(Апокалипсис смысла. Сборник работ западных философов ХХ-ХХI вв.)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2008
Апокалипсис смысла. Сборник работ западных философов ХХ-ХХI вв. –
М.: Алгоритм, 2007.
Серия “Философский бестселлер” весьма любопытна, хоть и издается довольно небрежным и таинственным образом – идентично оформленные сине-серебристые книги выходят то в “Эксмо”, то в “Алгоритме”; в книгах серии почти никогда не указываются ни переводчик, ни издания, по которым был выполнен перевод, а о справочном аппарате и речи не идет. Между тем к действительно интересным и поразительно актуальным в наши дни переводам работ Бодрийяра, Хайдеггера, Ясперса и других философов прибавилось два новых сборника – “Тень парфюмера” и “Апокалипсис смысла”, о которых очень стоит поговорить.
В первом из них фрагменты из работ М. Бланшо, Э. Канетти и В. Зомбарта подобраны, по мысли (анонимных!) составителей, таким образом, чтобы ответить на вопрос: в чем причина феноменального успеха “Парфюмера”, почему он понравился миллионам читателей и зрителей? Однако, на мой взгляд, несмотря на несомненное удовольствие прочесть Бланшо и отрывки из много лет не переиздававшегося труда Канетти “Масса и власть”, сам сборник не достигает своей задачи – оставаясь, повторю, замечательным дайджестом философской мысли прошлого века (но отнюдь не схожих направлений!), к пониманию собственно “Парфюмера” он добавляет немного.
Другое дело “Апокалипсис смысла”. Изданный в схожем с “Тенью парфюмера” формате (кстати, о формате: в книге появились фамилии переводчиков, скупые строчки сносок с информацией об авторах-философах и – к сожалению, только в одном случае – даже указание на первую публикацию перевода), сборник по прочтении вызывает страшноватое ощущение, что покойные и еще живые философы сами составили это издание, посвятив его нашим дням и, вполне возможно, нашей стране.
На переплете книги сообщается, что она имеет дело с “проблемами глубокого кризиса современного мира”, аннотация же говорит о “разложении цивилизации” как “случайной, сознаваемой или несознаваемой обреченности”. Сразу скажу, что сборник дает не просто “порой пессимистическую оценку состояния человеческого сообщества”, а представляет более чем мрачный, почти эсхатологический анализ причин, перспектив и особенностей функционирования этого самого разложения цивилизации, что, впрочем, вполне ожидаемо, поскольку произведений Эмиля-Мишеля Чорана (по уровню скепсиса в отношении человечества дающего большую фору Ницше и Селину вместе взятым) в нем едва ли не половина.
Кроме Чорана, одного из самых, как мне кажется, тонких стилистов и оригинальных мыслителей прошлого века, незаслуженно не замеченного в России (вышло всего три его книги и сборник о нем, правда, лишь в числе других мыслителей), в “Апокалипсис” включены работы Георга Зиммеля, Витторио Хёсле, Жан-Люка Нанси, Рене Генона, а также Элвина и Хейди Тоффлер. Мера скепсиса и горечь инвектив цивилизации возрастает в каждой из частей с грубоватыми, но весьма точными заглавиями – “Восстал брат на брата”, “Распалась связь времен”, “Миру старому конец”, завершаясь небольшим аппендиксом “Миру новому начало?”
Зиммель в эссе с говорящим названием “Человек как враг” утверждает тотальную невозможность жертвенного отношения “я” к “ты”, замененного на отношения с обратным знаком. Это общечеловеческое свойство, поэтому так тяжка людская участь, ведь “война, возникающая на основе единства и равенства, очень часто бывает более страстной и радикальной”, чем в случае схватки противников. “На мысль о том, что существует изначальная потребность во враждебности, часто наводит и невероятно легкая внушаемость враждебного настроения”, – суммирует Зиммель свои рассуждения.
Не менее абстрактны и инвективы Ж.-Л. Нанси, оставляющие ощущение пересказа доктрин экзистенциальной философии, изложенной языком ученика Хайдеггера. “Бытие само по себе не является собственной достоверностью”, а “существование (наличное бытие) не является самоконструированием смысла, но дает нам бытие, предшествующее смыслу или выходящее за его пределы, не совпадающее с ними, состоящее в этом несовпадении”. Здесь можно посмаковать формулировки, если этот стиль вам по вкусу, но вряд ли можно узнать что-то принципиально новое о целеполагании бытия, точнее – его отсутствии.
Современный немецкий философ В. Хёсле не менее пессимистичен, но отличается при этом некоторой сострадательностью в адрес нерадивого человечества. Разбирая различные аспекты кризиса личностной идентичности, он приходит к любопытным наблюдениям. Например, пишет Хёсле, Грегор Замза в новелле Кафки страдал не от того, что стал жуком, а от реакции на его жучиность со стороны других; ненависть к себе столь мучительна потому, что объект и субъект ненависти у человека в данном случае совпадают, что только усиливает негативность. Выход, предлагаемый Хёсле, выдает в нем человека, занимающегося также проблемами психологии: “Способом бегства от смерти может быть уход в чистое царство форм, – будь то искусство, наука или философия”.
Но простая сублимация не действует, когда мы имеем дело с кризисом идентичности у целого общества, тем более если это “самый глубокий и отчаянный кризис идентичности, являющийся результатом убеждения в том, что не существует никаких моральных норм”. Вызванный дисгармонией между “я” и “социальным я”, коллективный кризис идентичности реализуется в формах, которые весьма актуальны для постсоветского общества: “отрицание символов, распад коллективной памяти, представленной традициями, а также утрата веры в общее будущее, дисгармония между описательным и нормативным образами себя, прерывность в истории, несоответствие между представлениями культуры о самой себе и ее образами в других культурах, наконец, чувство неполноценности относительно более совершенной культуры”…
Причины кризиса современной западной цивилизации анализирует Р. Генон в свойственном всем его работам духе противопоставления великой древней религиозной традиции и упаднического современного мира. Подобная дихотомия более чем известна и не заслуживала б упоминания, если б не отдельные актуальные для наших дней мысли. Негодуя из-за того “беспрецедентного факта”, что “целая цивилизация возведена на чисто негативных основаниях, на абсолютном отсутствии высшего Принципа”, Генон, разумеется, отказывается принимать в качестве сколько-нибудь положительных оснований капитализм, индивидуализм или демократию. Цивилизации западного образца он делает упреки, которые актуальны и для современной России. Интеллект, пишет он, оказывается низведен до прикладного уровня, “допускается как средство, необходимое для обработки материи в промышленных целях”, религия также утрачивает интеллектуальную составляющую, имеющуюся, по Генону, в изначальной доктрине, и вырождается до простого и зачастую фарисейского морализма или индивидуальных дешевых сантиментов, а “прагматизм во всех своих формах порождает абсолютное безразличие к истине”. Не раз встречавшиеся как у традиционалистов, так и у “протестных” философов постмодернистского толка, эти мысли из “Кризиса современного мира”, работы 1927 года, вполне актуально, думаю, прозвучат не только для размахивающих коктейлями Молотова на встречах Большой восьмерки европейских альтерглобалистов, но и для многих простых российских клерков. Например, такое утверждение: “…насколько странно выглядит эпоха, в которую людей можно заставить верить, что счастье можно получить ценой своего полного подчинения посторонней силе, <…> ценой насильного насаждения манер и институтов, предназначенных для совершенно иных народов и рас, ценой принуждения к отвратительной работе ради приобретения вещей, не имеющих в их среде обитания никакого разумного применения!”
Испытывавший большой интерес и пиетет к Востоку, Генон в цитируемом отрывке говорит и о тяге западной цивилизации к подчинению себе цивилизации восточной (использующей промышленность, то есть технологии в нынешней терминологии, как “неприятную и временную неизбежность” и как “оружие, позволяющее противостоять экспансии Запада и оберегать свое собственное существование”). О вечной проблеме “римлян и варваров” в контексте конца цивилизации пишет и Чоран. Его инвективы тотальны, а пессимизм не знает исключений.
Прогресс, убежден этот румынский изгнанник в Париже, “это современный синоним грехопадения, мирская версия проклятия”, а его носители, “то есть решительно все мы, есть не что иное как ряды отверженных, обреченных на пребывание в мерзости, среди машин, в этих городах, от которых нас могло бы избавить лишь какое-то всемирное бедствие”. Если Генон видел “свет с Востока”, то Чоран более абстрактен, не называет имен, но пишет, по сути, о тех же, как мы б сейчас сказали, странах “третьего мира”: “Что-то подлинно человеческое можно еще найти лишь у тех народов, которых обогнала история, и они не спешат ее догнать”.
Быть может, это предлагаемая им утопия? Ни в коей мере, ибо утопии, по Чорану, просто бредовы, но и их отсутствие – вспомним последние годы, когда самым актуальным жанром российской литературы стала сатирическая антиутопия, – показатель болезненности и обреченности общества. “Теории бессильны: глубины истории непроницаемы для доктрин”, уверен Чоран, поэтому “ни одна новая форма общественного устройства не способна даже на самое простое: сохранить преимущества старой – примерно одну и ту же сумму неудобств встретишь в обществе любого типа”, резюмирует он, анализируя до этого коммунистическую модель и ее крах. Рисуя актуальную опять же для наших дней сценку из парижской жизни – “Как-то вечером в метро я внимательно огляделся по сторонам: все сплошь, включая меня самого, приезжие… Только двое или трое, судя по лицам, местные, они явно испытывали неловкость и словно извинялись за то, что затесались среди нас”, – Чоран утверждает мысль о том, что современный Рим, то есть наша цивилизация, обречена на варварство, что гибель от рук современных гуннов – спасение. Ибо “бесспорно одно: лучшее, что было в человеке, он уже отдал”, а новые цивилизации не будут равноценны ни древним, ни современным, но окажутся “поражены жестко запрограммированным вирусом распада”. Чего еще ждать, если “человек – искусственный нарост на жизни (как, впрочем, сама жизнь – на материи)”? Чоран-человек констатирует: “В каждом мгновении я различаю усталое дыхание и хрип прошлого, а не переход к другому мгновению. Я создаю мертвое время, погрязая в удушье надвигающегося будущего”. Поэтому не лучше ли, размышляет Чоран-философ, не затягивать конец: “…мы движемся гуртом к невиданной дотоле сваре, когда все набросятся друг на друга, как буйно помешанные, как взбесившиеся марионетки, потому что все стало невозможным, непереносимым, а единственным достойным делом для тех, кто останется жить, будет уничтожение себя и себе подобных”.
В свете всего этого надежды четы Тоффлеров (Элвин Тоффлер, кстати, зимой 2007 года приезжал в Москву с презентацией своей новой книги) на появление возобновляемых энергоносителей и корпораций нового вида, отсутствие конфликтов между Западом и Востоком и явление миру цивилизации третьей волны, то есть сверхиндустриальной цивилизации, выглядят если не прекраснодушно, то по меньшей мере стилистически неубедительно на фоне зловещего великолепия прогнозов Чорана и компании…