только тайга, больше нет ничего.
– Должна быть, я точно знаю.
– Ну а я еще точнее знаю. Я тут с малых лет кажное дерево знаю. Нет тут пещер! Собирайся, ехать надо.
До кедра доехали к вечеру. Собрали шишки с земли в кучу, пропустили через машинку, чтобы остался только орех, без мусора. На расчищенном месте поставили палатку.
Весь следующий день искали по тайге шишки, приносили к палатке. На третий день по очереди, сменяя друг друга, пропускали их через машинку. Она была тяжелой, неудобной, постоянно выскальзывала у Юли из рук.
Замучилась с этой машинкой.
– Папка, а если в шишках сдавать?
– Шишка много места занимает, а принимают ведь по весу ореха, а не по весу шишки. Так и так придется шелушить.
За три дня собрали пять мешков ореха. Больше в мотоцикле не поместилось бы. Сложили вещи и отправились обратно.
Когда проезжали через ельник, почувствовали запах гари.
– Ельник завсегда первым горит, – спокойно сказал папка. – Потому что кора тонкая, корни неглубоко, крона низкая.
– Кора, корни, крона, – завороженно повторила Юля.
Во многих сказках ель определенно считалась волшебным деревом. А в жизни все не так. Она и горит легче прочих: слишком слабая, нежная. Хотя выглядит роскошно, что летом, что зимой.
Вдоль реки ее не встретишь. Там все больше ясеня, маньчжурского ореха, ольхи. У них мощные корни, сразу видать. Когда берег крутой, а дерево прямо на его краю растет, то получается, что корни видны. И как они могут расти, если все на виду, под дождем и снегом? А ведь даже при сильном ветре не падают в реку, держатся. Папка говорил, что они сами удерживают берег от осыпания. Укрепляют берег.
Корейский кедр – великан среди них всех. И древний-предревний вид к тому же. Наверное, он уже был при динозаврах. В школе называли эру и период, но Юля забыла названия. Запомнила только, что давние, древние.
– Тут где-то пещера, вон про ту скалу китаец говорил.
– Нет пещеры никакой!
– Есть.
– А вот и нет! Можешь даже поискать. Только нет ее. Нет!
Папка остановил мотоцикл. Огромная известняковая скала серебрилась под лучами заходящего солнца.
Чжао говорил: утром идти на солнце. Значит, на восток. По утрам солнце всходит там. Сейчас оно садилось с другой стороны.
– Ну иди ищи! Я фары включу, когда стемнеет.
Папка не собирался идти вместе с ней. Юля зашагала одна.
От скалы на восток. Все время туда. Легко сбиться. Ведь компаса нет. И солнце заходит. Лучше бы утром. Но раз папка сказал идти, значит, нужно идти. В другой раз может не сказать. Ждать утра? Вот еще! Если пещера и правда есть, то ей все равно, утро сейчас или вечер. Она никуда не спрячется.
Юля шла и шла.
Нет елки, значит, не найти и пещеру.
Осмотрелась. Долина, ильмово-ясеневый лес. Вот береза. Кедр должен быть неподалеку. Ельник уже проехали, запаха гари не чувствуется.
Издалека просигналил мотоцикл. Папка волнуется.
Нет пещеры. Действительно, нет. Папка никогда не врет. Знал бы – сказал. Он знает все тайны.
Юля повернула назад.
– Ну что, как?
– Нет ничего.
– Я ж говорил. А китаец и не знал толком. Как он мог знать? Сидел на пилораме целыми днями, в тайгу ни разу не ходил!
– Значит, придумал?
– А то!
Мечта разбилась на мельчайшие кусочки.
Зачем пошла искать? Так все хорошо было. Достаточно только знать, что где-то есть пещера. Надеяться ее отыскать. Просыпаться от радости, что во сне отыскала-таки!
Теперь уж все. Не будет больше счастливых снов. Никогда.
Над долиной нависла дымка.
Село было зажато между сопками, в долине. Оттого дым не рассеивался, не сдувался, а подолгу висел над домами. Выходит, где-то случился пожар.
Они проехали лесоцех, свернули на свою улицу, мимо дома Астафьевых, Колодковых, Мигачевых. Затем остановились.
Земля на участке стала черной-пречерной, будто ее перекопали лопатами. Дома не было вовсе. Их дом сгорел. А вместе с ним сгорели дворовые постройки: сарай, дровник, гараж, летняя кухня, баня и туалет.
Сгорели полностью, без остатка. Да и пусть без остатка. Что с того? От черных стен мало проку. Все равно заново отстраивать.
– Вернулись, мам, они вернулись, – пропищали за спиной.
– Не тычьте пальцем. Идем. Идем, говорю.
Юля оглянулась. Соседка Тоня тащила детей за руку назад, к себе во двор. Посмотрела на папку. Он замер, застыл в изумлении или же крепко задумался.
Юля чуть не заплакала. В доме ведь была кукла Сильвия, жестяная коробка со словарем, книги и тетрадки! Но ведь папка не плакал. А у него осталось там гораздо больше вещей. Может, он что-то придумал?
Папка молчал. Ничего он не придумал. Похоже, просто растерялся. Значит, нужно самой решать, как быть дальше.
– Я считаю, что Ма Лян не мог сгореть. Он ведь живой человек, должен убегать, когда беда. Это дом – неживой, убежать не мог, а Ма Лян – другое дело. Так что он на базе, у китайцев. Поехали, узнаем, что и как, – сказала Юля.
Папка кивнул, молча завел мотоцикл.
Он и правда ни о чем не думал. Потому так запросто согласился с дочерью. Конечно, такое сразу не осознаешь. За раз лишиться дома, имущества, продуктов, одежды, убежища, надежных стен, крыши, уюта, домашнего очага нелегко. Ребенку проще пережить такое, ведь он спокойней относится к материальным ценностям и воспоминаниям. Еще не умеет ими дорожить.
Начало темнеть. Хорошо, что вернулись в сумерках. Сумерки заглушили буйство осенних красок вокруг пожарища, помогли оценить беду без лишних эмоций.
– Нет, сказала неправильно. – Папка заговорил уже возле самой китайской пилорамы, когда они заходили на территорию базы через калитку.
– Что? – не поняла Юля.
– Дом тоже живой. Он только по-другому живой.
– А, ну да. Я тоже хотела сказать. Что живой. Просто не сумела выразиться хорошо.
К ним подошел Миша-китаец. Он, как всегда, улыбался.
– Наю, наю. Позар. Лусский человек позар гореть. Ма Лян здеся. Вы тозе зить здеся. Места ного! Тли человек уехал, места ного!
Папка и тут не стал спорить, сразу кивнул, прошел внутрь деревянного строения, которое служило общежитием для китайцев.
– Где Ма Лян? – спросил Никита.
– Здеся. – Миша-китаец указал на одну из дверей. – А вы зить здеся. – Он указал на следующую дверь.
Никита заглянул в первую дверь.
– Ма Лян, здорова!
– Привет! – сказал Ма Лян.
Он был чистым – слишком чистым, румяным. Как будто долго-долго отмывался после недели вахты в тайге.
– Я тушил-тушил, но никто не помогать. И все горел. Я вот взял.
Он протянул холщовый мешок, в каком папка привозил муку и сахар из райцентра. Юля взяла мешок, ведь папка снова замолчал, замер, задумался.
Да, вот чего бы он никогда не смог представить – того, что село не станет тушить его дом. А ведь он столько раз помогал соседям!
Юля не стала заглядывать в мешок. Что он мог спасти? Картошку, наверное. Или крупу какую-нибудь. Еще Сяо Чжао говорил, что в Китае главная ценность – запасы еды, при бедствии их спасают прежде всего остального.
– Как твой чемодан, вынести успел? – вспомнила Юля про сокровище Ма Ляна.
– Вот!
Чемодан все так же был пристегнут к левой руке китайца. Как же он тушил, разве с чемоданом?
– Как же ты тушил дом? С ним?
– Да. Нельзя на земля оставить. Вокруг много людей, мог украсть. Они стоять и смотреть, как я тушить. Нельзя оставлять на земля!
Папка привалился к стене и стал медленно сползать на пол. Ма Лян едва успел подхватить его, чтобы не ударился головой о спинку кровати. Папка потерял сознание, но скоро очнулся. Вообще он был сильным человеком. Нужно было только время, чтобы во всем хорошенько разобраться.
– Никита, дом был деньги? Я искать, но не нашел. Прости!
Папка кивнул и заплакал.
Юля удивилась. Папка еще ни разу не плакал.
Просто она не помнила, маленькой тогда была. Он плакал давно, на похоронах жены. В первый раз – когда гроб выносили из дома во двор. Потом – когда ставили на машину. И в третий – когда кинул горсть земли на крышку гроба, перед тем как начали закапывать. Рыдал, а не плакал. Всхлипывал, задыхался, не мог вынести тяжести в груди. Накануне так и не сумел напиться и выговориться, сдерживался, копил в себе слезы, и вот они вырвались.
Сейчас же он просто плакал.
Сгорели деньги, пропали золотые обручальные кольца, которые хранил в тряпице под матрасом. Пусть было там не так много денег, но вместе с тем лишились главного – дома, а без него какая жизнь? Скитаться, снимать угол, всегда быть обузой для хозяев. Работать день и ночь, копить, лишать себя всего, чтобы отстроиться заново. Он ведь видел, как тяжело было другим погорельцам…
– Орех примешь? – спросил Никита у Ма Ляна, наплакавшись. – Пять мешков.
– Плиму, плиму, – закивал тот.
В соседней комнате обстановка была та же, что у Ма Ляна: беленые стены, деревянный пол, сколоченные из дубовых досок кровати, шкафы, стол и табуреты. Подушки, одеяла без наволочек и пододеяльников, матрас без простыни. Окно выходило на склад пиломатериалов: сплошные пачки досок, без просвета.
Устали ужасно. Уснули сразу же.
Юле снова снилась пещера. Таинственный бог не показался, но кое-что сказал. После этих слов Юля проснулась, потому сны не забылись, как обычно бывает, если спишь долго и крепко. Таежный бог сказал: “Бери женьшень и уходи в город”.
На улице шумели машины, разговаривали рабочие.
Должно быть, шесть утра. Еще темно, но работать можно. У китайцев принято вставать рано. Сяо Чжао всегда поднимался засветло, чтобы вовремя поспеть к своей смене.
Как было бы хорошо сейчас проснуться дома!
Кружевные занавески в Юлиной комнате легко пропускали солнечные лучи, которые не давали поспать подольше, всегда будили настойчиво, но ласково: щекотали нос, щеки.
Откроешь глаза – и ослепнешь на мгновение, так светло и радостно в комнате от солнца. А в кухне уже осторожно гремит кастрюлей папка, чистит картошку или рубит мясо. Старается не шуметь, но из-за неловкости выходит громко.
Тут все иначе. Одна узкая комната, общая кухня и столовая, ложку и миску выпрашиваешь у других, наливаешь похлебку из большого котла, хлеб приносишь с собой. Чай китайцы не пьют. Воду кипятишь отдельно, в комнате. Разливаешь по стаканам, взятым у соседей по общежитию. И понимаешь, что все плохо!
– Зато мы здесь под крышей, – не согласился папка.
– И что? Все плохо! Нет ничего своего, постоянно приходится просить. То ложку ждешь, когда освободится, то стакан. Папка, поехали в город, а? Как Чжао говорил.
– Ха! Ну и выдумала! В город! Где ж я денег возьму, чтоб ехать туда? Там и угол стоит ого-го сколько! И работу так не найдешь. Да и не возьмут меня. Пять классов всего!
– А водителем?
– Только мотоцикл и умею водить. На машину все не мог скопить. Вот только-только скоплю немного, как нужно крышу чинить или налог платить. Или дом подпалят.
– Я знаю, это перекупщики ореха сделали. Ма Лян давал за орех много, все к нему несли. Потому спалили его, то есть нас всех, – сказала Юля.
Привычный уклад жизни рушился. Слишком много всего изменилось. Менялось постепенно. Ежедневно. Они лишились не только дома и сбережений, но и друзей. Село отвернулось от Карасевых, не замечало их горя. Баба Лида сама пришла на базу, отыскала их, чтобы упрекнуть:
– Нечего было китайца пускать! Всех денег не заработаешь, а он отбирал работу у наших ребят! Пускай в свой Китай едет, там пробует раскидываться деньжищами!
Внуки бабы Лиды много лет занимались скупкой и перепродажей ореха. Они теряли значительные деньги из-за Ма Ляна, и ее гнев был понятен.
Но зачем же винить Юлю с папкой в том, что пустили его? Им не деньги важны были, а добрососедские отношения с жителями села. У китайцев были рабочие визы, они имели право жить и работать в селе так же, как и остальные. Так поступил бы любой нормальный человек, думал Никита.
Так бы не поступила баба Лида. И ее внуки не поступили бы так. Школьные учителя осуждали Карасевых. Соседка Тоня запрещала детям играть с Юлей. В магазине с ними теперь никто не здоровался. Продавщица Люба хмурилась, старалась отвернуться, не смотреть в глаза, не расспрашивать о том, как им живется и что они намерены делать.
Юля правильно ухватила суть: все было плохо, никакого просвета, как будто они навечно поселились на складе пиломатериалов, среди ровных пачек дубовых досок. Утро, день и ночь были одинаково тусклыми здесь, не несли надежду, мешали улыбаться мечтам.
Только через неделю Юля заглянула в мешок. Там было пять вилков капусты, несколько картошин и жестяная коробка со словарем. Видимо, Ма Лян сгреб в мешок все, что лежало на кухонном столе.
Как же она расстроилась, вновь увидев словарь! Противной казалась мечта о далеких странах, о путешествиях, ведь не было уже своего дома.
Заграница – это сказка, неизвестность, небытие. Как можно из ниоткуда попасть в никуда? Должна же быть уверенность, что за спиной остается дом, который с радостью примет тебя после скитаний, даст возможность отдохнуть и насладиться воспоминаниями о путешествии в полной красе.
Вокруг постоянно звучала китайская речь. Юле она уже не казалась чудесной. Слишком много шипящих, музыкально слишком. Словно конкурс чтецов в РОНО, где школьники тщательно выговаривали каждое слово, переносили ударение, коверкали язык, искажали родную речь в угоду мелодичному звучанию стихотворения.
Когда-то она мечтала попасть в сказку, где чужеземцы говорят нараспев, постоянно улыбаются и бесконечно угощают тебя сладостями. В общежитии было именно так. Китайцы вообще боготворили детей, а Юлю задаривали купленными в сельмаге конфетами. Улыбались беспрестанно.
Жгучую досаду вызывало их искреннее сочувствие. Окружающую обстановку меньше всего хотелось назвать сказочной. Сами сказки тоже раздражали предсказуемой счастливой развязкой.
– Пап, а зачем вообще нужны сказки?
– Чтобы дети быстрей засыпали.
В общем, жестяную коробку со словарем нужно было надежно спрятать. Так, чтобы она никого не ввела в заблуждение своей волшебной обложкой. Положить в холщовый мешок и скинуть в озеро. Чтобы исчезла. Чтобы не мучила возможной легкостью переселения в новый мир.
Пока коробка не появилась, у них с папкой все было хорошо. Не было Ма Ляна с его чемоданом, перекупщиков с их завистью. Соседи вели себя прилично. А тайга манила шелестом дубовых листьев.
– Я по шишку поеду. Хватит уже задарма есть их харчи. Ты со мной? – спросил как-то утром папка.
– Не, я тут буду. Только ты недолго. Я дверь закрою на ключ, а есть буду хлеб. Ты только купи мне побольше хлеба.
– Как знаешь. Они вроде нормальные.
– Сюсюкают много. И вообще надоело их гудение. Не могут спокойно ходить по коридору, обязательно нужно песни петь!
– Они любят петь.
– Да, да. Они нормальные. Даже слишком. Ты поезжай, ничего со мной не случится.
Папка уехал. Его не было день, два. Закончился хлеб. Пришлось выйти в столовую и есть похлебку вместе со всеми.
На третий день приехал белый микроавтобус.
Из него вышли две серьезные тетки с папкой бумаг и пакетом.
– Крысы, мыши, тараканы! Травить! – прокричали они Мише-китайцу.
Он успокоился. Знал, что СЭС каждый месяц травит у них грызунов и насекомых, с ними даже договор заключен.
Юля закрылась у себя, чтобы не мешать. Тетки заходили в каждую комнату, кидали под кровать мешочки с ядом. Юля слышала, как хлопали двери в соседних комнатах. Когда постучали к ней, она открыла не мешкая.
– Вот она, как и говорили!
– Изверг какой! Отдать дочь китаезам этим! Да мы его вмиг лишим прав родительских! Да он сядет за такое!
Откуда-то выскочили еще две женщины, подхватили Юлю под руки, потащили на улицу. Она отбивалась, как могла. Кричала, но пользы не было: китайцы не вмешивались. Просто смотрели.
Из-за угла высунулась мордочка школьной директрисы. Тетки из СЭС быстро сели в микроавтобус, будто совсем ни при чем. Две другие женщины держали Юлю.
– Правильно вы сказали. Еле отыскали. Ну и сволочь ее папаша! Все, забираем ее в райцентр, пока в спецприемник, а потом посмотрим. Где он?
– Кто?
– Папашка ейный где?
– Да кто его знает? Я его уже неделю в селе не видела. Продал дочку, видимо, и смылся, – вежливо, без обычного хамства, ответила директриса.
– Поехали тогда. Вас добросить до школы?
– Не, я тут пешочком.
Директриса бысто-быстро засеменила к калитке.
– Нас-то обратно отвезете? – заволновались тетки из СЭС.
– Конечно! Спасибо вам за прикрытие. Где взяли, там и поставим.
Женщины рассмеялись. Китайцы разошлись по рабочим местам, а Миша убежал в свой кабинет, где его ждал какой-то важный поставщик.
Хоть белугой кричи – и что? Никому нет дела.
Они усадили Юлю на заднее сидение, сами присели поближе к водителю, молодому веселому парню.
– У, бабы! – пробурчала Юля.
Одна из теток услышала, обернулась:
– Яблочко хочешь? Ну-ну, не рычи. Скоро все закончится.
Что ты понимаешь? Такие глупые тетки никогда не закончатся, их копируют где-то в секретной комнате, по тысяче экземпляров в сутки, а потом развозят по школам, больницам, вручают папку с бумагами и разрешают командовать. А на смену уже накопированы другие тысячи глупых теток. Такие, как ты, никогда не переведутся.
Если навстречу вырулит папка, разобью стекло и выскочу на трассу. Или прыгну резко вперед, через теток, к водителю, выверну руль, но только осторожно, чтобы папку не задеть. Он сразу поймет, что случилось. Он умный.
Вот только выберусь – уедем отсюда. Правду сказал Чжао, бежать надо, далеко бежать. Пароход, мост, кино – не мечта, конечно, но там гарантированно не может быть директрисы и всякой такой мерзостной благотворительности, которая детей от родных пап отрывает. В городе на соседей не обращают внимания, никто дальше своего дома не смотрит.
Проехали табличку с перечеркнутым названием села.
Дальше только пыльная дорога сквозь тайгу, часов пять до райцентра ехать. Водитель раздухарился, смеется, не обгоняет других, не спешит. Понравилось ему болтать с тетками.
– Эй, я в туалет хочу, – жалобно попросила Юля.
Не слышат, хохочут.
– Эй, девушки, в туалет можно?
Услышали наконец. Советуются.
– Остановим, Паш? Жарко шибко. Мы б отдохнули, а?
– Ну давай, останови уж.
– Да ведь не велели. Начальство сказало – прямо к спецприемнику, без остановок, – вяло сопротивлялся Паша.
– Так никто не узнает!
– А у меня чаек есть в термосе.
Особенно уговаривала высокая женщина, которая первая подхватила Юлю под руку, выволокла к микроавтобусу. Это она заблаговременно приготовила термос с чаем. Ясно, больше всех хотела выглядеть доброй.
– Люда, только для тебя!
Снижает скорость. Тормозит. Ох, теперь не спешить. Спокойно. Слева ельник, дальше – дуб.
Сначала сами вышли, потом позволили Юле выползти с неудобного заднего сидения. Она тут же спрыгнула с дорожной насыпи, устремилась в таежные дебри.
– Ты куда? Вернись! – вдруг забеспокоилась Людмила.
– Что, прям перед ним? Еще не хватало! – Возмущение у девочки получилось искренним.
Они поверили, разрешили отойти за дерево.
Дерево. Еще одно дерево. Обернуться, улыбнуться.
– Я тут!
– Только осторожно! Там могут быть змеи.
– И тигры!
– И медведи!
– Ну ты и загнул, Паш! Медведей тут нет. Они в Гималаях.
– Ты что, с дуба рухнула? Тут есть медведи.
– Да?!
– А вот тигров нет. Они вымерли.
– Да я сам видал!
– Ах! Расскажи! Ты охотник, да?
– Не, я по телеку, но они как живые были.
– Ха-ха! По телеку! Еще скажи, в книжке!
– Ага, в книжках тоже видал.
– Они есть, я слышала, тут недавно раненая тигрица ходила, так весь район ее опасался. Ходили и боялись: вдруг выпрыгнет из-за угла!
– Погодите, а девочка где?
– Ну отошла по делу. Сейчас вернется.
– Долго что-то она дело делает.
– Надо было с ней идти, если так волнуешься.
– Да куда уж там! Тебя оставь с приличным парнем – ты в него сразу вцепишься!
– Я?! А сама, сама!
– Что сама?
– Как на него смотрела всю дорогу!
– Как?
– Как кошка на сливки!
– Сама-то! Тридцатник скоро, а все хвостом вертишь!
– Стойте! Нет девчонки! Сбежала!
…Оставив позади ельник, Юля бежала на север, к распадку. Там легко спрятаться. Дальше повернуть на восток, рвануть вдоль ручья. К скале, а там уже не страшно. Все знакомо. И папка может проехать.
Позади затрещали ветки. Погоня!
Пробегут сто метров, а потом забоятся. Их легко напугать. Дамочки, фу-ты ну-ты, из культурного центра. Да и Паша у них соответствующий. Не догонят!
– Не, Людка, я больше не могу. Дыхалка не та уже.
– Да и я тоже не могу.
– А врачихи что, не побежали?
– А, им по фигу.
– Слушай, пусть себе бежит. Потом же вернется в село.
– Директриса ей устроит кузькину мать, если вернется!
– Вот именно!
– Пошли назад.
…Юля прислушалась. Треск затих. Через несколько минут завелся мотор. Микроавтобус поехал дальше по дороге, поднимая тучу пыли.
Юля пробежала еще немного и остановилась.
Вокруг были абсолютно незнакомые места.
Когда отыскала скалу, не стала сворачивать на восток, а побежала прямо, все время прямо. И вот, заблудилась.
Повернуть обратно – пока не поздно. Иначе можно заплутать до зимы.
Дорогу обратно она не помнила. Не может быть, чтобы потерялась. Папка засмеет! Где тут можно потеряться? Вот там должен быть дубняк. Вот здесь. Вот тут он должен быть. Странно, почему здесь елки? Елки, елки. О, кедр!
Юля заметила вдалеке кедр, побежала к нему. Может, узнает местность и поймет, куда идти.
Снова елки. Зачем здесь елки? Их не может быть здесь. Они гораздо дальше. И ниже.
Солнце стремительно исчезало за сопками. Таежное дыхание участилось: зашуршали листья, зашевелились птицы и грызуны. Земля, наоборот, начала остывать. По ногам пробежал холодок. Ветер спутывал волосы, то и дело сбрасывал на Юлю листья.
Она прижалась к дереву. Закрыла глаза. Напрягла изо всех сил слух.
Ууу…
Шшш…
Ууу…
Шшш…
Щелк-щелк…
Ууу…
Щелчки – как будто костер трещит поблизости. И запах едва доносится. Там, на востоке.
Юля застегнула куртку под самое горло. Засунула руки поглубже в карманы. Решительно двинулась в ту сторону, откуда ветер принес запах костра.
Голоса, будто пьяные. Двое. Нет, трое парней. Дерутся. Ругаются. Пьяные – это наверняка. Поближе. Надо увидеть, кто. Вдруг свои?
Она замерла, испугавшись последней мысли. Кого сейчас имела в виду? “Свои” – значит, из деревни? Но станут ли они помогать дочери “черного” лесоруба, знакомством с которым гнушаются? Может, победу над ним и празднуют сейчас?
Ступала осторожно, мягко, чтобы как можно меньше шума. Сейчас так важно остаться незамеченной. Сперва надо увидеть, кто именно дерется. Из-за чего дерутся – тоже важно. А еще – насколько пьяны.
Вот уже видно кое-что. Огромное поваленное дерево. Костер перед ним. Куски сырого мяса в тазике на земле. Шампуры с зажаренным, почти горелым шашлыком – везде: на земле, на газетах, на поваленном дереве, возле костра, на капоте машины, в руках у двоих парней.
– Не, ты не понял. Ты вообще ничего не получишь.
– Ты, Костик, на погоны мои посмотри, а потом угрожай.
– А я не угрожаю. Я серьезно говорю. Ты, Михалыч, хоть и участковый, а ниче не получишь. Ха!
Это же внуки бабы Лиды – Костик и Толик. А вместе с ними участковый, снова при форме и фуражке, без жвачки за щекой. На службе он, что ли?
– По моим данным, вы незаконно торгуете женьшенем, а ему, между прочим, грозит исчезновение!
– Слышь, ты, руки убери. Ты докажи сначала. Покажи нам его!
– У вас где-то здесь тайник. Вы часто тут отираетесь.
– Ну где? Посмотри. Может, в дупле? Нет? Тогда закопан где-нибудь, не иначе. У тебя есть лопата?
Участковый был без лопаты. Он приехал на служебной машине. Конечно, они успели спрятать все, едва услышав шум мотора. На что он надеялся? А еще в фуражке приехал!
– Михалыч, ты либо бери шашлык, либо вали отсюда!
– Имею право вас арестовать.
– Что? Да у нас стволы с собой!
– Лицензия есть?
– Конечно!
– Конечно, нет! – загоготал Костик.
– Сдайте оружие!
Костик и Толик не ответили. Они устроились поудобнее на поваленном дереве, впились зубами в шашлык. Участковый потоптался нерешительно. Погрозил кулаком и сел в машину.
– Я скоро вернусь!
– Ага! Только приезжай на велосипеде, чтобы мы не услышали, лады?
Участковый поспешно завел машину.
Через несколько минут он уехал. Братья бросили есть шашлык. Переглянулись.
– Как думаешь, кто ему сказал?
– Не знаю. Я тут никого не видел.
– А может, случайно кто-то проходил?
– Да я бы засек. Тут все проглядывается, некуда спрятаться.
– А вот там что?
Юля затаила дыхание. Костик указывал рукой прямо на нее.
– Это? Это старые сучья. Я их еще в прошлый раз навалил, чтобы лаз в пещеру не было видно.
– Я не про сучья спрашиваю.
– А про что?
– Ты зачем на дереве пометку сделал?
– Чтобы не забыть, где пещера.
– Ты что, опух?
– Ну ты че, ты че? Откуда я знал, что так сильно видно будет?
– А знаешь, Толик, что я думаю?
– Что мент увидел пометку?
– Нет! Я думаю, что вы с ним заодно! Ты меня сдал!
Толик втянул голову в плечи. Он не стал оправдываться, врать. Колени его подкосились, а сам он, как от лихорадки, задрожал. Костик усмехнулся.
– Ну ясное дело. Он тебя на понт взял. Типа, срок скостит, если сам признаешься.
Толик молчал.
– Ты что-то сказал?
Толик и тут смолчал. Ему стало страшно, это было очевидно. Он опустился на землю, чтобы скрыть дрожь в коленях, но плечи его тоже дрожали, а челюсти так вообще ходуном ходили. Он был жалок. А Костик тем временем отвернулся к костру, подложил несколько веток.
– Как думаешь, кого он сейчас приведет сюда?
Толик закрыл лицо руками.
– И что с нами будет? Ты подумал?
Костик взял большую ветку, опустил в костер. Ветка загорелась.
– Нам теперь хана! Ты понимаешь?! Помнишь, кости тигра нашли возле дороги?
Толик кивнул.
– Теперь на нас повесят то дело. И панты оленьи тоже.
Толик приподнял голову:
– Так ведь то наше было…
Костик заревел, кинулся к брату:
– Ты ему и про панты тоже сказал? Да?
Костик со всего размаха швырнул горящую ветку на землю. Огонь тут же перекинулся на траву. Костик не заметил этого.
– Я тебя убью!
Он бросился к Толику. Тот выхватил из костра длинную ветку, попытался защититься. Костик выбил из его руки ветку, повалил на землю, стал душить. Толик сумел подтащить горящую ветку, хлестанул по голове брата.
Загорелась куртка. Костик вскочил, сбросил куртку, стал топтать ее ногами.
– Давай вставай, чего разлегся? – крикнул он. – Валить надо! Пока мент не вернулся.
– А как же…
– Черт с ним, пусть находят. Главное, чтобы нас тут не было.
– Так ты меня прибьешь дорогой, – захныкал Толик.
Костик завел машину, втащил в нее брата.
– Не боись, не прибью. Без тебя мне будет сложно работать. А мы еще столько дел тут замутим!
Черный внедорожник в один миг скрылся с глаз.
Костер расползся по земле. Теперь горела трава, нижние ветви ели, сучья, за которыми пряталась Юля.
Она быстро вскочила, попыталась сбить пламя курткой. Но огонь был везде. Он быстро распространялся по сухому ельнику. Юля стала раскидывать горящие сучья. Под ними оказался лаз.
Вокруг бушевало пламя. Убегать слишком поздно. Куда бежать? Вокруг ель, она моментально схватится огнем. Юля вползла в пещеру и огляделась.
Сырая известняковая пещера, в дальнем углу постелен ковер, на нем – ящик, закрытый тряпкой. Подползла поближе. Под тряпкой – прикрытые мхом корни женьшеня, штук двадцать.
Юля заплакала. Обмоталась ковром и уснула.
Никакого таежного бога в пещере не оказалось.
Китайским сказкам, оказалось, нельзя верить на слово…
Ельник горел всю ночь.
Утром пожарная машина подобрала на трассе маленькую девочку с узелком в руках. Девочка попросила отвезти ее в село. Пожарным было по пути, как раз ехали туда: загорелось насколько домов и тайга вокруг, своими силами было уже не потушить. На помощь выслали машину и вертолет.
Девочка всю дорогу дремала, крепко сжимая узелок.
Возле села она вдруг проснулась, почувствовав что-то. Навстречу ехал мотоциклист. Она попросила остановиться, замахала руками, крикнула в открытое окно:
– Папка!
Высадили, как просила. Мотоциклист и девочка поехали в противоположную сторону.
От пыли и дыма линия горизонта не просматривалась. Будто края земли и неба, наконец, склеились. Водитель подумал: “Теперь края у земли нет. Теперь сплошной туман”. А вслух сказал:
– Растворились как будто.
В зеркале заднего вида вообще невозможно было различить деревья и людей – пыль, поднятая пожарной машиной, мешала обзору.