Ведущий рубрики Андрей БАЛДИН
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2008
Ольга СЕРЕБРЯНАЯ
Центральноевропейская классика
Меня всегда изумляла герменевтическая сила примера. Сколько ни копайся в тексте, сколько ни разбирайся в хитросплетениях его аргументации, понимать начинаешь, только когда доберешься до примера: здесь вспыхивает огонек, здесь начинают вращаться жернова и колесики собственной мысли. И уже потом – от примера, как правило, отматываешь назад саму мыслительную нить – то восхищаясь ее изощренностью, то посмеиваясь над ее простотой, то удивляясь ее странностям.
Примеров таким примерам масса: от кантовского дома, строительство которого будто бы надо начинать с проверки прочности будущего фундамента, до гуссерлевского солнца, вращающегося будто бы вокруг Земли. Мощь примеров настолько осязаема и очевидна, что, будучи однажды удачно употребленными, они превращаются в некоторые машинки по автоматическому воспроизводству мысли, которую должны были иллюстрировать. Со временем, правда, машинки эти автоматизируются настолько, что начинают отсылать к самим себе: Сократ – курнос, как Кай – смертен, – и радость мыслительной деятельности начинаешь испытывать уже не от того, что пример тебе что-то прояснил, а от того, что удается реконструировать, что за примером стояло или по крайней мере могло бы стоять.
Примеры – как памятники на кладбище, как закладки в давно не читанной книге. Можно следить за судьбой человека и прийти в конечном итоге к памятнику, стоящему на его могиле, а можно, наоборот, заинтересовавшись памятником, обнаружить за ним полную событий жизнь. Можно пометить закладкой заинтересовавшую тебя мысль, а можно по закладке вычислить, что же на самом деле интересовало того, кто оставил ее в книге.
Интерес к подобным закладкам и памятникам предполагает построение особого рода истории. После всех проделанных Ницше несвоевременных построений такая история уже не тщится представить прошлое во всей его живости, яркости и величии, не пытается сохранить континуальность жизненной среды и уж тем более не стремится подвергнуть его какой бы то ни было критике. Более того: и генеалогией такая история не является, ибо к чему предъявлять разрывы и демонстрировать сингулярность событийности, когда сами закладки и памятники демонстрируют эти разрывы куда более красноречиво. Все это давно уже показано-продемонстрировано, функции истории исчерпаны, а генеалогический карнавал идей закручен настолько сильно и крутится так долго, что рука невольно тянется к программке: узнать, когда там уже антракт и сколько их предполагается. В этом смысле построенная на примерах история подобна чаепитию – только нацелено это чаепитие не на то, чтобы по вкусу зачерствевшей от чрезмерно частого цитирования мадленки воссоздать прошлое, а наоборот: чтобы по следам, прошлым оставленным, попытаться ощутить ее свежий вкус. История для гурманов, да. Исполняется она примерно следующим образом.
Что такое тупоумие? – спрашиваем мы себя. И Теофраст, например, нам отвечает: «Душевная вялость, проявляющаяся в речах и поступках». Но этого ни ему, ни нам – любителям свеженького – явно недостаточно, поэтому он находит нужным добавить: «А тупоумный человек вот какой. <…> Зимой он бранится со своим рабом, зачем тот не купил на рынке огурцов». Но и этого нам, давно привыкшим к этим зимним огурцам как жизненному факту, недостаточно. Поэтому читаем дальше: «Объевшись за ужином, он встает ночью с постели, чтобы выйти на двор, <…> и возвращается искусанным соседской собакой». Брутально, не правда ли? Но к этой фразе стоит в литпамятниковском издании сносочка: «Непонятно, в чем тут тупоумие, – пишет комментатор Г.А. Стратановский, – приходится предположить пропуск в тексте». Вот настоящий историк для гурманов: разъясняет исключительно на собственном примере.
При чем тут, однако, Центральная Европа? А при том, что ее история и литература изобилуют подобными примерами – если не состоят исключительно из них. Чтобы не уходить далеко от характерологической линии, заданной Теофрастом, спросим себя: что такое безрассудство? Примеров можно найти массу, но вот, пожалуй, самый смачный. На дворе стоит морозный декабрь 1941 года. Маленькое венгерское государство пытается отстоять свою независимость в ходе разразившейся войны. У государства этого есть только два желания: в войну не ввязаться, но при этом не отстать от Германии и России по части возвращения утраченных после Первой мировой войны территорий. Желания, казалось бы, противоречивые. Но Венгрия упорно старается их исполнить. После некоторых «заигрываний» с Германией (а именно вступления с ней в союз) страна получает – по решению Венского «третейского суда» (Schiedsspruch) – часть своих старых территорий. Однако тут же теряет своего премьер-министра, который, не выдержав моральной нагрузки и понимая, куда завел страну, предпочел застрелиться. Что же делает новый премьер-министр? Объявляет войну Советскому Союзу, объясняя это заботой о вновь приобретенных территориях и образовавшейся вдруг общей границей. И вот, повторяю, морозный декабрь 1941 года, 13-е число. Самое время принять какое-нибудь ответственное для страны решение. И оно принимается: Венгрия объявляет войну США. Которые даже не признают ее независимости.
Но это пример исторический – и, как всякий требующий многознания, быть может, не столь экземплярный. Околофилософские понятия находят на просторах Центральной Европы более яркие примеры. Вот, скажем, кто такой космополит? Только не спешите за определением к черненькому томику Канта. Потому что, сколь бы изящно и ясно не было его определение, оно не даст почувствовать свежего вкуса этого понятия. Обратимся лучше к Центральной Европе: возьмем человека, никогда не покидавшего город Мункач (Мукачево) – в начале века он был венгром, затем стал чехословаком, а потом «дорос» до статуса советского гражданина. «Именно так в этой части мира становятся космополитами», – говорит подметивший этот пример Петер Эстерхази. В самом деле, какому еще договору подчиняться этому счастливцу, как не всемирно-гражданскому?
Роман Мора Йокая «Золотой человек» (1872), о котором мне хотелось бы порассуждать, тоже иллюстрирует понятие околофилософское. Речь в нем идет – ни много, ни мало – о фаустовском человеке.
Нельзя сказать, что это произведение совсем уж забытое. В Венгрии оно почитается за лучший роман классика. А если учесть, что классик написал более сотни томов, то о чем-то это и говорит. Однако даже на родине Йокая почитают несколько странно: написанное венгерским литературоведом предисловие к английскому переводу, которым я пользуюсь, звучит как сплошное извинение. Представляя своего классика англоязычному читателю, автор находит нужным признать, что сюжеты у Йокая излишне экстравагантны, романтичны и даже абсурдны, что его психологизации нереалистичны, а герои схематичны, что знания его поверхностны, а сведения чаще всего переписаны из энциклопедий. «Big deal! – хочется воскликнуть. – А где он видел романиста второй половины XIX века, который бы не переписывал сведений из словарей и справочников?» Но автор к концу предисловия исправляется, указывая, что паттерны всех произведений Йокая сводятся, по сути, к комбинации нескольких фундаментальных проблем человеческого бытия. Только нам это ни о чем не говорит.
Зато сам роман – весомо, зримо, экземплярно – показывает реальное (на момент написания, разумеется) понимание свободы человека, максимальной реализации жизненных возможностей, понимание человеческой версатильности, «всестороннести». А значит, дает нам пример того, к чему мы все так стремимся, чего мы очень хотим. Как достичь сразу всего? Как стать богатым и остаться при этом любимым? Как творить добро, не причиняя при этом зла? Как сделать так, чтобы ответ на этот вопрос не превратился в моральную проповедь с сомнительными возможностями реализации?
Довольно остроумный ответ на последний вопрос я нашла в Википедии. Писательская идентичность Йокая характеризуется там следующим образом: «Йокай был пред-романтиком, обладал чуть ли не восточным воображением и редчайшей тонкости юмором. Если представить себе сочетание (примерно в равных частях) Вальтера Скотта, Уильяма Бекфорда, Дюма-отца и Чарльза Диккенса, а потом щедро приправить все это венгерским патриотизмом, можно получить довольно точное представление о характере работ этого сочинителя».
Юмора там действительно много. Воображение – не придраться – изощренное. Но вся соль – в смешении. Йокай демонстрирует такую свободу обращения с наличествовавшими на тот момент литературными стилями и жанрами, что хочется записать его в эпигоны сразу всех известных писателей. Но дело, похоже, в том, что это не эпигонство. Это тщательное конструирование убедительного примера.
Итак, как объять необъятное? Как прожить сразу две разных жизни? Как доказать, что действительно способен на все, и в течение одной жизни это все получить? Ответ: повторить судьбу Золотого человека.
Главного героя романа, Михая Тимара, в городе зовут Золотым человеком[1]. Он богат. Но он не родился богатым. В начале романа он служит шкипером на корабле, везущем груз пшеницы вверх по Дунаю. Богатство образовалось и постоянно прирастало благодаря его собственным усилиям. Михай – успешный и умный бизнесмен. А кроме того, он еще и хороший гражданин, постоянно отказывающий на благотворительность солидные суммы, отличный семьянин, жена которого отличается неземной красотой, милосердный человек, приютивший у себя в доме мать и дочь своего старого патрона, а потом смертельного врага. Народ любит его. Жена ему предана. Городская знать относится к нему с уважением. Нет, кажется, ничего, чего этот человек не достиг бы своим трудом.
Занавес. Слезы растроганных мамаш. Вечный пример сынкам. Слащавая наставительная литература для юношества.
На самом деле все сложнее. Йокай все-таки реалист. Он понимает, что в конце XIX века огромные состояния собственным трудом с нуля уже не делаются. Нужны особенная удача, случай, протекция, мошенничество, воровство.
Состояние досталось Тимару при особых обстоятельствах во время его последнего похода на шхуне. Хозяин состояния покончил с собой, но перед смертью просил Тимара передать все богатства своей дочери, тогда еще девочке. Тимар же волю покойного не исполнил, а состояние взял себе, стараясь всей последующей своей деятельностью легализовать его в глазах городской общественности.
Вор и мошенник. Богачи не могут быть честными. Благотворительность – лишь способ загладить грехи. Критическая проза, физиология современной жизни. Рекомендуется озлобленным рабочим после вечерней смены.
Опять не так. Тимар оставил себе и даже преумножил состояние лишь затем, чтобы вернуть его с лихвой законной владелице: ведь именно на дочери покончившего с собой турецкого паши (да, это был еще и турецкий паша!) он женился. Когда она подросла, разумеется.
Совет да любовь! Счастье молодым и красивым. Главное, чтоб была неземная любовь, а деньги приложатся. Сама судьба так предначертала. Сценарий для Голливуда. Особый успех у девочек-тинейджеров.
И снова не получается. Проблема в том, что дочь турецкого паши Тимара не любит. Она без памяти влюблена в другого персонажа – военного со смешной фамилией Качука. А замуж вышла из благодарности (предложение он ей делал, когда она была, прямо скажем, в сложных обстоятельствах, без средств к существованию). А не изменяет мужу, потому что не такое у нее воспитание.
Не в деньгах счастье. И даже не в их количестве. На свете счастья нет. Can’t buy me love. Подходит для самых разных разработок. Аудитория – широкая.
Но это еще не конец. Еще в самом начале романа, будучи простым шкипером сухогруза, Тимар попадает на Ничейный остров. Остров этот возник уже на памяти живущих поколений, когда Дунай в силу каких-то природных катаклизмов несколько изменил свое русло. Остров новый. И на картах поэтому еще не отмечен. А раз не отмечен, то, значит, никому и не принадлежит. Претендовать на него могли бы как минимум две империи: Оттоманская и Австро-Венгерская. Но пока они о нем не ведают, на острове живет вдова (ее зовут Тереза) с дочерью-подростком Ноэми и овчаркой Альмирой. Бежать туда Терезу заставили разорение и самоубийство мужа. Растить маленькую дочь, побираясь в родном городе, она возможным не сочла. Поэтому обратилась к природе. Вдова живет натуральным хозяйством. Денег на острове нет, ибо в них корень всех бед островитянок. Между матерью и дочерью царит полная идиллия. Убитый горем, подавленный равнодушием жены, Тимар лет через десять после первого случайного визита снова едет на этот остров. Где и обретает счастье. Поскольку девочка-подросток уже достигла к тому времени брачного возраста.
Утопия. Руссоистское бегство от цивилизации. Сентиментализм. Рекомендуется преподавательницам предметов гуманитарного цикла в средних школах.
На самом деле все довольно реально. Ничейный остров, о котором идет речь в романе, был моментально идентифицирован современниками как Ада-Кале. Он вполне соответствовал приведенным в романе описаниям и в указанный период действительно мог быть ничейным. Женщина и девочка, способные собственным трудом обеспечить себе пропитание, тоже не большая фантастика, если принять во внимание местный климат. Кроме того, Йокай упоминает, что Тереза владеет приемами народной медицины и имеет широкую практику среди местных контрабандистов, которые – по понятным причинам – к обычному доктору обратиться не могут. Контрабандисты женщину не грабят, потому что денег у нее нет. И не убивают, потому что нуждаются в ее услугах. Скорее они ее защищают. И обеспечивают – в обмен на лечение или продукты ее труда – тем, чего сама она произвести не в состоянии.
К тому же идиллия на острове не совсем полная. У островитянок есть враг, некто Тодор Кристиан, подросший сын человека, который был некогда компаньоном и другом покойного мужа Терезы, а затем его предал. Когда отцы дружили, Ноэми и Тодора в шутку обручили. Теперь Тодор всерьез претендует на руку Ноэми. Отмахнуться от него невозможно, потому что он угрожает донести о существовании острова властям и тем самым лишить островитянок их убежища.
Последнее противоречие Тимар сразу же разрешает. Оказывается, что общаясь с властями в ходе своих коммерческих операций, он уже добился от них столетнего права на аренду, о чем и получил соответствующие бумаги.
Алые паруса. Жди, и Он появится. Рекомендуется, опять же, мечтательным девицам, особенно дурнушкам.
И снова мимо. Бумаги Тимар получил в отместку. Он так устал от взяточничества и коррупции, царящих в империи, что пошел на принцип и решил извлечь из своих финансово-торговых афер хоть один достойный уважения результат. Хотел, чтобы от его взяток хотя бы двум честным женщинам стало лучше. Просто так. Тодор Кристиан тоже не такой дурак, чтобы при виде бумаг смиренно передать предмет своих домогательств более ловкому сопернику. Он стреляет. Но промахивается. Из-за ружья. Детальное описание которого далее и следует.
Дуэль. Честность и благородство против низости и подлости. Демонстрация мужских добродетелей. Почти что рыцарский роман. Заинтересует подростков мужского пола в период страданий от неразделенной любви.
Понятно, что роман обманет и здесь.
Никакой дуэли не последовало. Тимар принимает Кристиана к себе на службу и отправляет представителем компании в Южную Америку. Жить с соперником в одном полушарии он не намерен. Золотой человек возвращается к своим миллионам.
Здесь должны возникнуть проблемы с женой. Где он пропадал целых полгода? В каком состоянии окажутся дела? Предвкушение краха. Герой должен лишиться состояния. Нельзя быть сразу богатым и счастливым. Рекомендуется… (см. выше).
Жену Михай Тимар обнаруживает у себя в офисе. Она восприняла оставленную ей на всякий случай доверенность всерьез, занялась делами, проявила недюжинные менеджерские способности да и развеялась: не век же думать о невозможной любви, надо когда-то и деньги зарабатывать. Одним словом, за эти полгода Золотой человек стал еще богаче. И отсутствие разъяснилось само собой: где же ему было пропадать целых полгода, как не в Южной Америке, куда его компания успешно поставляет муку, сделанную из самых твердых сортов пшеницы (что, кажется, чистая правда, факт экономической истории Австрийской империи). А не сообщил, куда поехал, чтобы конкуренты не узнали. Тоже логично. Возмездия не последовало. На протяжении многих следующих лет Тимар живет двойной жизнью: зимой в городе, где его уважают, а летом – на острове, где его любят.
Фаустовский человек. Полная реализация всех жизненных возможностей, причем в пределах только опыта. И это я еще упускаю детали: на острове он стал отцом, изведал счастье общения с младенцем, потом пережил горечь его утраты (ребенок умер после тяжелой непродолжительной болезни), затем снова стал отцом, и со вторым сыном ничего дурного уже не случилось. Все богатство доступного обычному человеку опыта досталось Тимару.
Но не хватает развязки. В возможность Золотого человека можно уверовать, только прочитав конец. Потому что пока жизнь не завершена, – говорил еще Аристотель, – нельзя рассудить, счастливая она или нет. Тимар может еще совершить преступление, быть убитым, обвиненным супругой в неверности, отвергнутым обиженной Ноэми и т.д. Двойная жизнь должна во что-то разрешиться.
И она разрешается. Тимар навсегда переселяется на остров. Для этого ему не приходится ни избавляться от жены, ни разводиться. Дело в том, что с каторги возвращается Тодор Кристиан (о том, что этот отпетый мошенник бессовестно грабил его южноамериканский филиал, был пойман, осужден и отправлен на галеры, Тимар даже не знал: все это разруливали преданные сотрудники). На каторге Кристиан узнает от сидевшего рядом зека, бывшего турецкого шпиона, тайну состояния Михая Тимара. Кристиан бежит, чтобы шантажировать своего сначала соперника, а потом благодетеля. Золотого человека он обнаруживает депрессирующим в одиночестве у себя в балатонском поместье. У Кристиана масса нужд, и кроме всего прочего он очень зол. Поэтому надругательство над Золотым человеком он начинает с мелочей: обряжается в его дорогую одежду, отбирает часы, бумажник и прочие аксессуары. Тимару это все не нравится. В процессе переодевания ему удается выбить оружие из рук мошенника, поэтому убийство опять не складывается. Однако Кристиану этого и не нужно. У него достаточно информации, чтобы испортить Тимару городскую жизнь. Но сначала ему хочется испортить островную. Куда он незамедлительно и отправляется (в шубе Золотого человека можно ехать и на остров). Дело происходит, естественно, ночью. Лед на Балатоне нетверд. Кристиан проваливается в трещину и тонет. Золотой человек навсегда покидает мир, построенный на тайне и нераскрытом преступлении. Он отправляется на остров.
А в городе хоронят Михая Тимара. Тело удалось выловить лишь к весне. Черт лица разглядеть уже невозможно, но одежда, часы и бумажник недвусмысленно свидетельствуют о том, что Золотой человек утонул. Благодарная вдова воздвигает супругу памятник и через год выходит замуж за любимого Качуку. Богатство, по праву ей принадлежавшее, за ней и остается. Happy end.
Не ущемляя ничьих прав, Михай Тимар живет на острове, арендуемом им в полном соответствии с законом. На этом острове нет политики, нет денег, нет религий, нет государственных и национальных различий. Роман заканчивается страницей прямого авторского текста. Автор получает разрешение приехать на ничейный остров и побеседовать с патриархом:
«– Чем вы занимаетесь? – спросил он.
– Я романист.
– Что это значит?
– Романист – человек, который по окончанию способен восстановить весь ход истории с самого начала.
– Тогда восстановите мою, – сказал он, пожимая мне руку на прощание. – Перед вами человек, который покинул мир, где им восхищались, и создал второй – где его любили».
Собственно, примерно вот это и означало в довоенной Европе «изведать жизнь во всех ее возможностях». Экзистенциалистского вопроса о выборе тогда еще не стояло. Фаустовский человек мог в буквальном смысле все.
Примеры, похоже, способны воздействовать даже на исторические обстоятельства. Если следовать внутренней хронологии романа, право Тимара распоряжаться островом истекло в 1923 году. К тому моменту его уже не было в живых. Именно в 1923 году, после исчезновения Оттоманской империи, остров Ада-Кале официально отошел к Румынии.
Вопрос о реальном смысле экземплификации, реализованной во всей полноте человеческой жизни, снова не имеет ответа. Новейшая центрально-европейская литература демонстрирует лишь великую ностальгию по классическому образцу.
Читаем пьесу о венгерской революции 1956 года, написанную в 2005-м. Главные герои, Он и Она, русский солдат, сочувствующий венгерскому восстанию, и французская студентка, случайно оказавшаяся в революционном Будапеште, стоят перед выбором: личным, политическим, национальным. Им приходится расставаться, а они не хотят; совесть говорит ему сражаться на стороне венгров, а приказ велит им противодействовать; ее страсть достаточно велика, чтобы пойти за ним куда угодно, но и рассудок ясен настолько, чтобы вернуться в свободный западный мир. Она решается. Назначает ему встречу в Кале. Он отвечает: «Кале… Есть еще остров такой: Ада-Кале… <…> На Дунае. У Железных Ворот, где сходятся три границы: венгерская, сербская и румынская. Там жил Золотой человек со своей возлюбленной. <…> Сто лет назад»[2].Восточноевропейский человек и в пятьдесят шестом году не хотел делать выбора. Он вспомнил реальный пример реализации всех доступных жизненных возможностей. Другого примера перед ним не было. Способна ли вообще современная культура их создавать? Это вопрос.
Разумеется, все это было рассказано исключительно ради примера.
∙