Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2008
Подумать только!
Я никогда бы не стал рисовать,
если бы мои ноги были
чуть длиннее
Анри де Тулуз-Лотрек
У музейных собраний Москвы и Петербурга в мире изобразительного искусства сильные позиции. Посмотреть на коллекции приезжают любители и профессионалы со всего света. Однако куда более приятно то, что в последние годы в Россию все чаще привозят произведения, гоняться за которыми пришлось бы по всей Европе, а то и дальше: Рубенс, Уистлер, Матисс, Гойя, Модильяни, шедевры Музея Д`Орсе и др. Весна 2008 года прошла в Третьяковской галерее под звездой Анри де Тулуз-Лотрека. Около ста самых знаменитых литографий и плакатов, личных фотографий почти три месяца удовлетворяли эстетические потребности российской аудитории. Экспозиция “Парижские удовольствия”, основу которой составила коллекция современника художника Жака Дусе, стала особенно значимым событием еще и потому, что в российских собраниях работы Лотрека представлены довольно скудно.
Творчество Тулуз-Лотрека узнаваемо. Единожды виденный оттиск наделяет вас способностью узнавать руку мастера. Он стал одним из первых художников в современной истории, которого можно было бы назвать, используя современную лексику, брендменом. Конечно, с упоминанием его имени на ум приходит прежде всего культовое, не сдающее свои позиции уже более ста лет кабаре “Мулен Руж”. Классический образ этого кабаре складывается из полотен, карандашных набросков и знаменитой афиши с изображением танцовщицы Ля Гулю и ее партнера Валентина Бескостного (1891) работы Лотрека. Именно с последнего плаката, копиями которого был обклеен весь Париж, началась настоящая слава маленького аристократа, страдающего тяжелым физическим недугом, начался его путь к Олимпу и… к скорой, “поэтической”, смерти на тридцать седьмом году жизни. Он неистово писал и тиражировал, использую технику литографии, мир “Мулен Руж”, порочный, пресыщенный удовольствиями и развлечениями, рекламировал пышные воланы юбок Джейн Авриль и Мей Мильтон, афишировал выступления Аристида Брюана и Иветт Гильбер. Деяния этих людей давно забыты, а образы их, их минутные слабости, изображенные Лотреком, остаются в истории как одни из самых выразительных и страстных примеров жизни на грани искусства и мещанства, порока и добродетели. Парадоксом здесь становится не только характер персонажей, но и то, что характер раскрывается в таком коммерческом жанре, как афиша, по сути, являющаяся прямой рекламой. Тулуз-Лотрек много работал над плакатами для различных выступлений кафешантанных звезд того времени. Одна из самых знаменитых работ “Джейн Авриль в кабаре “Жарден де Пари”” (1893). Танцовщица запечатлена в момент стремительного канкана с высоко поднятой ногой, широкая желтая юбка задралась, нескромно открыты черные чулки, лицо искажено в неконтролируемой гримасе, а на переднем плане – фрагмент контрабаса и нотной партитуры, которая словно бы озвучивает движение героини. Многие критики отмечают необычную технику мастера в этой работе: ассиметричность общей рамы, плоская, неестественная фигура, диагональная перспектива. Однако эти особенности присущи и многим другим произведениям художника. Интересно то, как в контексте всего творчества Лотрека преобразуется томный образ ночной звезды. В известной литографии “Японский диван” (1892-1893), кстати, тоже рекламирующей кабаре, нам предстает уже другая Джейн: в глухом черном платье, элегантно держащая веер, она сидит за стойкой, надменно отвернувшись от бородатого старика, который с вожделением смотрит на ее спину. В лице героини можно разглядеть мудрый сарказм женщины, привыкшей к чрезмерному вниманию мужчин. В творчестве Лотрека есть еще одна работа, выполненная на картоне маслом и гуашью, которая, правда, не экспонировалась на выставке, – “Джейн Авриль, покидающая “Мулен Руж”” (1892). Здесь звезда медленно бредет по улице и меланхолично глядит себе под ноги. Контраст темной одежды и ярких огней кабаре подчеркивает внутреннее состояние артистки, которая осталась в циничном мире богемы и ночных развлечений глубоко ранимым человеком. Сам Лотрек постоянно отмечал, что ему важны фигуры, характеры, а пейзаж, так редко появляющийся в его работах, служит лишь дополнением, декоративным элементом к движению, изгибу тела или гримасе человека.
Культ тела, естественной пластики – это еще одна из значительных и узнаваемых черт творчества Тулуз-Лотрека. Многие критики и историки искусства связывают такой художественный почерк с фактами личной биографии художника. Врожденное заболевание, превратившее Лотрека в человека с телом взрослого мужчины и конечностями шестилетнего ребенка, безусловно, породило психологические комплексы и наложило отпечаток на его творческую манеру. Он восхищался танцовщицами, элегантными певицами, такими, как Иветт Гильбер (ее он мог запечатлевать в разных необычных ракурсах, из-за чего та даже боялась позировать художнику), циркачами, жокеями – людьми, чьей профессией была демонстрация тела, физически почти совершенного. Он восхищался и проститутками, которые просто не стеснялись обнажать свое тело, не всегда прекрасное и идеальное, но неизменно вожделенное тем кругом парижского населения, которое днем ханжески хмурилось при разговоре о борделе, а ночью не прочь было его посетить. Изображение фигур у Лотрека часто схематично, эскизно, почти плоско (на афишах и литографиях), люди на его работах редко отбрасывают тени, они взяты в необычных ракурсах либо в неожиданный момент, как бы специально подсмотренный в тайный глазок. В этом смысле искусство Лотрека роднится с цифровой фотографией: здесь можно не останавливаясь щелкать затвором и только потом отбирать именно те снимки, где, как нам кажется, мы наиболее удачно получились. Но Лотрек-художник, наоборот, выдергивает те моменты, где тела, созданные для того, чтобы нравиться, кажутся уродливыми, гротескными, а лица становятся масками. Это, с одной стороны, роднит Лотрека с офортами Гойи и с другой – с японским изобразительным искусством, приверженцем которого он являлся. В отношении культа тела, его достоинств, превращающихся в недостатки, Лотрек прекрасно вписывается в натуралистическое направление, доминировавшее во французском искусстве конца XIX века. Героини Лотрека – обитательницы борделей, где он был завсегдатаем и даже иногда жил, очень похожи на женщин Мопассана, братьев Гонкуров и, конечно, короля натурализма – Золя. Прекрасно сочетаются они и с поэтическим ритмом того времени, где властвует со своими “Цветами зла” темный гений Шарля Бодлера, на смену которому придет Гийом Аполлинер.
Одновременно с гротескным изображением людей, с неестественностью их образов в работах Тулуз-Лотрека проявляется и неприкрытое любование этим грубым до утонченности, блестящим до слепоты, пошлым до истинного эстетического удовлетворения миром парадоксов “парижских удовольствий” столетней давности. Несомненным подтверждением тому является одна из самых известных серий литографий, вышедшая в 1896 году в Париже, – “Они”, часть которой была представлена в Третьяковке. “Они” – это женщины легкого поведения, стоящие вне благопристойной структуры социума. Однако наряду с изображением проституток на “рабочем месте” Лотрек обращается и к теме повседневной жизни “ночных бабочек”. “Женщина, склонившаяся над тазом” (1896): героиня наливает воду в таз, ее лица не видно, только спина, черное длинное, свободного покроя платье, убранные на затылке в пучок волосы. Она совершает такое же действие, как сотни других женщин, при свете дня ведет мещанское существование и только на ночь превращается в жрицу любви. Такое трогательное несовпадение, вызванное совершенно конкретными социальными условиями, интересно художнику, который сам, являясь представителем древнейшего аристократического рода, отдает предпочтение жизни среди маргиналов. В этой же серии (впрочем, не только в ней) Лотрек обращается к теме лесбийской любви, которая становится для проституток единственным спасением в мире, где мужчины трансформировались в горстку золотых, а то и серебряных монет.
Вся серия литографий выполнена в пастельных тонах, в более спокойных – по сравнению с плакатами – линиях, что создает иногда едва ли не идиллическое настроение и раскрывает трепетное отношение художника к своим персонажам. Подобная тематика творчества была новаторской для того времени. Хотя уже существовали работы Дега, Мане и других авторов, обращавшихся к образам продажной любви, но Тулуз-Лотрек первым стал настоящим певцом этой сферы жизни, осветив со всех благо- и безобразных сторон, в подробностях описав социальный и психологический пласты явления. И в этом смысле его можно безапелляционно поставить в один ряд с великими гуманистами, которых знала всемирная история. Независимо от того, какому виду искусства они служили: изобразительному ли искусству, литературе, кинематографу или музыке.
Говоря о новаторстве темы, нельзя не сказать о новаторстве формы. Лотрек поставил жирную точку в признании фактом искусства такой техники, как литография. Он бесконечно экспериментировал с цветными оттисками, чередовал сочетание красок, использовал элементы японского народного искусства, в частности, гравюры и эмали. Его литографии часто изображают только фрагменты второстепенных фигур, как будто сюжет вырывается за рамки картона, имеют двойную, почти перпендикулярную перспективу, что удивительным образом увеличивает пространство, несмотря на то, что персонажи изображены плоско, стилизованно, без теней. Однако формальная сторона, по утверждению самого Лотрека, не так важна: “В наше время существует много художников, которые гоняются за новизной и полагают, что утверждение и ценность их искусства – в новизне. Но они не правы – новизна в искусстве не так уж и важна. А что важно, так это только одно: проникнуть в самую суть предмета и попытаться воссоздать его еще полнее”.
Графическая экспозиция была дополнена рядом фотографий с изображением самого Лотрека, где он точно так же, как и в художественных работах, не боится показаться зрителю где-то смешным, где-то неловким, где-то просто нелепым. И в этом проявляется его ирония, направленная сама на себя, его приятие своего физического недостатка как факта, из которого тоже можно сделать искусство. Тулуз-Лотрека, который участвовал в карнавалах (на фотографиях он то церковный служка, то японский самурай), не пропускал светские прогулки и сознательно прожигал жизнь, можно было бы назвать бонвиваном, анфан терибль. Но только в том случае, если не знаешь, что ирония, которую он проецировал на себя и на свое творчество, была защитной реакцией глубоко ранимой и страдающей души. Он сам говорил, что если бы его ноги были чуть длинней, то вряд ли ему в голову пришла бы идея заниматься искусством…