Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2008
* * *
Метеосводка – весть о небе.
Помятый магазинный чек –
напоминание о хлебе.
Вот дышит спящая жена
за рамками стихотворенья,
неповторимостью страшна,
бесшумным таинством старенья.
На ощупь ноги второпях
спускаешь. В тапочках непарных
тебе ль, бессонный черепах,
бежать от дум высокопарных,
в плену живого уголка,
коробочки исповедальной?
В иллюминаторе глазка
чужая дверь, как берег дальный.
Снимок
всхлипнет, впустит в облетевший двор.
Детских губ усталая улыбка,
встреть меня, продолжим разговор.
Быть невозмутимым и холодным
мне ли, не способному к борьбе?
Приторной водой водопроводной
смыть ли сновиденье о тебе?
Нас не станет – уцелеет фото
выцветшим аналогом тюрьмы.
(Плод неснятый держит для кого-то
ветка обнаженная хурмы.
За стеной – кромешные проемы
рукотворных глаз влекут на дно.)
Ты смешаешься в моем альбоме
с дальней, неопознанной родней.
Не встревожит внуков, не обидит
образ, улыбнувшийся из тьмы.
Глаз они бездонных не увидят,
ветки обезлиствевшей хурмы.
Но пока мы продолженьем снимка,
отогреть ли силясь, отгореть,
в чьей-то памяти друг другу снимся –
в узком, как судьба, твоем дворе.
* * *
набор крючков для азбуки небесной!
В склерозном, шатком, непослушном теле
так мало места правде бестелесной.
Работают машины костяные
на снах вчерашних, на случайном соре,
пока сосудистая дистония
шумит в ушах, как в раковине – море.
Земля
Зимой часы ночные благотворны,
где каждый след и каждая слеза
затвердевают в собственные формы.
Остатки луж держа перед собой,
как хрупкие мозаики музеев,
она дневную превращает боль
в среду хрустальных трубок и лазеек.
* * *
мой многолетний бесполезен опыт.
Вот-вот ее несмелая вода
все выходы на улицу затопит.
К ней надо поскорее на поклон,
пока бедна травой и голосами.
Уже виденье мухи за стеклом
со мной пыталось встретиться глазами.
* * *
О, хороши сады за огненной рекой…
где черное висит медлительное солнце, –
лишь камень с хриплым стоном шевельнется
под неуверенной ногой.
Мерцающий мой друг – приветливая мышка,
Атос, Портос и косолапый мишка
задумчиво сидят на берегу.
Вниманья их привлечь я не могу.
Катулл без воробья, без ласточки Державин,
неразличимы в после-бытии,
следят, как с этих пор неотменим и равен
Савельев, полотер, выходит из ладьи.
* * *
придуманной на жизнь вперед,
на жизнь короткую, когда в ней
светло и тень твоя берет
мое лицо в ладью ладоней,
покуда кровь твоя и плоть
гремит посудой в чуждом доме,
тревог не в силах побороть,
и видно ей в закрестье рамы,
как тень из отступивших сфер
идет с цветочными дарами
навстречу сквозь пустынный сквер.
* * *
вниз по крутому откосу –
не помню, но быстро
кончился рост, и чуткая крыша реки
сомкнулась над головой,
отменяя теченье.
Две огромных руки
до первого вдоха
вырвали из теплой утробы –
сразу мокрый, испуганный, –
но успели увидеться черные травы
на затопленном склоне. Зеленым
солнцем пронизанный мир.
Радость стоянья на дне.
Плавать с тех пор не умею.