Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2008
* * *
Даже двигаясь по кольцевой,
Ты сумеешь. Язык – что синица,
Но с руки он берет не с любой.
Из отчаянья детского выпав,
Словно выросши из рукавов,
Сгоряча принимаешь за выбор
То, в чем немощен и бестолков.
Пахнет в городе первой травою,
Прорастающей сквозь перегной,
Бывший чьей-то рукой, головою
Да и, в общем-то, жизнью иной.
Тут синицей своею гонимый,
Если болью на время притих,
Видишь: мимы проносятся мимо
На своих безъязыких двоих.
Терпких свечек безлюдье живое
Предпочесть бы всему в самый раз,
Но запахло второю травою,
И выходишь опять не молясь.
А второй перезрелые плети
До бесстыжей росы раздышав,
Различаешь какую-то третью
И последнюю, может, из трав.
С ней, осенней, седеет быстрее,
Кто горит до конца фитиля,
И живет, ничего не умея,
Кроме города, горькое “я”.
ПО МОТИВАМ КОРТАСАРА
Надо вслед за дождем перейти
Ошарашенной плоти границу,
Чтоб уже не бывать взаперти.
В этом городе негде раздеться,
Чтобы в полымя впасть из огня
Загребущего детства и сердца
Невесомого, как пятерня.
В этом городе негде остаться,
Пятерню прижимая ко рту,
Чтобы высосать дождик из пальца,
А из сердца – его маету.
* * *
И, когда ты выберешь одну,
Крепкое садовое растенье
Уведет тебя на глубину.
Губы, пальцы в почве будут виться,
В листья перехлынет кровь твоя,
Семена твои проглотит птица,
Улетая в теплые края.
Если же не хочешь с той одною
Тенью под землею вековать,
Оставайся лучше под луною –
И в зверьке лесном вернешься вспять.
* * *
Для коего слова – всему замена?
Речь тает на глазах, и постепенно
Снаружи остается только род.
В его крови (читай: ветвях) поет
Знакомый по последней ловле Сирин,
И флейта Пана, а короче – сиринкс
Подыскивает подходящий рот.
Ловец – не человек и не зверюга,
Вы с ним тогда и встретите друг друга,
Когда себя за волосы он рвет
Из-под земли, где все сплелись корнями
В единый код, нет пустоты меж вами,
И речь бежит с анода на катод.
* * *
Борис Пастернак
За ней пока еще живое тело.
Ты сам поймался, это выбор твой,
Все прежнее ты делал неумело,
А это – сверхудачно, на ура.
Душа в губе справляет новоселье.
Так поперек течения Днепра
Нас плыло много, а иные пели.
На спиннинг, с пешеходного моста,
Вперед просчитан на четыре хода –
И это называется свобода:
Блестеть на солнце сталькой изо рта.
Дама с единорогом
Там, где “Дамою с Единорогом”
Зал клюнийский сполна заселен,
В гобелен обнаружив дорогу,
Ты спустился в колодец времен.
Скрипнул ворот, исчезли виденья
Вневременников смирных твоих,
Между Львом и изгибом в колене
Этой Дамы ты дерзко затих.
И пахнуло Граалем и срубом,
И бадья зачерпнула глотком,
И коснулись бы женщины губы
При интимном раскладе таком,
Но присутствие Единорога
Властно требует повременить:
Аллегория и недотрога
Предпочтет им Христа, может быть.
Под суровым холстом гобелена
Приподнимется нежная грудь;
Хорошо – по колодезным венам
Эту кровь удалось протолкнуть.
Потечет по сосудам и чашам
Средневечная кровь из бадьи.
Даже Лев ни минуты не страшен –
Лишь чудовищны мысли твои.
* * *
Про которую всуе – не надо,
Ибо кажется: ноги не чувствуют дна,
А глаза твои давятся взглядом.
Домик ласточкой сделан, – где раньше кровать
Возле стенки стояла укромно,
И теперь она запросто может влетать
В то окно, что осталось от дома.
Вот бы люди умели с любой стороны
Непостижного часа гнездиться –
Им бы стали и вовсе тогда не страшны
Безутешной разлуки границы!
Где растут сорняки в человеческий рост
На подворье иных поколений,
Ночью можно услышать шуршание роз
И увидеть знакомые тени.
* * *
Заревой городской окоем
В то, что станет когда-то глазницей
Черепушки, в которой умрем?
Невозможно, среди интерьера
Разложивши свои потроха,
Принимать этот город на веру –
Оттого-то ходьба и легка!
Как же вышло, что ты безучастен,
Если было судьбою дано
Все твои счастьеловные снасти
Преломить о колено давно?
Так и движешься, с виду в покое,
Но, единственный из недотрог,
Превозможешь внезапно такое,
Что поближе придвинется Бог.
62-я годовщина
Отблюет свое салют,
И забудут, мертвый, где ты,
Все, которые живут.
Что уму непостижимы
Эти смерти день за днем,
Знают только серафимы,
Мы, пустышки, не поймем.
От главы мироточивой
До головки малыша,
Погребенной после взрыва,
Простирается душа.
Попадет в нее, как в поле,
Приоткрывшийся чуток –
Провернется в нем до боли
Рок, ныряя в кровоток.
Так огню, земле и крови
Перемешиваться в нас,
Вздрогнувших на полуслове,
В небо вязкое глядясь.
* * *
Слетают с тебя шелуха и меха,
И нежить сигает за спину.
Тебе куда легче остаться вдвоем
С насильником, нежели с просто стихом –
Как елке шагнуть в крестовину.
Дочерние мысли, сыновняя страсть,
Плоды осыпаются – некуда класть.
Так что же в тебе прохудилось?
Ты выйдешь из тени с грехом пополам,
И губы прижмутся к ответным губам –
И снова ты будешь на вырост.
* * *
На то, чему не суждено сбываться,
Притягивая пальчиками лацкан
Минувшего, считать, что ты дорос
До снисхожденья к жизни. Пусть опять
Анчаром пахнет вещее наитье.
Нам лишь во сне проситься: “Отпустите!”
И так ходить, чтоб память не помять.