Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2008
Прежде чем представить сами письма, мне, наверное, необходимо кое-что пояснить, вроде как дать ПРОЛОГ (хотя я так не люблю это слово).
Письма… Одни – на чуть пожелтевшей бумаге, другие – на жестком диске компьютера. Те, что на бумаге, живут одной жизнью, те, что в ячейках памяти, – другой. В чернильных линиях почерка, неровно выведенных словах, где-то вдруг расплывшихся от капли – воды, слез, лимонада, теперь не разберешь, – чувствуются эмоции, присутствие чего-то нематериального. В четких и правильных буквах компьютерного шрифта ничего не чувствуется… И сразу меняется интонация…
Писем было немного; кроме того, мне пришлось их перебрать и оставить только те, которые – по моему мнению – уместны и важны для этой истории. Так как читателю может быть не все из них понятно, я по мере надобности давал пояснения, делился своими наблюдениями и даже предположениями относительно некоторых подробностей произошедшего, тем более что основные действующие лица повествования мне хорошо знакомы.
Часть 1. ПИСЬМА, НАПИСАННЫЕ ЧЕРНИЛАМИ НА БУМАГЕ
“Здравствуй, дорогая сестренка!
“Оля, как твои дела?!” (тоном, каким обычно спрашивает дядя Слава, – с сострадательным взглядом, по которому понятно, что дела твои ужасны и жить тебе осталось день или два). Глупая шутка вообще-то. Как долетела? – Уже знаю, что хорошо, но расскажи подробности. Как тебя встретили Москва и родной институт? Вопросов больше не задаю и о тебе больше ни слова. Надеюсь, письма пишем, как в прошлом году: каждый рассказывает о себе и о том, что творится вокруг, без всякой карнегиевской белиберды (что разговор нужно вести не о себе, а о том человеке, с которым ведешь разговор). Короче, разговариваем только о себе.
У нас все тихо, спокойно и по-прежнему. Хорошо… А еще лучше оттого, что начало учебы у нас в этом году почему-то задерживается и до октября я совершенно свободен. Хотя нет. На самом деле далеко не “совершенно”. Все больше дел в Ержановой конторе – чуть ли не на работу к нему устроился. Немножко денег появилось. Купил домой большой торт. Меня за него поругали – нечего, мол, деньги транжирить. По этому поводу поругались немножко…
Наверное, я чуть-чуть летаю последние дни. Во всяком случае, мне бабушка так сказала и решила, что я влюбился. Я отмел все подозрения. Но на самом деле я действительно познакомился с прекрасной и милой девочкой Катей восемнадцати лет. По натуре своей она – милейший и добрейший ребенок, естественно, наивный, но наивность эта так украшает ее! В дополнение ко всему она красива и слишком умна для того ребенка, который живет в ней.
Родителям я, естественно, ничего еще не говорил.
Читаю опять Камю. После “Постороннего” прочел “Чуму” и сейчас начал читать “Падение”. “Чума” очень странное впечатление произвела. До сих пор не могу понять, понравилась она мне или нет. “Падение” – суровая вещь. Все очень просто и очень мрачно.
Кстати, в следующий раз привези что-нибудь Марселя Пруста. Уже несколько раз про него слышал – хорошее говорят.
До свидания, целую и обнимаю,
Иннокентий.
27 августа 1993 года”.
“Привет, Оля!
Как дела? Как ни странно, у меня они все еще в порядке. Работа идет своим чередом. Уже три недели, как она вошла в фазу удивительного постоянства и никак не хочет выходить из нее. Впрочем, я ее и не тороплю. Пока что меня это устраивает. Дай Бог только, чтобы у Ержана сохранялись нормальные отношения с его покровителями. Под сенью этого покровительства немалый круг людей живет в сытости и сравнительном благополучии. Интересно вообще, какие прибыли может давать просто человеческое отношение. Мы только вчера вечером об этом разговаривали с Ержаном известно где – в баре. Кстати, он мне поведал о кое-каких историях, через которые он знает тебя. В свете этих историй его знакомство с тобой (правда, я так до сих пор не понял, обоюдное или одностороннее – с его стороны) выглядит забавным и интересным.
Катя все еще не вернулась с Байкала. По-моему, она уже пропустила несколько дней занятий в университете, но в любом случае она обещала вернуться до 16-го. Да, признаюсь – я соскучился по ней. Вот, наверное, и все новости. Привет от родителей и дяди Славы.
Иннокентий.
6 октября 1993 года”.
“Оля, привет!
Что нового? Поздравляю с успешной аттестацией! Горжусь тобой и тем, как ты заткнула за пояс заносчивых москвичей. Хотя, может, тебе все-таки только кажется, что они заносчивые? Не знаю, во всяком случае, я с ними не общался и ничего сказать не могу.
У меня опять все хорошо. Доброе затишье на работе продолжается. Доброе – потому что зарплату немножко прибавили. Кстати, привет тебе от Ержана – вспоминал тебя на днях и просил передать от него наилучшие пожелания.
На учебе – все в порядке и ерунда. Скучно. Хорошие оценки при том, что я появляюсь там все реже и реже. Все как обычно.
С Катей я не виделся уже пару недель. Конечно, она очень хорошая девочка, милая и веселая, но… не знаю… – мне нужно что-то другое. Так что думаю с ней больше не встречаться.
Неужели ты до сих пор еще ни в кого не влюбилась и у тебя не появился парень (какой-нибудь заносчивый москвич)? Мне не верится.
Дочитал Камю. Я одновременно и нахожусь под впечатлением от него, и не нахожусь. Сам не знаю, как объяснить лучше…
Не могу понять, почему безразличие и осмысление бессмысленности этого мира являются в понимании людей чем-то негативным и депрессивным. Непонятно, почему у некоторых людей осознание бесцельности существования ведет к самоубийству, а безразличие и равнодушие в людском обществе часто воспринимаются как пороки, худшие, чем зло. Равнодушие не хуже, чем зло, хотя бы потому, что оно не творит зла. Равнодушие – высшее счастье и достижение истинного и глубокого разума. Человек не может быть всегда добрым, но он может всегда быть равнодушным. Доброта временна, равнодушие – перманентно, как выразилась бы ты. Поэтому равнодушие долговечнее и выше добра.
Приветы от всех, как всегда. Пока.
Иннокентий.
14 ноября 1993 года”.
“Иннокентий,
Наверное, я должна поблагодарить тебя. Конфеты были очень вкусные. Настолько, что их уже и нет. В связи с таким неожиданным знаком внимания с твоей стороны у меня возникает один вопрос: чем я этому обязана?
Катя.
1 января 1994 года”.
“Привет, Катя.
Очень рад, что конфеты тебе понравились. Вдобавок к этому хочу попросить у тебя прощения. Может быть, ты и не считаешь меня виноватым, но зато несколько виноватым чувствую себя я. Я часто бываю слишком опрометчив в решениях и непоследователен в суждениях. Этими факторами объясняется мое поведение в наших с тобой отношениях в течение последних недель. Но теперь я прошу прощения и надеюсь исправиться.
Иннокентий.
2 января 1994 года.
P. S. Я взял два билета на “Жизель” на следующую субботу. Надеюсь, ты не откажешь мне в компании”.
“Иннокентий.
Какое у тебя все-таки смешное имя. Особенно в письмах: так забавно писать “Иннокентию”! При этом почему-то сразу хочется приписать: “Смоктуновскому”. Извини, надеюсь, ты не обидишься на меня за такую ерунду. Иногда мне нравится играть с твоим именем и придумывать разные его варианты: Кеша, смиренный Инок, суровый рыцарь Кентий, загадочный ИнноКеша. Чем такие варианты плохи?
Ты задал мне один вопрос на днях – думаю, ты понимаешь, о чем я. Тогда я тебе ничего не ответила. Мне нужно было подумать, и я действительно думала все эти дни. К сожалению, я так ничего и не придумала. Меня часто смущают некоторые твои высказывания, иногда – твои поступки. Я не совсем понимаю тебя в некоторых вопросах. И это непонимание мучает меня. Поэтому можно я пока не буду отвечать на твой вопрос? Еще некоторое время – совсем чуть-чуть. Вообще-то все, что я сейчас пишу, я могла бы тебе сказать и тогда, когда ты заговорил на эту тему, но я не смогла бы это так сформулировать, по крайней мере не смогла так, как пишу это на бумаге.
Спасибо, что ты понимаешь меня,
Катя.
5 апреля 1994 года.
P. S. Несмотря на все вышесказанное, хочу тебе сказать, что ты очень хороший, добрый и дорогой для меня человек!
P. P. S. Извини, пожалуйста, за орфографические и грамматические ошибки. У меня с русским всегда неважно было”.
“Оля, привет.
Отключили уличное освещение. Одиннадцать часов вечера. Вот теперь и радиопозывные заиграли. Кто точнее: радиопозывные страны или фонарщики, погружающие Алма-Ату во мрак в целях экономии электроэнергии? Я сверяюсь со своими часами, выставленными по московскому времени: так оно и есть – вечерние фонарщики точнее позывных страны.
Позавчера Ержан попал в аварию и теперь лежит в реанимации. Он ехал в легковушке, которая врезалась в “КАМАЗ”. Удар вообще был несильным, но для Ержана все сложилось очень неудачно: он ударился головой о переднюю стойку “жигуленка”, в котором ехал. Благодаря нужным связям его друзья быстро нашли хорошего нейрохирурга и операцию сделали в тот же день. Наверное, только это его и спасло. Вчера он пришел в сознание и даже смог поговорить с отцом. Дай Бог, все восстановится и он останется таким, каким был раньше, – сам не знаю, что я хочу этим сказать.
Счастливо.
Иннокентий.
11 мая 1994 года”.
“Иннокентий,
Извини за то, что пишу письмо вместо того, чтобы поговорить при встрече. Просто в письме я смогу высказаться более точно и верно. На словах у меня никогда так не получится. Иннокентий, я хочу, чтобы мы перестали с тобой встречаться. Я уже долго думала об этом, в последние дни я даже спать плохо стала – все из-за того, что только о нас и думала. Как-то не так все у нас получается. Чуть ли не натянуто иногда мы ведем себя друг с другом. Ты знаешь, я уже пыталась говорить с тобой на эту тему, но ты отшучивался. Один раз мы начали говорить об этом, но так друг друга и не поняли. Словом, наши отношения начинают превращаться в почти пытку для меня, и я думаю, для тебя тоже. Поэтому я не хочу больше вести разговоры на эту тему. Все. Давай больше не будем ни звонить друг другу, ни встречаться. Извини.
Катя.
3 июня 1994 года.
P. S. Спасибо большое за все, что ты для меня сделал! Это очень много!”.
“Оля, привет,
Все плохо. Катя бросила меня. Но, возможно, это и к лучшему… Честно говоря, на фоне происходящего с Ержаном и тех проблем, что появились в связи с этим у всех, работающих с ним, я не придаю нашему с Катей расставанию большого значения…
У Ержана проблемы. В первую очередь с головой. У него стала очень плохой память. Все время забывает какие-то элементарные вещи и сильно раздражается, когда ему напоминают. Он вообще стал каким-то раздражительным, агрессивным и до ужаса самоуверенным. Ему теперь море по колено, считает, что всего может добиться сам. Из-за этого поссорился со своей “крышей”, после чего у конторы сразу начались проблемы по всем направлениям. Сейчас контора фактически банкрот и на грани закрытия. Я уже полтора месяца не получаю зарплату и скорее всего уже больше ничего не получу.
Ержана очень жалко. Хотя мы и не были настоящими друзьями, но у нас всегда были хорошие отношения. Сейчас же он вообще меня не воспринимает, чуть ли не перестал узнавать… Да и всю собравшуюся компанию жалко. Хорошие ребята. Теперь все разбегаются кто куда.
Расскажи еще об Илье. Судя по первым твоим впечатлениям, человек интересный. Хотя все, что ты написала, – довольно сумбурно. Я так и не понял, кем он работает и чем занимается в этих экспедициях.
От всех приветы.
Я очень по тебе скучаю. Пиши чуть чаще, please…
Счастливо,
Иннокентий.
15 июня 1994 года”.
“Оля, привет!
Ты просто умом двинулась, если собираешься бросать институт, – даже ради какого-то Пети или Васи. Ладно, это я со зла говорю, прекрасно знаю, что его зовут Илья. В любом случае раньше я этому не придавал большого значения, думал, что несерьезно все это, но твой сегодняшний звонок… Сейчас уверен – прости уж меня: несколько изменились обстоятельства. А бытие определяет сознание. Теперь, со всеми своими неприятностями, я на все, что у тебя происходит, смотрю иначе. А мое сознание сейчас определено тем, что у Ержана с головой не все в порядке, что у него все плохо в отношениях с его “крышей”. Скорее всего мы разбежимся к концу июня. Но это, в принципе, ерунда. Главное, что от меня ушла Катя. Я чувствую себя, как последний… не знаю, кто – можешь сама придумать слово, но оно должно быть очень плохим. И тут в дополнение – твои заявления. Я не против Ильи и не против всего, что у тебя на душе и на уме, тем более что я не знаю всех подробностей. Но сегодняшний разговор ввергает в… шокопечаль.
Я еще тебе позвоню. Пока.
Иннокентий.
16 июня 1994 года”.
“Кеша, привет!
Сижу сейчас в вагоне метро. Поезд идет то ли с севера на юг, то ли с юга на север, я сижу то ли лицом, то ли спиной к востоку. В смысле, я думаю, где ты сейчас, где-то далеко передо мной или далеко позади меня.
В вагоне совсем мало людей, что очень странно. Неужели сейчас раннее утро или поздний вечер и я еду совсем не туда, куда мне надо бы ехать, но неважно. Проехали. Какое, к черту, замужество?! Илья, между прочим, сейчас на Черном море с экспедицией. А я тут, еду неизвестно куда. Илья, например, всегда точно знает, куда мы едем и какая следующая станция. Незаменимый муж для Москвы, честное слово.
Я получила две “пятерки” на семинаре по культурологии. Уверена, твое сердце в этот момент переполняется гордостью за непоседливую дочь земли казахстанской и семейства Фроловых.
В вагон вошел бомж, витающий в облаках своих терпких запахов. Слава Богу, мне на следующей станции выходить (я примерная ученица не только университета, но и Ильи).
Пока. Передавай от меня привет всем и Кате. Трудно не заметить, как после второго вашего примирения мое отношение к этому роману изменилось от изречения иронических и даже саркастических реплик в ваш адрес до уважительного, чуть не с оттенком доброй зависти, стороннего наблюдения.
Пока.
Оля.
5 октября 1994 года”.
“Дорогая Катя – с любовью и всем остальным.
Пишу я тебе эти строки из удивительного места – лесничего домика высоко в горах недалеко от Бишкека. Странно все вокруг, странно. Сижу в этом маленьком домике вместе с Бахытом – бишкекским партнером нашей теперешней фирмы. Комнатка три на три метра, на стене напротив уродливый и страшный – действительно страшный – портрет какого-то языческого или греческого бога. Тишина необыкновенная, давящая на уши; только мыши шуршат где-то за стенкой. Ничего нет: ни музыки, ни радио – нет цивилизации. Я давно хотел чего-то похожего, но чувствую, это не совсем то, что я ожидал. Но все равно хорошо. Мысли все куда-то разлетелись, пустота в мозгу. Как будто пришло время остаться наедине с самим собой и своим духом. Это пугает. Вообще абсолютно странное и необычное чувство. Когда наконец понимаешь, что действительно остался один на один с собой, начинает казаться, что в моем “я” больше тебя, чем меня. Все мысли о тебе. Хочется сесть и писать тебе. Что я, собственно, и делаю. Мы когда-то ходили в театр Абая на “Севильского цирюльника” и на что-то еще. Почему-то кажется, что это было очень давно. Ты ведь не любишь, когда тебя перебивают или разговаривают с тобой во время просмотра фильма, спектакля?! Это хорошо. На улице таинственно и чудесно. Страшно. Шорохи, ветер, холодные звезды и луна. Вообще потрясающе. Действительно, когда излагают свои мысли и чувства на бумаге, из того, что пишут, часто можно узнать и почувствовать человека больше, чем когда разговариваешь с ним. Вообще-то нет, узнать можно, а почувствовать – только в разговоре, наблюдая за мимикой и жестами. Мне кажется. Когда я читаю твои письма, мне в них часто открывается что-то новое о тебе.Вот и все. Я, наверное, все-таки пойду общаться со своим духом.
Остаюсь навеки твой,
С любовью и всем остальным,
Иннокентий.
26 ноября 1994 года”.
“Кате.
Помнишь, мы гуляли в Ботаническом саду. Вышли на какую-то поляну, окруженную березами и осинами. Ты прислонилась к белому стволу одной из берез, задумалась о чем-то, потом вдруг крепко обняла ее – так крепко, как меня, по-моему, ни разу не обнимала, – затем посмотрела на меня каким-то беспомощным и одновременно блаженно-счастливым взглядом и так застыла на несколько мгновений. Позднее я почему-то часто задумывался над тем, какие мысли и чувства владели тобой в те секунды, что заставило тебя так обнять бедное дерево. Но сколько я ни думал, догадаться смог только об одной вещи: в тот момент ты напевала песню – внутри тебя звучала музыка. Мне до сих пор интересно проверить, так ли это было на самом деле. Помнишь ли ты те мгновения и можешь ли сказать, что на самом деле ты чувствовала тогда?
Люблю,
Иннокентий.
12 февраля 1995 года”.
“Здравствуй, Кешенька.
Когда ты в последний раз считал звезды, их не стало на одну меньше? Я вчера недосчиталась пятнадцати. Может, полдень – неподходящее время для подсчета? Хотя считать звезды для того, чтобы сравнить результат с полученной ранее цифрой, – повод почти такой же глупый, как сравнивать день вчерашний с днем сегодняшним на предмет присутствия в нем Ильи. Ты прав. Я не люблю заносчивых москвичей, даже если их зовут древним русским именем. Даже если они не заносчивы, даже если они не москвичи.
Оказывается, я опять люблю танцевать. Оказывается, этой любви несложно было реализоваться. В один день я проснулась и поняла, что у меня есть друзья, с которыми я иногда хожу в ночные клубы. Впрочем, в последнее время я просыпаюсь реже, а засыпаю чаще.
А в сомнительно-философских мыслях твоих и в эклектичных замечаниях на самом деле я вижу всего лишь один вопрос: в чем истина жизни, зачем мы живем? Кажется, Борхес сказал однажды: чтобы ответить на этот вопрос, нужно просто лечь на землю под звезды и подумать долго и хорошо. Я однажды так и сделала. Легла на траву и посмотрела на небо, не утруждая себя счетом. Лежала час, а может, два. И действительно, все поняла.
Сейчас я истиной жизни считаю путь, проходимый в космосе любым источником жизни – возможно, даже похожим на тебя или на меня. И даже не обязательно путь, а любое движение – уже истина. Хотя бы один шаг, но должно совершить. Направление и скорость источника жизни неважны. Важно только само движение. А зачем живем? – Затем, чтобы движение это разнообразить и (мы люди!) сделать его прекрасней, благородней, чище. Побить рекорд красивости движения. Кроме этого, нет больше в космосе истины; нет смысла; нет цели.
Ты красиво двигаешься, когда идешь по улице? Задумайся! Вдруг я не пущу тебя на порог своего дома, если мне не понравится твоя походка?
Я тоже по тебе скучаю, бледнолицый брат.
До скорого,
Оля.
10 апреля 1995 года”.
“Кате.
Наши отношения подошли к концу. Я прошу простить меня за это письмо и за то, что я в нем собираюсь написать, но мне необходимо это написать. Наши отношения подошли к некой черте (кризису, пределу – как угодно). Наверное, все-таки у нас слишком разные характеры, разные цели и жизни. Ты видишь окружающее в одном цвете, я – в ином. Мне бесконечно жаль, что это так, но в этой ситуации нам лучше разойтись и не мучить друг друга. Прости меня за все.
Прощай.
Иннокентий.
3 мая 1995 года.
P. S. Мое письмо скорее похоже на записку – так оно коротко, но за его краткостью, на самом деле, очень много моих переживаний и размышлений. Из-за его сжатости у тебя могут возникнуть недоумение, вопросы, но – я прошу тебя – не задавай их мне. Большая часть переживаний и мыслей по данному поводу не поддается объяснению или какому-либо анализу. Нужно просто принять все как есть.
Спасибо за понимание”.
“Кешенька, привет!
Я не еду домой в отпуск в этом году! Я не еду домой! Ничего не говори. Я чувствую то же. Нет. Я чувствую себя шариком маятника-метро, совершающего заколебательные движения вперед-назад пять дней в неделю двенадцать месяцев в году. У шарика проблемы с нахождением точки покоя.
В течение последних десяти дней у меня несколько раз возникало желание убить тебя за Катю. Даже не то что “за Катю”, а за твою глупость. И за Катю тоже. Еще как – за Катю. Ты разве не обратил внимания на то, чем эта девушка отличается от сотен других представительниц женского пола и от меня? Я не могу смотреть на все так, как смотрит парень, в данном случае – ты. Но мне кажется, что все так очевидно. И когда смотришь на вас вдвоем рядом… Ладно, я занудничаю. Может быть, я не все знаю. Наверное, все совсем не так, как я думаю, и ты знаешь, что делаешь. Знал, что делал.
А его зовут Сергей. Он не виноват в том, что я не еду домой в этом году. Он еще не способен быть в этом виноватым… Он еще на многое не способен, и в этом его несомненный плюс, а может быть, даже и единственный… Я не стерва, я просто еще не знаю (с невинной улыбкой). Мы часто гуляем по паркам. Ходим в кафе (знаешь, тут сейчас открыли несколько совершенно классных кофейнь – надеюсь, так пишется). С Сергеем очень уютно сидеть в какой-нибудь кофейне и разговаривать ни о чем.
Тебе не кажется, что человека можно возненавидеть или полюбить безрассудно, за один только вид его штанов? Как расположились складки ниже попы, на щиколотках. Впрочем, вполне возможно, что ты так не считаешь. По-моему, я все-таки гораздо в большей степени кинестетик, нежели ты.
Сколько штанов и складок я вижу в течение дня! Какие бури эмоций я переживаю! Может быть, мне отказаться от работы? Ведь мое сердце может не выдержать.
Всем приветы (естественно, самые большие). Пока.
Оля.
12 июня 1995 года”.
“Здравствуй, дорогая сестренка.
Что нового? Как там Москоу в такую жару?
Очередное лето подходит к концу. Так не хочется осени и тем более зимы. Хотя, наверное, слишком рано я о зиме печалюсь: за окном плюс тридцать. Все немногочисленные, но все же новости этого письма отличаются забавностью: каждая по-своему. Во-первых, на моей работе все очень по мне за время отпуска соскучились – просто удивительно. Мало того, теперь они не хотят меня отпускать, а Кадыржаныч в первый же день после моего возвращения пригласил к себе в кабинет и лично пообещал повысить зарплату на тридцать процентов – просто смешно. Во-вторых, дядя Слава купил автомобиль. Это транспортное средство марки “Жигули” 1982-го года выпуска. За пять дней счастливого обладания машиной дядя Слава проехал на ней один раз – до ГАИ и обратно. Под машиной же он лежал все пять – по семь-восемь часов в день. Над третьей новостью ты, конечно, будешь смеяться больше всего. Позавчера я помирился с Катей. No comments. Помирился – и все. Больше ничего сказать не могу – суди, как знаешь. Завтра собираемся вдвоем поехать в горы. Других новостей вроде нет. От всех родителей и родственников большой тебе привет, а я на этом письмо свое заканчиваю. По телевизору вот-вот начнется “Дикие сердцем” – фильм, который Димыч назвал лучшим американским фильмом из тех, что он видел, а Димычу в этих делах я верю. Не хочу такое пропустить.
Пока. Целую,
Иннокентий.
26 августа 1995 года”.
“Кате.
Здравствуй, милый друг. Вот мы и вместе опять. Осознание этого переполняет меня самыми различными эмоциями, светлыми и теплыми. То, о чем я говорил тебе вчера, на самом деле только сотая часть того, что мне хочется сказать. Потому рука так и тянется к ручке и бумаге. Иногда я перестаю понимать жизнь вокруг и мою жизнь в частности. Я никогда не верил и принципиально не хотел верить в существование судьбы или кармы, но иногда мне кажется, что я нарочито громко отказывался от этих понятий – глубоко внутри я почти готов поверить в них. Что, если не судьба, постоянно сталкивает нас, сшибает лбами, потом раскидывает в стороны для того, чтобы снова столкнуть? Судьба абсурда, абсурд судьбы. При этом я, конечно же, благодарен ей, даже и такой дикой, за то, что она все равно, так или этак, связывает нас. Я знаю, ты считаешь меня немного “повернутым”. Так оно и есть, наверное. Я даже знаю, отчего такая моя ненормальность. У меня все время происходит переоценка ценностей, смена взглядов и идей. И происходит она в таком бешеном темпе, что я теряю контроль над этим процессом. Кажется, только вчера я верил в одно, сегодня на повестке дня другая вера, послезавтра эта вера низвергнута в ведро с помоями. В мире нет устоявшихся ценностей, тем более в конце двадцатого века, потому сложнее ставить цели, сложнее строить свою мораль. А сам поиск ценностей, вполне естественный процесс для человека определенного возраста и уровня развития, превратился в гонку по постоянно разветвляющимся магистралям и хайвэям. Нет возможности ни остановиться, ни обернуться назад. Извини, что я забрался в отвлеченные философствования, но просто мне хотелось сказать тебе все это, вот я и говорю.
Надеюсь, ты поймешь все правильно.
Люблю,
Иннокентий.
28 августа 1995 года”.
“Кате.
Как присутствие твое изменяет все вокруг! Даже не присутствие, а просто существование, нахождение твое в этом мире и присутствие твое в моем сознании. Твоя прямая причастность к окружающему миру изменяет его и делает его жизнь прекрасней и осмысленней. Оттого, что ты частица мира, листья деревьев перешептываются на ветру нежнее и мелодичней, солнце садится в свою мягкую розовую дымку плавней и медленней – словно птицей парит над ломкой и дрожащей кромкой горизонта, первая звезда раньше пронзает небо холодными иглами серебряного света. Торжественные в своем холоде и отстранении горы хранят гордое храмовное молчание титанов только благодаря твоему существованию здесь. Мир прекрасен, потому что он содержит тебя в себе; потому что я смотрю на него сквозь призму твоего зримого или незримого присутствия рядом; потому что я смотрю на него сквозь тебя.
Люблю.
Иннокентий.
14 сентября 1995 года”.
“Оля, привет.
Что нового? Как работа? Чем еще занимаешься, кроме работы, очередного курса самообразования да просиживания вечеров в кофейнях с …? Я занялся новым делом. Устроился на работу в “Шеврон” – естественно, по знакомству, но не только. Способности свои все тоже пришлось показать на деле. Работать интересно, и работы – полным-полно. Домой раньше восьми теперь не прихожу. При этом нужно еще и свой образовательный уровень поднять, и английский подучить. Короче, забот невпроворот. С Катей вижусь раза два в неделю, иногда – три. Она, по-моему, не совсем одобрительно к этому относится, хотя ничего мне не говорит. Что делать? У нее слишком много свободного времени. На днях нашел кассету с “Голубым бархатом”. Неслабый фильмец, хотя “Дикие сердцем” мне все-таки понравились больше. Ты что-нибудь интересное посмотрела за последнее время? Мне рекомендовали “Радиоболтовню” Оливера Стоуна посмотреть. Ты не смотрела? Никаких особых новостей у меня больше и нет. С началом новой работы и с одновременно наступившим острым дефицитом времени у меня новостей стало мало, да и сил о них рассказывать поубавилось: какие могут быть силы в одиннадцать часов вечера после десятичасового рабочего дня и полутора часов занятий английским? Пиши о своих делах. Я сильно скучаю по тебе. Надеюсь, все-таки скоро увидимся.
Счастливо,
Иннокентий.
1 октября 1995 года”.
“Оля, привет!
Любить себя – значит любить Бога. Бог во всем: в предметах мира, в существах мира, в чувствах, идеях и движениях. Бог в любви и в ненависти, в чистоте и в грязи, в мудрости и в жестокой глупости, в движениях добра и в преступлениях. Чтобы любить Бога, нужно любить все. Пытаясь презирать и казнить себя за свои проступки и грехи, мы тем самым совершаем новый грех – отдаем себя ненависти и нелюбви. Это против Бога. Себя нужно прощать и любить за свои грехи и проступки.
Я изменил Кате. Изменил с одной женщиной из своего нового круга – она работает в компании-дилере “Шеврона”. Обычная женщина, не красивее Кати, не умнее ее, с гораздо более тяжелым, чем у Кати, характером. Только есть в ней что-то необъяснимое, безгранично притягивающее. Кажется, что это необъяснимое и есть самое главное в ее личности. Попробую привести пример. Сидишь рядом с ней, о чем-то постороннем разговариваешь, смотришь на нее и трезво оцениваешь, что она не так уж красива, но взглянешь вдруг на ее кожу, какую-то необычную даже по структуре, словно наполненную некой скрытой энергией, наэлектризованную, и понимаешь, что сейчас готов все отдать за то только, чтобы прикоснуться к ней. Взглянешь потом в ее глаза, холодные, рассудительные, обычные по форме, и вдруг еле заметная искорка в них, чуть заметный прищур – и готов все отдать, чтобы поцеловать эти глаза. Фигура – тоже вроде ничего особенного, но стоит присмотреться, заметить непроизвольное движение, волнение воздуха около нее, жест, осанку, посмотреть, как она делает шаг – всего лишь шаг, – и снова безумие какое-то. Реально оцениваю ситуацию – ты знаешь и мой холодный рассудок, и мою расчетливость – и делаю вывод, что за одну ночь с ней, не торгуясь, отдал бы лет тридцать-сорок своей жизни, – почти все, что останется после этой ночи. Причем не в состоянии аффекта отдать готов, а в абсолютно здравом рассудке, после подсчета всех плюсов и минусов, после предварительной прикидки, оценки этих тридцати-сорока лет будущей своей жизни. Но все проще: за ночь с ней мне не пришлось ничего платить, никаких лет. После первых двух дней, проведенных с нею, и первой ночи я понял, что никогда не полюблю ее, никогда не сможет она стать для меня ни хорошей женой, ни душевным другом, но за каждую следующую ночь я вновь и вновь буду готов хладнокровно отсчитывать и выплачивать по тридцать лет своей жизни. Только ее тело, ее кожа, глаза, волосы – только физическое в ней притягивает меня с такой безумной силой. Катя еще не знает ничего. Но я не собираюсь ничего скрывать, не собираюсь ни лицемерить, ни придумывать что-то. Мы должны с ней встретиться в пятницу – через два дня. Тогда же я все и скажу ей, и объясню, и повинюсь, и… что еще? – И мы распрощаемся, теперь уж навсегда. Кстати, Новый Год на носу… Конечно, мы еще позвоним тебе, но – все равно – с Новым Годом, сестренка!
Иннокентий.
27 декабря 1995 года”.
“Здравствуй, Оля.
Для того чтобы казаться умным, иногда достаточно быть просто откровенным…
Удивительно, как мог я верить во все, кроме реальности. Только реальность оставалось для меня самой маловероятной вещью. Относительно же событий, происходивших в реальности, – я или не верил в них, или они “шокировали” меня своей мнимой непредсказуемостью. В целом, достаточно часто человек получает то, к чему стремился. Гораздо, гораздо реже ему дается осознание того, что он добился действительно именно того, за что боролся. В этом парадокс. Можно сказать и по-другому. Очень редко цель оправдывает возложенные на нее надежды. Не говоря уже о средствах (тут, правда, я немножко скаламбурил).
Тайну своего существования я раскрыл только один раз и только одному человеку – как ты ни будешь удивлена, этот человек – не ты. Ты можешь знать сколько угодно тайн моей жизни, но только не самую главную – тайну моего существования. Я не открою ее тебе и теперь.
А это было года два назад, раскрыл я ее тогда человеку, которому очень верил, но с которым потом поступил жестоко и подло. Почти каждый день я вспоминаю теперь о Кате, с которой поступил жестоко. Почти каждый день краснею я за свои поступки в отношении Кати. Однажды Катя умрет, но даже тогда я не перестану краснеть при некоторых своих воспоминаниях. Уже давно нас ничего не связывает, кроме воспоминаний. Да и эта связь, я думаю, лишь с моей стороны. Живущий в гармонии с собой живет в вечности – в неизмеряемом времени. Мне не дано жить в вечности. Хотя почему я так уверен, что только мои воспоминания поддерживают некоторую ментальную связь между мной и Катей? Почему я, собственно, не могу восстановить двусторонность связи, почему не могу исправить все, загладить всю свою вину перед ней? История не повторяется дважды, но однажды я уже заставил ее повторится. Пишу я все это в конечном счете для того лишь, чтобы оправдаться. Оправдаться неизвестно перед кем: Катей, тобой, собой, кем-то еще? И я обязательно постараюсь сделать так, чтобы некоторые из моих писем попали в руки Кате, кому-либо еще, были бы опубликованы и т.д. Оправдываться и исповедоваться должно не в одиночестве, а перед кем-либо. И пусть оправдание – унижение. Унижение – начало очищения…
Ты уехала только две недели назад, а я уже так по тебе скучаю. Пока.
Иннокентий.
29 августа 1997 года”.
Я думаю, примерно в это время произошел следующий конфуз: Иннокентий узнал о том, что Катя недавно вышла замуж.
Иннокентий очень любил велосипедный спорт. Каждый вечер проезжал он на велосипеде несколько километров. Обычная его велопрогулка – поездка в парк имени Горького.
В один из таких прекрасных вечеров Иннокентий встретил мать Кати. Поборов смущение, Иннокентий остановился и поздоровался. Мама Кати вначале не узнала его, но узнав, улыбнулась:
– Здравствуй-здравствуй. Ну можешь поздравить.
– С чем? – недоуменно спросил Иннокентий.
– С Катиной свадьбой – месяц, как сыграли.
Наверное, Иннокентий расстроился. Обычно он делал семь кругов по своему велосипедному треку (“семь” было его любимым числом). Однако в тот день Иннокентий прошел трассу сорок три раза, последние одиннадцать раз – почти в полной темноте, при блеклом освещении редких фонарей.
“Кате.
Конечно, это все фальсификация. Твоя мать придумала это только из-за своей гордости. Не могла же она мне так сказать: “Так-то вот, Иннокентий, а Катя все никак замуж не выйдет”. Нет, конечно. Никогда бы она так не сказала. Мгновенно сообразила, что к чему, и схитрила. Я, наверное, точно так же поступил бы на ее месте. Речь даже не об этом. Я иногда начинаю думать, а не сама ли ты это придумала: узнав, что я каждый вечер катаюсь в парке на велосипеде, не могла ли ты подослать туда свою маму и не подложить такую утку: ты вышла замуж. У такой утки очень много могло быть разных полезных последствий: ты раздразнила бы меня, спровоцировала мой интерес, чем заставила бы вернуться к тебе, или же ты бы просто насолила мне. На худой конец все та же гордость, которой у тебя хоть отбавляй, была бы удовлетворена. Однозначно – все это только твоя фальсификация. И какова бы ни была ее цель – я с радостью поддамся ей и помогу тебе добиться того, к чему ты стремишься. Сейчас (как, впрочем, и всегда) я на твоей стороне.
Иннокентий
23 сентября 1997 года
(отправлено 6 октября 1998 года)”.
Мне кажется, что Иннокентий очень любил красивые истории. Возможно, и жизнь свою он воспринимал как классический роман: здесь положительные герои, здесь – отрицательные. Кто-то из них эффектно победит, другой – достойно проиграет, но в целом все закончится очень красиво и строго, по правилам романного сюжета. Не обязательно Добро должно было победить – могло и Зло восторжествовать, но восторжествовать оно должно было красиво.
Предполагаю, что и свои отношения с Катей Иннокентий строил из декоративных кирпичиков-поступков, кирпичиков-событий, каждый из которых складывал в стены-сцены мелодраматического романа – вплоть до момента расставания и после. Когда он захотел вернуться к Кате через два с половиной года, он наверняка представлял себе полные ярких кульминаций и красивых сюжетных ходов сцены – в независимости от того, будет ли он теперь отвергнут или же все закончится хеппи-эндом. Но… роман не получился. Все случилось не так. Добро и Зло не приняли участия в развязке романной истории. Вместо них действовала Повседневность.
“Кате.
Обнадеживающий факт твоего существования – я опять пишу тебе письма – так же, как и раньше. Только теперь ты вряд ли прочтешь их. Скорее всего ты даже не узнаешь об их существовании. Конечно, я верю, что мы живем вечно, что борода, незаметно выросшая на лице, – это просто так, а совсем не оттого, что я не побрился сегодня, и уж вовсе не оттого, что время идет. Конечно, я верю, что мы никогда не умрем, что у нас с тобой особая астральная связь, что наша судьба – одно на двоих бесконечное, самоповторяющееся, переплетающееся в различные узоры и фигуры течение времени и обстоятельств. Какая разница, что последний раз я слышал твой голос два года назад! Какая разница, что сейчас ты далеко! Какая разница? Течение времени-то самоповторяющееся. Если бы я умел удивляться, то я беспредельно был бы удивлен своей теперешней наглостью: посметь написать тебе письмо сейчас, когда у тебя совсем другая жизнь, когда тобой правят новые и незнакомые мне эмоции и суждения, при очень большой доле вероятности, что эти листки, разорванные и брошенные прочь по прочтении первых же слов, никогда не донесут до тебя того, что я пытаюсь вложить в них. А по большому счету я пытаюсь вложить в них только две вещи: 1. Я бесконечно виноват перед тобой, я осознаю это и раскаиваюсь в совершенном. 2. Что нужно мне сделать, чтобы вернуть если не все, то хотя бы часть связывавших нас отношений? Я готов на все. Я скоро уезжаю. От твоего ответа будет зависеть, как надолго и как далеко я уеду, вернусь или нет. Если ты считаешь, что у меня еще есть один шанс из тысячи вернуть все, пусть не сейчас, а через год, или два, или пять, – я буду бороться за этот шанс изо всех своих сил.
Иннокентий.
29 мая 1998 года.
(отправлено 6 октября 1998 года)”.
“Кате.
Привет, прекрасный и милый человек. Поздравляю тебя с Днем Рождения. Спешу заверить, что твой День Рождения – не только твой праздник, но и удивительный и радостный праздник тех счастливцев, что умудрились оказаться в нужный момент в нужном месте и которым выпала удача находиться в черте круга твоего общения и периодически наслаждаться твоим обществом. Желаю тебе как зеницу ока хранить этот круг и это общение с близкими и верными людьми. Нет в мире более крепкого и надежного пристанища для твоей души и всей твоей жизни, чем этот круг. Нет в мире для человека ничего более ценного, чем доверие, любовь и уважение к нему нескольких хороших людей. По-моему, с такими высокопарными пожеланиями я начинаю зарапортовываться (кто знает, как правильно пишется это слово?).
С Днем Рождения!!!
Иннокентий.
4 июля 1998 года
(отправлено 6 октября 1998 года)”.
“Кате.
Беги, кролик, беги…
Беги от меня и от таких, как я. Я буду гнаться за тобой, гнаться долго, изо всех своих сил. Но ты только не останавливайся и беги. Ни я, ни кто-либо другой, похожий на меня, никогда не сможет дать тебе хоть что-то полезное. Мы только превратим все в пошлость и в грязь, которой, я надеюсь, ты все еще не тронута. Бог знает, как тебе это удается.
Люди разделяют любовь физическую и духовную. Люди вообще много чего разделяют, пишут и умозаключают, тем более по поводу любви. Если примешать сюда еще и понятие любви христианской, то живым из дебрей человеческих суждений о любви уже не выбраться.
Все неправда, все – ложь и заблуждения. Единственная истина – существование тебя, твоего мужа и меня. Единственная на данный момент истина в этом мире. И наша жизнь на самом деле – гонка преследователя и преследуемого, точнее, преследуемой. Побеждает и отхватывает свой кусок сильнейший (если побеждает) – все исключительно по законам окружающей жизни. Так что беги – так далеко, как только можешь. Я не собираюсь поддаваться или давать фору ни тебе, ни твоему мужу.
Иннокентий.
14 сентября 1998 года.
(отправлено 6 октября 1998 года)”.
“Кате.
Последнее письмо, которое я пишу тебе. Завтра я уезжаю. Может быть. Может, и остаюсь. Но это уже не будет иметь значения. Меня больше не будет ни там, ни здесь. Я перестану существовать. По крайней мере перестанет существовать та часть моего “я”, что известна своей любовью и письмами к тебе. Я принял такое решение сегодня. Пора подвести некоторые итоги, пора закончить историю, которая не может уже принести ничего, кроме бестолковой боли и пошлых потуг на продолжение бессмысленности. Иногда приходится ставить точку, разрубать узлы, сдаваться, принимать решение, уходить от всего. Точка.
Иннокентий.
6 октября 1998 года”.
“Иннокентию.
Здравствуй, Иннокентий.
Не знаю, получишь ты это письмо или нет – уехал, как писал, или нет (куда, кстати, ты уезжаешь или уже уехал?).
“Пишу нетвердою рукой…”. Только пять дней как из роддома. А в квартире теперь появилось маленькое красное кричащее существо по имени Леночка. В целом все совсем не так, как я ожидала. Вообще все теперь совсем не так… Раньше смотрела на беременных, на молодых мамаш – все как-то по фигу было, и внимания не обращала. А это отдельная жизнь. Сколько всего нового в ней узнаешь! Что важно, мой муж очень поддерживал меня. В этом плане он просто умница. Не знаю, как бы я без него все эти дни. А за все эти дни – переживаний чуть ли не больше, чем за всю жизнь. Впрочем, об этом можно писать очень долго. Главное, что я теперь по статусу молодая мамаша, отчего мне самой немного смешно (эх, это все было бы смешно, если бы не было так грустно).
Впрочем, я все о себе да о себе. Расскажи, куда ты собираешься уезжать (или уже уехал). Дальнее или ближнее зарубежье? Насовсем или на время?
Ой, зов материнства из другой комнаты. Нужно закругляться.
Счастливо тебе.
Катя.
21 октября 1998 года”.
Часть 2. ПИСЬМА, НАПИСАННЫЕ
в MICROSOFT OUTLOOK EXPRESS
“Привет, Аленький цветочек.
Все-таки очень мне твой ник нравится, прямо даже какое-то наслаждение его в обращении писать :)) Уже благодаря одному этому факту писать письмо гораздо приятнее, чем на форуме отвечать, – там программа за тебя ник адресата автоматически вставляет… Да и вообще, частное письмо после форума как тихая гавань, где спокойно и уютно. “Голубая лагуна” :))
Судя по твоей отповеди Анархисту, ты девушка принципиальная и горячая, что сейчас редко встретишь в одном лице. Горячих много, принципиальных – гораздо меньше. Должен сознаться, что сам я тоже не особенно принципиальный. Принципиальным был лет десять назад, в доброе студенческое время. Сейчас стал более подвижным, что ли, – научился быстрее менять формы. Хорошо это или плохо – сам не знаю. Думаю, это просто один из факторов взросления. Зато, когда теперь тебя спрашивают, нравится ли тебе жизнь, более уверенно и громко отвечаешь “Да!”.
А тебе нравится жизнь?
Все – пора бежать, а то придет шеф, надерет меня за уши и оттащит от монитора. До скорого!
Удачи! Буду рад ответу.
Анчар.
1 ноября 2002 года”.
“Привет, Анчар.
Суровый у тебя шеф – и часто за уши дерет:)?
У тебя имя тоже класс!ическое. Уроки литературы сразу вспоминаются 🙂
В Интернете я, честно говоря, совсем недавно. Опыт общения по мэйлу тоже совсем маленький. Так что, если тебя будет что-то удивлять в моих манерах – не удивляйся.
А ты в форуме на самом деле мне показался каким-то молчаливым, “не-форумным”, в отличие от всех болтунов, что вечно там собираются.
Мне очень нравится жизнь. При этом, как ни странно, иногда возникает чувство, что та линия, за которую мы принимаем жизнь, иногда слишком прямая и скучная. А мы по ней бежим, не задумываясь о смысле. У тебя никогда не бывает такого чувства?
Еще часто не нравится наше мироустройство – не только в Казахстане – в мировом масштабе. Беспокоюсь временами уже даже не за себя, а за дочку. Иногда кажется, что из меня получилась бы хорошая революционерка. А иногда – не кажется… 🙂 В любом случае, нужно помогать хотя бы тому, кто рядом. Печально известный опять же из школьной жизни роман (надеюсь, догадаешься сам, какой) я бы переименовала в “Что-то делать!”.
Мы, по-моему, совсем еще незнакомы? Чем ты занимаешься в жизни? Сколько тебе лет? (откуда ты, я уже поняла – земляки). Не то, чтобы протокола ради, а хочется более точно представлять себе человека, с которым общаешься. Я про себя немного в следующем письме напишу, ладно?
На улице что-то похолодало совсем. “Бабье лето” ушло 🙁 Жалко…
Тебе тоже удачи! До свидания,
Аленький цветочек.
3 ноября 2002 года”.
“Здравствуй, Аленький цветочек.
Шеф у меня действительно серьезный – любит, чтобы все по правилам было, а правила у него свои, иногда довольно странные. Хотя по правилам все равно никогда не получается, да и больше глупостей происходит, когда по правилам работаешь, – сколько раз убеждался…
А в Интернете я хотя и давно, но урывками. На форумах появляюсь обычно случайно и по настроению. А болтать ради самой болтовни – не тянет.
У тебя один ребенок? Ты давно замужем?
Все, что написала ты про смысл жизни, бег куда-то и проходящую мимо жизнь – я все это точно так же чувствовал очень долгое время. Сейчас, правда, отношение к этому немного изменилось. Трудно даже сказать, как именно, – трудно передать словами, но просто не трогает это сильно.
С прямотой линий есть только один способ борьбы – закрутить их в узлы какими-нибудь абсурдными делами или поступками. Прямые линии мне тоже не нравятся…
Или заняться велосипедными прогулками 🙂 Чем я на днях и занялся. Вытащил старый велик, подкрутил все, смазал – и вперед. Еле проехал семь кварталов вверх и обессилел… Даже грустно от этого стало – совсем от сидячего образа жизни ослаб. Буду теперь срочно какую-никакую спортивную форму возвращать. А на велике вообще просто кайф – и всех птичек слышно, и все ароматы вокруг прочувствуешь.
Мне это мироустройство тоже никогда не нравилось… Из-за этого чуть в монастырь пару раз уже не уходил. Но, с одной стороны, в Христа не верю, с другой – с монашеской жизнью тоже сложности. Ведь хочется и любимого человека иметь, и детей народить и вырастить. А это желание сильнее всего остального – и всей нелюбви к общественному укладу, и проч.
Борьба же с общественным укладом, революции, проч. – смешно и бесполезно. Борец с мироустройством только укрепляет его – так же, как исключение из правила только подтверждает правило. Всяких че гевар, ленинов, фиделей я не представляю себе иначе, как шутов (за исключением, правда, того, сколько народу благодаря им было угроблено), а их борьбу и философию борьбы – просто как детское развлечение (опять-таки за исключением принесенных жертв), которым, впрочем, иногда интересно позаниматься. Так что для развлечения я бы тоже, наверное, пореволюционерил 🙂
О том, чем занимаюсь: работаю в одной из наших телекоммуникационных компаний. Менеджер (у нас это обычно значит все, что угодно) и занимаюсь всем, чем ни попадя. Вдобавок к этому еще учусь – МБА зарабатываю. Лет мне двадцать восемь, хотя в цифру эту сам не верю – кажется, что мне все еще двадцать два – двадцать три…
Чем занимаешься ты? Жду твоего рассказа про себя – как обещала.
С намечающимся дождиком…
Анчар,
4 ноября 2002 года”.
“Привет, Анчар.
Бестолковая болтовня мне тоже не нравится. Хотя общение в форумах иногда так притягивает, что становится почти наркотиком.
Да меня, в принципе, тоже смысл жизни не сильно трогает. Только иногда находит… Я замечаю, что жизнь бежит, только когда мне сообщают, что у моих знакомых то и дело дети родятся, люди разводятся, сходятся… По Леночке этой скорости жизни почему-то не замечаю. А самое главное, что за целый год я так и не выбралась пойти на тай-цзы, хотя мечтала об этом.
С другой стороны, как человек, вскормленный восточной философией, я верю в то, что все имеет свое место, и если уж что-то должно со мной произойти, то от этого не убежать.
Дочурка у меня одна – хватит пока. Четыре годика ей недавно справили. Большенькая уже… А замужем я уже пять лет.
Абсурд… В нашей жизни что-то абсурдное найти уже не так легко… Остается что-нибудь вроде путешествия автостопом… Знала одну девчонку – вот у кого проблем с сюжетом нет. Еще в том году осенью поехала в Индию Новый Год встречать и до сих пор там. Ее брат говорит, что она теперь в Тибет собирается, а летом из Индии в Японию ездила…
У меня тоже иногда идеи появляются себя духовной жизни посвятить. Кстати, это только в христианских монастырях не допускается ничего семейного. Большинство религий допускают семейную жизнь, и тем более детей. Главное – не находиться в зависимости от чего-либо материального. Буддизм тот же самый. Зороастризм, или вишнуизм, ну, в общем, восточные религии, за исключением ислама.
А тебе никогда не хотелось уйти в лес, как Анастасии, например?
Хотя я до сих пор ни на какой Тибет и ни в какие леса еще не ушла, а самым сереньким образом работаю программистом в метеоцентре. Составляю программы на таком чудесном языке, как С++. Нет, программирование мне на самом деле нравится. Нравится видеть результаты труда и свою победу над программой – когда наконец все заработает так, как ты хочешь.
А с общественным строем я никогда и не пыталась бороться, знаю, что бесполезно… Хотя от этого временами еще тяжелее становится. Но помогает от этого всегда – как ни банально звучит, – когда начинаешь не о себе и своих бедах-горестях думать, а о том, кто рядом, о его бедах, и о том, как ему помочь. Тогда сразу все темные мысли проходят – сколько раз замечала.
Что-то меня несет куда-то. Наверное, оттого, что первый альбом Пинков у меня сейчас играет – барретовский “Дудочник”. Тебе Сид Баррет нравится?
А в каком институте ты учишься? Я так понимаю, у тебя это уже второе образование? Завидую. Я тоже всегда хотела еще на археологический или исторический поступить. А угораздило поступить в политех… Сейчас же как-то не до второго образования…
Как ты только терпишь мои опечатки??? – у меня в Word’e spell check на русском не работает. Извини, коробит, наверное.
Счастливо.
Аленький цветочек.
4 ноября 2002 года.
P.S. Как твое настоящее имя?”.
“Добрый вечер, Аленький цветочек!
С наступающим Днем Революции! Хотя советское прошлое незаметно покидает наше сознание. А вообще такой праздник “День Революции” (не именно социалистической или какой-либо другой, а просто праздновать “состояние революции” где угодно, в чем угодно – в душе, в первую очередь) можно было оставить…
Про тай-цзы я тоже много слышал. Хотя мне, честно говоря, тай-цзы не очень нравится, как и любой другой стиль, гимнастика, вид единоборств и т.д. – любая унитарная система. Она изначально несет в себе погрешности и ошибки. Ведь каждый человек уникален и нельзя одну систему использовать для всех.
Насколько мог заметить, ты сообщения мои всегда вечером просматриваешь (наверное, после того, как улягутся спать дочка, муж, все в доме утихомирится, и только настенные часы будут тихонько тикать :)…)
Учусь я в бизнес-академии. Специализация – экономика. Образование это скорее потому, что “надо”, а не по зову сердца. Археология мне тоже очень интересна. Только у нас, наверное, уже и факультета такого нет. Кругом только экономика, менеджмент и юриспруденция 🙂
В вишнуистский монастырь – с женой, семьей, детьми и т.д. – наверное, прикольно. Про Анастасию я, конечно, слышал, и даже пытался одну из книжек Мегре как-то прочитать, но – жутко не понравилось, и я ее забросил.. Какое-то все в этой книге пошловатое – чем она меня и “оттолкнула”.
Ни в поездках в Индию, ни в путешествиях автостопом ничего абсурдного нет, это только так… развитие какой-нибудь темы. Абсурдное – это когда сделать что-то перпендикулярное к той линии жизни, которая сейчас идет. Стать коммунистом, например (так Егор Летов однажды поступил), или идеологом общества потребления, или последователем идей Патриса Лумумбы. Я в свое время стал монархистом и славянофилом. Кстати, много интересного в этом почерпнул и до сих пор почерпываю. Одно открытие для себя Конст. Леонтьева и Розанова чего стоит… Хотя не в этом вся соль и смысл.
К Сиду Баррету я отношусь хорошо. Хотя в последнее время меня вообще на старую сов. эстраду потянуло. Бзик. Купил два диска – “ретро-коллекция” с песнями 50-х – 60-х годов (“Ландыши”, “Старый клен”, “Стоят девчонки”, “А снег идет”, “Надежда” и т.д. и т.п.) и “Поет Георг Отс” – тоже старые песни. Они у меня теперь подряд по кругу крутятся. Короче, крыша, наверное, едет. Да еще на старое советское кино потянуло, годов так 30-х – 60-х. Смотришь и умиленно улыбаешься на всю эту милую слащавость 🙂
А за окном такой класс! Да сегодня еще такой супердождь прошел, но тепло. Улет. – Это я не к тому, чтобы ты срочно шла гулять на улицу, а к тому, что тебе работать нужно (или с Леночкой заниматься – в зависимости от того, в какое время суток ты читаешь мое сообщение), а не в окна глядеть. А про то, что за окном, я тебе уже рассказал 🙂
Пока.
Анчар.
6 ноября 2002 года
P.S. Как говорили китайцы, настоящее имя – то имя, которым ты называешь себя в настоящем времени :)…”.
“Привет, Анчар.
Слушай, а я и забыла, что такой праздник был! Действительно, советское прошлое нас незаметно покидает. А идея насчет “праздника состояния революции”, особенно в душе – классная вещь. Мне такое состояние своей души очень нравится. Чувство свободы, и немножко страшно. Хотя у меня такого состояния уже давно не было.
Насчет невозможности создания единой системы для всех, так она и не одинакова для всех. Каждый воспринимает ее по-разному и по-разному себя ведет внутри нее. Для восприятия каждого отдельного человека любая система и является уникальной.
Насчет сообщений ты угадал, но только частично. Иногда я и на работе сообщения проверяю и на них отвечаю. Но чаще, конечно, дома, и, действительно, после того уже, как дочка уляжется. А муж иногда спит, иногда – не спит.
Насчет Анастасии – зря ты так… Я знаю людей, которых эта книжка полностью изменила… Мне кажется, если эти старые, как мир, идеи могут изменить человека, что в этом плохого?
И мне кажется, каждый сам для себя определить должен, что есть пошлость, а что нет. Если бы то же самое, что говорится в “Анастасии” было написано тяжелым академическим языком, от нее больше людей отвернулось бы. Многим не нравится язык, которым она написана, но он прост и доступен для большинства, в отличие от любой другой стоящей прочтения литературы. Вот ты когда-нибудь читал Щербатского? У него текст на 30% состоит из санскрита, который для большинства людей непонятен, а содержимое книги интересно.
Среди старых фильмов много есть хороших и милых (особенно милыми они становятся, когда боевиков голливудских пересмотришь :)) Но я в этой сфере профан. А вот музыку старую совковую я не особенно… Это тебе надо радио “Ретро” слушать. Там такая музыка круглые сутки…
А насчет крыши (в смысле “едет”) ты не думай. Я знаю одного 100% хиппового парнишку, так он говорит, что крыша едет, когда он о работе или деньгах думать начинает… 🙂
Немного нескромный вопрос – хотя он становится менее нескромным от того, что я замужем и тебе уже об этом писала. Ты женат? Есть ли у тебя дети? Я спрашиваю это вне всякой связи, опять же для того, чтобы легче представлять внутренний мир собеседника.
Счастливо.
Аленький цветочек.
8 ноября 2002 года.
P.S. С китайцами ты замудрил, конечно. Но ладно, про прошлые и будущие имена тоже спрашивать не буду :)”.
“Привет!
Я неженатый и бездетный…
Насчет “Анастасии” – если идеи меняют человека, пусть на время, и он начинает делать добро, то это, конечно, хорошо. Хуже, когда он через некоторое время поймет пошлость того пути, которым идеи были до него донесены, и в результате отвергнет и сам путь, и идеи, которые, в принципе, не виноваты.
Путь может отвергнуть человека от идей. И так довольно часто происходит. Например, после прослушивания каких-нибудь модных баптистских или сходных проповедей с веселыми песенками, танцами-шманцами и прочей белибердой к идеям Христа приличному человеку вряд ли захочется обратиться, а проповедники эти именно к Христу так зовут и ведут, по их словам.
И зачем нарочно опошлять старые, пусть немного забытые, идеи? Не лучше и не честнее ли просто их по-новому разрекламировать и обратить на них внимание окружающих?
Об изменениях в людях. Человека изменить трудно. А тем, кому так легко измениться, потом ничего не будет стоить измениться и в другую сторону. Просто такой человек податливый.
Щербатского я не читал. Но я и не призываю академическим языком “Анастасию” писать, но хотя бы просто хорошим, а не продолжать дурить население бульварщиной. “Анастасия”, на мой взгляд, как раз аналогична всяким баптистам. И там, и там вроде бы и идея хорошая есть, но обрамление ее примитивно-лубочно-рюшечно-пошлое. Товарищи, стоящие за “Анастасией”, кстати, на этом тоже хорошие деньги делают, как те же самые баптисты. Я однажды в Москве встречался с одним таким. У них там целая контора и хороший бизнес налажен – банкуют кедровыми орехами, кедровым маслом и еще всякими такими штучками, которые в “Анастасии” ненавязчиво рекламируются. Так что и тут, по-моему, дурилка с целью вышибить из народа деньгу.
Как ты воспитываешь дочку? Интересно, как дети становятся спокойными или беспокойными? Или большая часть уже заложена с рождения? Кстати, слышал такую статистику у психологов: у молодых родителей с детьми взаимопонимание и взаимоотношения лучше, чем у родителей более старшего возраста. А также дети молодых родителей растут более открытыми и приспособленными к жизни. Получается, что нужно в 18-20 жениться, нарожать сразу детей, а потом уже всем остальным заниматься :). Я сам таким данным сначала удивлялся, а потом подумал и готов согласиться.
Как все в остальном? Настр?
А за окном сегодня так классно – “меняется ветер…”.
Пока,
Анчар.
13 ноября 2002 года”.
“Привет, Анчар.
Наконец ответил – я уже грешным делом думала, что ты больше мне не напишешь… И рада была получить твое письмо!
Ну ты меня удивил! Идея, суть-то у баптистов совсем другая. Во всех этих сектах они людей зомбируют и деньги с них тянут или просто мозги им пудрят. Никто, попав к таким проповедникам, чище не станет. Наоборот, все эти спекуляции на Библии еще хуже человека делают. Это же примитивизм. Они вырывают из Библии фразу и трактуют ее буквально, хотя контекст там совсем иной. Вот что в них меня больше всего бесит. Можно сказать, они все Священное Писание испохабили своими комментариями.
А реклама – не всегда пошлость. Проповеди Христа ведь пошлостью не назовешь, а это тоже была, по сути, реклама забытых людьми истин и идей.
Рецепт, кстати, как это масло делать (и многие другие вещи), дают совершенно бесплатно. И сертификат качества тоже бесплатно. А если учесть, что на фоне этих книг спрос на кедровое масло, какое бы ни было, поднялся в несколько раз, то можно сказать, что они дали возможность куче людей зарабатывать деньги, а не только себе (чего, кстати, не скрывают).
А идеи все равно все одни и те же. Как и Бог. Он тоже один. Так что, по какому пути идти, неважно, главное, чтобы стремиться к светлому и духовному…
Дочку воспитываем – как Бог на душу положит. Но стараемся, как только можем, прививать прекрасное, доброе, вечное и т.д. Насчет нарожать детей в 18-20 лет – сомневаюсь. Детьми ведь заниматься надо, а в восемнадцать лет что у человека на уме… Я свою родила в двадцать три и, по-моему, это в самый раз. И пока мы с дочкой очень близки.
На днях справили ее день рождения, который в этом году, правда, окрашен не очень хорошими впечатлениями. Весной, на день рождения мужа, решили посадить дерево. В день рождения Леночки решили сходить его проведать в очередной раз (ходили к нему обычно где-то раз в месяц). И нашли его срубленным – вспомнить страшно, так больно было это видеть… Словно близкого человека потеряли, причем по своей вине…
Настр? – Грустно. Осень все-таки… Хотя я очень люблю бабье лето: бродить по парку, пинать опавшие листья (Леночка тоже от меня научилась – обожает это дело, хотя какая жестокость – они все лето висели, кислород вырабатывали, а я их – пинать!:)). Сегодня по улицам можно было только вплавь перебираться 🙂
Слушай, тебя никогда не посещают мысли сбежать отсюда куда-нибудь подальше? Просто недавно подруга уехала в Канаду, да от нее узнала, что несколько человек из моих бывших одноклассников уже уехали отсюда – кто в Канаду, США, кто хоть в Россию, на “историческую родину”. Недавно ехала в автобусе и застала сцену, как бабушка внушала своей трех-четырехлетней внучке, что Россия – это ее Родина.
А я в России толком и не была – так, один раз в Питер ездили, в детстве еще, да в Москве была, проездом.
Спасибо, что напомнил про то, что за окном, а то я и забыла совсем :). Может ты теперь мне окошко заменять будешь? Рассказывать, как там на улице… Чтобы я от работы и от домашних дел не отвлекалась. 🙂
Я догадывалась, в принципе, о неженатости и бездетности 🙂
Как у тебя дела на работе? А то чувствую, что я тебя что-то загрузила “Анастасией” 🙂 – только об этом и разговариваем…
Счастливо!
Аленький цветочек.
13 ноября 2002 года”.
“Привет, Аленький цветочек.
Давай буду служить твоей наружной антенной и напоминать про то, что за окном :). Сегодня там на удивление опять тепло…
Почему же дерево было срублено по вашей вине?..
И настр… Ведь осень – самый класс…. И листья – действительно, пинать их, пинать – они уже ничего в себе не несут, кроме смерти, а когда их пинаешь, они еще красивее 🙂
Я осень провожу больше на работе. Хотя вчера еще сходили с друзьями поиграть в бильярд да пива попить.
Про Россию как “историческую родину”: в принципе, я, когда в России нахожусь, тоже чувствую что-то такое щемящее в сердце – просторы, реки, деревни, полуразрушенные церкви – какое-то все такое “свое”. Когда в Москве был, просто иногда выезжал на электричке в какую-нибудь деревню – куда глаза глядят – и там бродил. Хотя родился и вырос здесь, и здесь тоже все такое родное и близкое. И люди, между прочим, мне в Алма-Ате гораздо больше нравятся, чем люди в Москве, России. Казалось бы, те же русские, а часто совсем не те же. И казахи больше россиян нравятся…
Что в России никогда не была – очень плохо 😉 Питер и Москва – это как бы и не Россия. А в самой России – провинциальных городках, деревнях – какой-то особый дух чувствуется, радости и горечи почему-то.
Пока,
Анчар.
14 ноября 2002 года”.
“Привет, Анчар,
Почему чувство вины из-за дерева – потому что вроде как ничего не сделали, чтобы это предотвратить. Вообще, об этом очень грустно думать… Там, где мы это деревце посадили, место как дом родной стало. Ощущения вообще несравнимые были, когда мы туда приходили…
А настроение – у меня это как по графику: как осень – так грустно. Почему-то сразу навязчивые мысли о жизни, которая так быстро летит мимо, о ее однообразности (опять представляется та же самая линия). Очень хочется иногда остановить такой бег жизни, но не получается 😉
Только в дочке все смыслы сходятся и все оправдывается…
А про листья – что-то ты совсем жестокий – они ведь такие хрупкие, ломкие…:)
И куда ты обычно ходишь их пинать? Так получается, что мы только около дома их и попинываем…:)
У нас на работу вернулось начальство. Конец попиваниям чая и сплетням 🙂
Счастливо,
Аленький цветочек.
15 ноября 2002 года”.
“Катя, привет!
Как я догадался о твоем настоящем имени?! Так, что меня зовут Кеша. Не знаю, рада ли ты тому, что я раскрыл свое имя, или нет, но это нужно было сделать, и я сделал. Возможно, теперь ты не захочешь продолжать переписку. Я могу это понять и не буду настаивать на ее продолжении. Хотя и очень хочу.
Больше ни о чем не буду сейчас писать. Если ты не ответишь на это письмо в течение следующих двух недель, это будет для меня знаком, что ты хочешь прекратить нашу переписку.
Счастливо,
Анчар Кеша.
16 ноября 2002 года”.
“Здравствуй, Кеша.
Я не расстроилась. Хотя сильно удивилась. Тому, как искусно тебе удавалось скрываться под маской. Хотя, может, это было и не так трудно. Ведь мы не общались лет пять и теперь разговариваем совсем другими словами. Да и люди мы, наверное, уже совсем другие. Хотя когда я думаю о нашей “анонимной” переписке, мне начинает казаться, что все-таки мы в большей степени те же, что и пять лет назад. Но неважно… Теперь я даже не знаю, о чем тебе писать…
Как дела у Оли? Передавай ей при случае привет от меня.
Расскажи про себя “на самом деле”. Как ты жил все это время? Как у тебя дела сейчас?
Катя.
18 ноября 2002 года”.
“Привет, Катя,
Не представляешь, как я был рад получить от тебя ответ. Да, действительно, мы достойно играли свои роли. Если бы я не знал, тоже, наверное, не всегда мог бы распознать тебя под маской Аленького цветочка. Мы и изменились, и не изменились. Я ненавижу время. По-моему, это самая адская машина на Земле, беспощадная абсолютно ко всем.
Хотя я в своих письмах особо не старался играть какую-то роль или как-то уж старательно лепить какую бы то ни было маску. Так что почти все, что я писал и о себе рассказывал, – правда. “На самом деле” у меня все так и есть в жизни. Работаю и учусь. Неженатый и бездетный. Живу, кстати, сейчас в “Коктеме”. Где сейчас живешь ты?
Конечно, то, как я случайно наткнулся на тебя в форуме, – это просто удивительно. Увидел ник “Аленький цветочек”, и сразу екнуло сердце. Начал искать все сообщения от этого ника, чтобы найти какую-то личную информацию и – нашел. В одном месте ты упомянула про свой институт, в другом – что работаешь программистом, еще где-то похвасталась, что шахматами занималась… При стольких совпадениях мои сомнения исчезли… И даже свой ник я подобрал под стать тебе 🙂
Странно. Теперь я тоже не знаю, о чем писать… Может быть, мы просто исчерпали возможности переписки? Я бы хотел встретиться с тобой сейчас “наяву”. А ты бы хотела?
Счастливо,
Иннокентий.
18 ноября 2002 года”.
Часть 3. НЕ ТОЛЬКО ПИСЬМА
Признаюсь кое в чем. Хотя это несколько трудно. Как вы уже могли догадаться, меня зовут Михаил (впрочем, это легкая часть признания), и я – Катин муж.
Несколько дней назад, работая за нашим домашним компьютером, я совершенно случайно наткнулся на письмо Кати к Иннокентию. Потом меня вполне закономерно заинтересовали письма Аленького цветочка и Анчара.
Мой брат Алекс был взбешен. Возможно, больше, чем я. “Найдем этого гада и надаем ему по башке”, – предложил он. Конечно, я отказался. Поиздевавшись и посмеявшись над его молодой горячей кровью, сказал ему, что сам разберусь со всем этим. Хотя как разбираться, я не имел отчетливого представления.
Я ничего не сказал Кате.
– Спокойной ночи, Миш.
– Спокойной ночи, радость моя. – Братско-сестринский поцелуй на ночь, и мы лежим под одеялом. Катя с закрытыми глазами, я – с открытыми. Через некоторое время я чувствую, что Катя заснула. Смотрю на ее лицо, чуть бледное в свете ночника. Идеальный рисунок бровей, ровный небольшой нос с изящными и нежными крыльями, чуть двигающиеся губы, словно она с кем-то разговаривает во сне. С Кешей? Я кисло улыбаюсь сам себе. Я почти уверен, что Катя никогда мне не солжет. Может умолчать – но не солгать. Почти уверен, что она мне никогда не изменяла. Почти уверен, что сейчас у нее к Иннокентию нет никаких чувств, кроме приятельских. Которые, впрочем, могут подпитываться слабыми отзвуками эротических переживаний прошлого. Я почти уверен, что и завтра, и через неделю, и через месяц мы так же будем вместе не спеша раскладывать постель, желать друг другу спокойной ночи и обмениваться поцелуем на ночь. Почти уверен. Но я не знаю, чем закончится эта история с Кешей.
Я тихо встал с постели. Катя заворочалась. Еще какое-то время я стоял над ней, продолжая разглядывать ее лицо. Она не проснулась. Я вышел из спальни. В гостиной из письменного стола достал Катин дневник. Чтение дневников жены являлось одним из моих любимых занятий в течение последних нескольких лет (кстати, в этом же состоял и один из секретов гармонии нашей семейной жизни – рекомендую всем). К сожалению, в последние два года новые записи в ее дневнике появляются все реже и реже. С одной стороны, у Кати стало меньше свободного времени – два года назад она устроилась на работу после декретного отпуска. С другой стороны, по самим записям чувствуется, что она все больше и больше теряет интерес к записи своих впечатлений и переживаний.
Я наугад открыл дневник, поближе к концу.
“28 июля 2002 года.
Удивительно, как меня теперь перестали обижать некоторые черты характера Миши. Его неловкость и невнимательность, иногда – какая-то грубость. Сейчас смешно вспомнить, а ведь когда-то мне казалось, что я не смогу ужиться с таким его характером. К тому же раньше я всегда подсознательно (как бы ни противилась этому сознательно) сравнивала его с К…
Так вот, сегодня мы были в гостях у Ахата с Нургулей. Что-то типа новоселья для близких друзей…”.
Послышался шорох. Я поднял глаза – в дверях стояла Катя. Быстрым шагом она подошла ко мне, вырвала у меня из рук дневник и как-то неуклюже ударила ладонью по щеке. Достаточно больно. Ничего не говоря, вернулась в спальню, взяла свою подушку и одеяло, после чего прошла в детскую и закрыла за собой дверь.
“Найдем этого гада и надаем ему по башке”, – в течение следующего дня крутилась у меня в голове фраза моего младшего брата, хотя я сам же и посмеивался над ней. Вечером после работы я приехал в гости к своим родителям. Хотелось поболтать с Алексом – хотя бы немного отвлечься. Но Алекса не было дома. “У него роман закрутился”, – таинственным голосом поведала мне мама, доставая из духовки противень с запеченным мясом. Я вспомнил, как несколько дней назад Алекс познакомил меня с теорией “опасного возраста” семейных пар. Оказывается, самое большое количество разводов приходится на период с пяти до семи лет семейной жизни, обычно после того, как ребенку исполнится четыре года. Объясняется это все очень просто. Четыре года – срок, необходимый для взращивания детеныша у высших приматов. После того, как их детеныш достигнет четырех лет, он уже может сам постоять за себя, а его родители могут разбежаться в разные стороны и создавать новые семьи.
Как близки мы к приматам! Я усмехнулся. Мне вообще от всего в этом мире смешно. Я иногда просто покатываюсь от смеха, когда смотрю новости по телевизору. Мои родители до сих пор не устают упрекать меня в несерьезности. Я уже не говорю о друзьях, знакомых, коллегах и прочих – у них моя репутация насмешника и чуть ли не циника не подлежит никакому сомнению. Но я все-таки не циник. Честное слово. Просто, если разобраться, то для меня в этой жизни серьезно, важно и ценно (и достойно серьезности, важности и ценности) только то, над чем можно безболезненно смеяться.
Поужинав в родительском доме, я вышел на улицу. Медленно побрел по улице в направлении своего места жительства. Остановился около киоска на остановке, купил сигареты – в первый раз за последние четыре года. В небольшом сквере сел на лавочку, закурил. Я ни о чем не думал.
Неожиданно какой-то волной накатила тревога за Леночку. Она будет спрашивать, где папа, волноваться, может быть, плакать. Я заторопился домой.
Вечером – холодное перемирие. Разговоры допускаются только на бытовые темы, и только краткие. Удвоенные внимание и нежность к ребенку. Катя спит вместе со мной в спальне, но демонстративно от меня отвернувшись. В компьютере новых сообщений от Иннокентия нет.
Какая-то пустота – и внутри меня, и в квартире. Что, если за окном сейчас притаились инопланетяне и выкачивают из нашей квартиры всю жизненную субстанцию – наши мысли, чувства, биополя и все прочее? Для того чтобы через недельку показать это на какой-нибудь своей выставке “Космо-экспо’12764” Правда, ничего хорошего они не увидят…
Завтра я что-нибудь сделаю. Не знаю пока что, но сделаю…
Перед сном я читаю русскую классику. Рука потянулась сначала за Лесковым, но потом передумала и изменила направление в сторону “Евгения Онегина”. Есть в этом романе что-то умиротворяющее. Начинает казаться: то ли свое детство, то ли прошлую жизнь свою ты провел в той заснеженной деревушке, в большом доме с высокими окнами и камином. И та деревушка могла плавно (с помощью компьютерной графики, наверное) перетекать в Петербург, в сияющие балы, в кареты и театры, а потом обратно. Шел снег, и кружились уютные снежинки. И ты был одет в такую странную одежду из грубоватой, но очень приятной на ощупь ткани. Все-таки детство или прошлая жизнь растворились в том мире?
А еще меня всегда интересовало продолжение сцены, которой Пушкин завершил “Евгения Онегина”. Помните:
XLVIII
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор внезапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда…..
Я часто пытался представить себя на месте генерала, мужа Татьяны Лариной, когда он застал в ее комнате Евгения Онегина. Пушкин на этом, к сожалению, закончил свой роман. А я все никак не мог представить себе, как поступил генерал. Вызвал Онегина на дуэль? Сделал вид, что ничего не произошло? Закрыл тему пикантной, но ювелирно исчерпывающей инцидент шуткой?
Меня немного раздражало, что Пушкин так неожиданно остановился, фактически оставив (по крайней мере в моем прочтении) свой роман недописанным. Ведь в этой пресловутой оборванной сцене скрывается такой потенциал! История Онегина и Татьяны НЕ ЗАКОНЧЕНА! И не закончена она потому лишь, что в этот момент в комнату вошел генерал, Татьянин муж. Если бы Онегин после драматического объяснения с Татьяной потихоньку ушел из ее дома – тогда все закончено и понятно: пошел горевать, спиваться, искать себе какую-нибудь генеральшу, так далее и тому подобное – неважно. Но!.. Его застал генерал в самый деликатнейший и неподходящий момент – и не позволил такому предсказуемому и обыкновенному финалу свершиться! Теперь, когда у этой жалкой сцены, пусть у самых финальных ее аккордов, появился свидетель, да еще какой – Татьянин муж, – Онегин уже никак не мог себе позволить так пошло заканчивать эту историю: спиваться, подыскивать генеральшу и так далее.
Дух читателя заставляет вторгнуться на территорию писателя. Уступлю здесь своему давнишнему и навязчивому желанию дописать “Евгения Онегина”. Только уж в прозе и вкратце – сознаюсь честно, что на рифмованное изложение, долженствующее продолжить пушкинскую речь, моих талантов не хватит.
Итак, сегодня в нашем интернате для глухонемых представление труппы самодеятельности, собранной из числа пациентов. Мы ставим оперу: “Евгений Онегин – 2”.
Генерал входит в комнату. Удивленно смотрит на Онегина.
Г е н е р а л (высоким фальцетом). Мсье Онегин, как неожиданно! Что вы здесь делаете?
О н е г и н (на секунду смешавшись, но после паузы, в течение которой он словно что-то решал для себя, очень уверенно и даже с вызовом). Ах, генерал, как вы не вовремя!
Г е н е р а л. Что?!
О н е г и н. Как говорят некоторые опытные дамы, хуже моего мужа может быть только муж, возвращающийся домой не вовремя.
Г е н е р а л (побагровев от гнева, готов вот-вот взорваться от ярости). Да как вы смеете?!
Немая сцена. Потеряв дар речи, генерал, кажется, и не знает, что делать.
Наконец он снимает с руки перчатку, подходит к Онегину
и с силой бросает ее ему в лицо.
Г е н е р а л. Я сегодня же пришлю секундантов.
О н е г и н (с улыбкой). Как вам угодно. (Раскланивается и уходит.)
Онегин в своем кабинете пишет письма. Звонит телефон. Нет, вру. Телефон не звонит – его еще не изобрели. Онегин звонит в колокольчик.
В комнату входит лакей Тихон,
почтительно останавливается в дверях.
О н е г и н (протягивая письмо). Тихон, голубчик, снеси это письмо моему милому другу графу***, это (протягивает другое) генералу***, а вот это (протягивает третье) генеральше Татьяне***, только всем лично в руки передай. Найди уж предлог.
Т и х о н (взяв письма). Свое дело знаю, барин.
Тихон уходит.
О н е г и н (обернувшись к зрительному залу, задумчиво). Паду ли я, стрелой пронзенный, как говорится…
В комнату вбегает Татьяна, возбужденная и раскрасневшаяся.
Т а т ь я н а. Как вы смели, как могли?! Я не могу… не хочу вас знать. Как это все могло произойти?! Единственная цель, с которой я появилась сейчас в этом доме, это просить вас, чтобы вы принесли извинения моему мужу, чтобы вымолили у моего мужа прощение и отменили дуэль. После этого я не хочу вас больше видеть!
О н е г и н (отрешенно). Ведь все, что я сделал, я сделал не только для себя, но и для вас. Для вас в большей степени. Скандал? Унижение? Почему бы и нет, когда на карте ваша жизнь? Ведь целая жизнь впереди. Что моя честь, что моя репутация перед светом?.. Ваша честь? В глазах света она не пострадает. А перед самой собой – вы и так чисты. А генерал… Перед генералом ваша репутация тоже чиста. Я уже все объяснил генералу в письме… И через год… Через год все забудется. И у вас будет жизнь впереди.
Т а т ь я н а. Что? Что вы могли объяснить ему?
О н е г и н. То, что весь мой спектакль и мои слова – ложь от начала до конца и что все это не имеет ровным счетом никакого значения. Что на самом деле мной правила и правит только одна ясная и четкая цель – убить его, и я к этой цели постепенно продвигаюсь.
Т а т ь я н а. Как?
Татьяна подавленно молчит.
О н е г и н. Люди на земле иногда мешают друг другу. А генерал мешает даже не одному человеку, а двоим: вам и мне…
Т а т ь я н а (в ужасе закрыв лицо руками). Я не верю. Не верю. Что я слышу от вас… (падает в обморок).
Онегин подхватывает Татьяну и укладывает ее на кушетку. Подходит
к письменному столу, достает из него какой-то флакончик, который затем
дает понюхать Татьяне. Татьяна на мгновение приходит в себя.
Т а т ь я н а (удивленно и нежно). Евгений? Сон?.. (Снова теряет сознание.)
Онегин грустно и задумчиво смотрит на Татьяну. Снова подносит к ее носу
флакончик. Татьяна открывает глаза. Молча поднимается с кушетки.
Т а т ь я н а. Мне нужно идти. Вы – сумасшедший. Как страшна сумасшедшая любовь. (Быстро идет прочь из комнаты).
Онегин бросается за ней, но Татьяна жестом отстраняет его. Она выходит
из комнаты и закрывает за собой дверь. Онегин отрешенно стоит посреди
комнаты, словно не зная, что ему теперь делать и куда идти.
О н е г и н (горько). Господи, что я делаю?.. Кто правит моей судьбой?
Комната генерала. Генерал, вскрывая письмо, идет к письменному столу.
Вскрыв письмо, быстро пробегает его глазами.
Г е н е р а л (облегченно). Конечно, все – спектакль. Ерунда. Я знал (сердясь). Но как можно такое писать! Чушь какая-то. Письмо цивилизованного человека! Онегин, должно быть, сошел с ума!
Генерал быстрым и решительным шагом подходит к письменному столу,
берет с него пистолет, проверяет его, целится в стену.
Опушка дубравы. Утро. Онегин и генерал стоят в разных концах сцены. Начинают движение по направлению друг к другу, одновременно поднимая пистолеты. Онегин сначала целится в генерала, потом направляет пистолет вверх и стреляет
в воздух. Генерал продолжает целиться в Онегина. Они продолжают сходиться.
Когда между ними остается всего шесть шагов, генерал стреляет.
Онегин падает. К нему подбегают генерал и секунданты.
О н е г и н. Простите меня. Все.
Занавес.
Аплодисменты. Вы никогда не думали, что ностальгия в некотором роде сродни некрофилии? Та же любовь к мертвечине.
Утром следующего дня я проснулся раньше Кати. Принял душ, наскоро приготовил завтрак – ни Катя, ни Леночка не проснулись. Мне на работу нужно было идти к девяти, Кате – к десяти. Леночку в садик мы обычно отводили по очереди – то Катя, то я, благо садик находился через дорогу от нашего дома. Я начал будить Леночку (процесс обычно долгий). На наше шушуканье и уговоры поднялась и Катя. Зашла в детскую.
– Доброе утро, дети, – приветствовала нас.
– Доброе утро, мамочка, – жалобно проскулила Леночка.
Я встал с Леночкиной кровати и потянулся к Кате. Она покорно подставила щеку для утреннего поцелуя.
– Мамочка, я еще со слоном хочу поговорить, а папа меня будит. – Жалобное поскуливание продолжилось.
– Катя, прими пост, а я пойду чай наливать.
– Ага, – второй раз зевнула Катя.
Когда я проходил мимо нее, заметил брошенный на меня быстрый внимательный взгляд, неожиданный после ее зевков.
В течение дня мы с Катей не созванивались, как делали это обычно. Весь день у меня на работе постоянно вылезали какие-то проблемы с настройками нового сервера, который должен был заменить старый и оптимизировать внутреннюю сеть. По-хорошему следовало бы остаться после работы на пару часов, чтобы в тишине и в отсутствие всех сотрудников спокойно заняться его отладкой. Но ровно в шесть я ушел из офиса.
Когда я вернулся с работы, Катя с Леночкой уже были дома. Катя готовила ужин, а наш гениальный ребенок сидел вместе с ней на кухне и рисовал. Мы с Катей обменялись сухими поцелуями – для дочери. Я подсел к Леночке, изучая ее творения и помогая в выборе цвета для раскрашивания нарисованного братика.
– У тебя же нет братика, – улыбнулся я.
– Будет. Мне Айгуля сказала, что, когда вырастаешь, у всех появляются братики. У Айгули уже есть маленький братик. Значит, и у меня скоро будет.
Я с улыбкой взглянул на Катю, но она, казалось, не слышала нашего разговора. Движениями, доведенными до автоматизма, она резала овощи, задумчиво остановив взгляд на ложке рядом с доской для резки. Или она только делала вид, что мысли ее далеко? Я промолчал.
Вечер был похож на предыдущий. Повышенное внимание и ласки Леночке. Холодное и “вежливое” перемирие с женой. После того, как Леночка легла спать, Катя включила компьютер и села за него работать. Я наблюдал за выражением ее лица, сидя в кресле в дальнем углу комнаты. Катя включила модем, проверила почту. Какие-то новые сообщения. Она быстро их просмотрела. Выражение ее лица ничуть не изменилось. Я делал вид, что читаю книгу. Закончив просмотр писем и не удостоив ни одно из них ответом, Катя выключила компьютер. Я еще глубже уткнулся в книгу. Экран монитора погас, но Катя продолжала сидеть в той же позе, разглядывая блики на стекле экрана. Чуть сутулые плечи, какая-то беззащитная осанка. Через несколько минут она неожиданно встала, пожелала мне спокойной ночи и ушла в спальню.
Дождавшись, когда Катя заснула, я включил компьютер, зашел в почтовую программу, в Катин ящик. Нашел адресат “Иннокентий” и отправил ему письмо:
“Иннокентий, давай встретимся завтра в семь часов вечера около памятника в сквере напротив старого Дома Правительства.
Катя”.
Закрыл программу и выключил компьютер.
Итак, дуэль. Выбор оружия, я думаю, за мной. Шпаг, конечно, не найти. Пистолеты – без специальных документов купить можно только газовые. Да и вообще, что потом делать с трупом и как уберечь от суда и от тюрьмы победившего? Ножи? Так, чуть-чуть порезать друг друга – до первой крови? Тоже ерунда. Остаются только кулаки… “Надаем ему по башке…” Нет, кулаки – это вообще глупо, грубо и пошло. Может, дуэль в виде спортивного состязания? – Кто победит в беге на сто метров… Или шахматный матч, например.
Я тихо, про себя, рассмеялся.
Как ни старался я лечь в постель бесшумно и незаметно, Катя при моих перемещениях заворочалась и неожиданно закашлялась. Она проснулась и приподнялась на локтях:
– Миш, принеси, пожалуйста, воды. – Первое “человеческое” обращение ко мне за последние два дня.
Я принес Кате стакан воды. Она села в постели, выпила воду.
– Миша, – вдруг обратилась ко мне, – ты весь мой дневник прочитал?
– Нет. Последние дни не прочитал, – честно ответил я.
– Не успел?
– Не успел.
– А письма мои в компьютере читал?
– Читал, – тоже вдруг кашлянув, ответил я.
– И у тебя не появилось ко мне вопросов?
– Появилось, конечно… Только… только я не знал, как их задать.
– И искал ответы в дневнике?
– Угу, – усмехнулся я.
Катя прижалась ко мне.
– Знаешь, я почему-то чувствую себя такой виноватой по отношению к тебе. Хотя на самом деле, если разобраться, все это такая ерунда, – она прильнула к моему плечу, – старая, странная и глупая история, которую я так давно закрыла… А то, что сейчас, – холостая стрельба из пушки по воробьям.
– Ты уже не обижаешься, что я читал твой дневник?
– Обижаюсь, конечно, но это ерунда. Если бы там действительно было что-то, что я хотела скрыть от тебя, ты бы никогда этот дневник не нашел, – улыбнулась Катя.
Мы долго сидели в постели, обнявшись. Потом я тихо, с усмешкой проговорил:
– У меня – точнее, у тебя – завтра встреча с Иннокентием в семь вечера…
– Что?!
Мы опять чуть не поссорились…
Завтра. Семь часов вечера. Около памятника в сквере у Дома Правительства. У Иннокентия в руке белая роза. Он немного дрожит и даже слегка стучит зубами, хотя на улице не так холодно.
“Здравствуй, Катя.
Я чувствую удивительную пустоту. Завтра я увижу тебя – впервые за семь лет. Исполнится моя главная мечта.
Наверное, ты бы удивилась, если бы узнала, какую сеть я одно время плел вокруг тебя, пытаясь выведать твой новый адрес и телефон, пытаясь встретиться. Несколько человек помогали мне в этом. Но… Ты тогда как в воду канула, и все мои старания были тщетны. Тогда мне нужно было только одно – увидеть тебя и услышать хотя бы несколько твоих слов, обращенных ко мне. Я не знаю, что бы это изменило в окружающей жизни, в твоей жизни, но я был уверен, что такая встреча изменит все для меня. Сегодня я не уверен, что завтрашняя встреча изменит все. Я боюсь этой встречи. Очень боюсь, что она ничего не изменит, что после нее будет обыкновенное, “такое же, как всегда” течение дней. “Ничего не изменит” – я не имею в виду изменения внешние, события, течение окружающей жизни. Даже не имею в виду изменения в тебе, а говорю только об изменениях в своем внутреннем мире.
Проблема в том, что я не знаю, люблю я тебя или нет. Семь лет я жил картинками воспоминаний. Обрывками из наших встреч, твоих образов, запечатлевшихся в моем мозгу. А память ведь обычно ведет себя так странно и непредсказуемо. Почему она выбрала из жизни одни картинки и отбросила другие? Почему выбранные картинки сложила в калейдоскоп именно таким образом, чтобы я в течение семи лет все сильнее и сильнее влюблялся в ту тебя, которая осталась именно в этих постоянно прокручиваемых клипах воспоминаний?
Однажды – когда-то давно – я был у психотерапевта. Он научил меня одному несложному приему (уже не помню, в чем этот прием должен был мне помочь, – то ли улучшить память, то ли научиться забывать – неважно). Нужно представить, что твой мозг – это большой зал, вдоль стен которого бесконечно тянутся книжные стеллажи. То, что хранится на полках, – составляет содержимое твоего мозга. В одной из секций хранятся твои воспоминания. Они записаны на видеокассеты и аккуратно рассортированы – по датам, событиям, персоналиям. Ты можешь брать любую кассету в любое время. Можешь просмотреть ее и получить удовольствие от дорогих твоему сердцу образов прошлого. Можешь спрятать ее подальше, если на ней неприятные кадры, даже можешь вообще стереть все, что на ней записано, чтобы освободить место для новых впечатлений, которые скоро превратятся в воспоминания. В общем, простор для полета фантазии.
Можно сказать, что мне не помог этот прием, а скорее наоборот. Что-то сместилось в моих мозгах, и теперь не только все свои воспоминания, но и каждый день своей жизни я представляю как видеопленку, которую скоро положу на заветную полку. Помнишь, я когда-то давно записал тебя на видео? Специально взял у друга видеокамеру, научился ею пользоваться… Ведь тогда мной тоже двигало это маниакальное стремление – превратить тебя в аккуратно упакованную коробочку с видеокассетами воспоминаний. Теперь и не различишь – где игра разума с психотерапевтическими упражнениями, а где – реальные события.
Я до сих пор не могу отучиться от раскладывания видеозаписей по полкам. Не могу ни запомнить что-либо, ни забыть, ни опять вспомнить без обращения к стеллажам видеокассет… Как я мечтаю вернуть обычную человеческую память без этих идиотских психотерапевтических приемов и образов, свободную и непосредственную. Ту память, которая у меня была до встречи с психотерапевтом.
К чему я так долго рассказывал про эти психотерапевтические штучки? Мне кажется, что они самым прямым образом повлияли на построение того калейдоскопа – видеоряда, о котором я говорил раньше. А также на мое не совсем серьезное отношение к жизни. В конце концов, повлияли на то, что я семь лет назад расстался с тобой. Ведь в моем тогдашнем сознании это расставание было всего лишь очередным видеороликом – фрагментом художественного фильма о моей жизни. А ролик этот всегда можно прокрутить назад, затереть, переснять. Отснять еще несколько дублей, наконец. Но актеры уволились…
Но это все в прошлом. В прошлом. А будущее? Будущее? На данный момент будущее состоит в том, что я завтра встречаюсь с тобой.
Иннокентий.
22 ноября 2002 года”.
Серое кашемировое полупальто неловко сидит на Иннокентиевой фигуре, добавляет угловатости и какой-то несобранности всему его облику. Время от времени Иннокентий резко оборачивается, словно ждет удара сзади. Катиного прихода ждет, как удара…
Катя тоже волновалась. Ее сердце билось учащенно, она делала много каких-то лишних и несвойственных ей жестов. Взгляд быстро перебегал по всем окружающим предметам, словно не мог ни на чем задержаться.
В тот самый момент, когда Катя подошла к Иннокентию, я понял: все это весьма плохая затея. И моя вчерашняя записка Иннокентию, и наше с Катей решение, что на встречу пойдем вместе, – она первая встретится с Иннокентием, а потом представит его мне. Или меня ему – как получится.
Она незаметно подошла к нему сзади.
– Кеша?
Иннокентий резко обернулся. Он готов был заключить Катю в объятия, но вместо этого, наоборот, смущенно подался назад.
– Катя! – Зуб не попадал на зуб.
– Кеша, ты не болеешь? – тревожно посмотрела на него Катя. – Ты весь дрожишь!
– Да, небольшая температура есть, наверное, но это ерунда.
– Да ты что… Дай я лоб пощупаю. – Катя протянула ладонь к его голове. Иннокентий невольно отдернул голову, потом покорно подставил лоб. Семь лет мечтал он о таком прикосновении. И только Катина ладонь дотронулась до его лба, напряжение и дрожь сразу же ослабли. Даже на расстоянии можно было видеть облегчение, которое он испытал.
– Ты очень горячий, – встревоженно сказала Катя, – у тебя температура где-то тридцать восемь, не меньше. Тебе нужно срочно в постель. Мой муж нас подвезет.
Пока Катя разговаривала с Иннокентием, я сидел на лавочке в стороне. Без сигарет.
Если бы все это происходило сто пятьдесят лет назад и в кармане моего сюртука находился пистолет, я бы, наверное, его уже выхватил и выстрелил.
Неужели мы стали более цивилизованными? Или трусливыми?
Катя познакомила меня с Иннокентием. Порывистыми, нервными движениями он протянул мне руку. Влажная ладонь, резкое пожатие. Быстрый и внимательный взгляд серых глаз.
– Миш, Иннокентию что-то плохо. Подвезем его.
– Конечно. Может, сейчас к нам домой? Попьем чаю, Иннокентий отогреется, а потом я его отвезу? – по-моему, я добровольно ухудшал положение вещей.
– Давай так.
Мы сели в машину и поехали к нам домой. Иннокентий продолжал дрожать крупной дрожью.
– Сам не знаю, с чего дурняк такой напал, – стуча зубами, оправдывался он, – извините. Может, лучше мне домой сразу…
– Да нет, Кеша, не волнуйся. Сейчас мы тебя отпоим лекарствами какими-нибудь, а потом Миша отвезет тебя домой.
На пороге квартиры нас встречала Леночка с радостными возгласами. Мы оставляли ее дома со Светой, Катиной сестрой, которую наша дочка по какой-то совершенно непонятной причине недолюбливала.
– Иннокентий, знакомься: это Лена. Лена, это дядя Кеша.
– Здравствуй, Лена, – улыбнулся ей Иннокентий, – вот ты какая…
– Слушай, как классно, что вы быстро вернулись. Мне Жека звонила, у нее там какие-то проблемы. Короче, мне нужно бежать. – Света быстро оделась и выбежала из квартиры.
Мы сняли верхнюю одежду, прошли на кухню. Катя поставила чай, достала из холодильника малиновое варенье. Иннокентий с улыбкой смотрел на Леночку. Та, в свою очередь, с любопытством разглядывала нового человека в доме.
– Дядя, а вы папин друг? – вдруг спросила она.
– Нет, – усмехнулся Иннокентий.
– А кто?
– Мамин друг.
– А у мамы друзей нет. У нее только подружки. Она не любит мальчиков. И я тоже не люблю.
Мы рассмеялись. Леночка насупилась, опустила голову, теребя небольшого плюшевого попугая.
– Дядя, а ты умеешь петь по-птичьему? – вдруг снова вздернула головку.
– По-птичьему? Зачем? Ах, по-птичьему… По-моему, умею… М-м… Ку-ку, ку-ку.
– Ну-у, – улыбнулась Леночка, – это кукушка, это не песня.
– Песня, – возразил Иннокентий. – Это кукушка в стиле “рэп” поет.
Леночка снова улыбнулась и опустила голову. Я взял ее на руки и отнес в детскую комнату. Мы разложили с ней очередной пазл, собирание которых – точнее, наблюдение за тем, как я их собираю – было одним из ее любимейших занятий. В приоткрытую дверь я мог видеть разговаривавших на кухне жену с Иннокентием. Катя протянула ему таблетку антигриппина и стакан воды. Приняв стакан, Иннокентий на мгновение благодарно задержал Катину руку в своей, после чего послушно проглотил лекарство и запил его водой.
Находясь в детской, я мог слышать разговор Кати и Иннокентия.
– Ну как тебе наша дочка?
– Классная. Хотя я ее другой представлял.
– Она – копия папы… Ничего моего во внешности.
– Да, это точно… Слушай, мы встречались сегодня?
– В смысле? Мы до сих пор встречаемся. Я же вчера тебя пригласила сегодня встретиться.
– Нет, не то. Я другое имел в виду. Но неважно… Я, честно говоря, когда вчера твое сообщение получил, чуть с ума не сошел. А что ты мне хотела сказать?
– Когда?
– Ну когда на встречу приглашала… Ты еще почту не проверила? Ты хотела о чем-то поговорить?
– Ну… Нет… Да просто с тобой увидеться хотела. Давно ведь не виделись… Узнать, как дела. А почту я не проверяла еще.
– Про дела можно ведь и по мэйлу…
– Что? А, ну да… Но ты ведь сам тоже хотел встретиться “наяву”. Какая разница…
– Да, разницы никакой. Конечно, никакой. Главное, что мы встретились. Сегодня. В парке. Мы точно так же в первый раз встречались… Только в другом парке, Горького. Я помню. Какой чай горячий… Я почему-то очень много помню.
– Я тоже помню, – улыбнулась Катя.
– Ты улыбаешься? Почему ты улыбаешься? А твоя улыбка не изменилась…
– Просто так улыбаюсь.
– У тебя такая красивая улыбка всегда была. Все так говорили. А сам я об этом не задумывался. Нет, не задумывался. Черт возьми, какой горячий чай!
– Может, малины добавить? Она холодная – быстрее остынет.
– Нет. Больше не хочу. Черт возьми, я тебя безумно люблю. – Иннокентий неуверенно поднялся со стула, он сделал шаг по направлению к Кате, но вдруг остановился. – Люблю.
В ту же секунду у меня в груди что-то невыносимо заныло, во рту появился привкус горечи и во всем теле стало как-то тяжело и противно. Если бы я ничего в этот момент не сделал, случилось бы что-то ужасное, не исключая возможности взрыва моих мозгов. Оставив Леночку в комнате и прикрыв за собой дверь, я ворвался на кухню и ударил Иннокентия в скулу.
Через час я отвез Иннокентия домой. Его все еще немного лихорадило. Он держался за припухшую скулу. Выходя из машины, он повернулся ко мне:
– Извини.
– Ладно, ты меня тоже извини. Выздоравливай.
Иннокентий вдруг снова сел на сиденье.
– А я тебя недавно по телевизору видел… Ты, оказывается, писатель.
– Да, знаю, дурацкая передача получилась…
Действительно, две недели назад меня, как “молодого и талантливого писателя”, приглашали на кулинарное шоу.
Иннокентий медлил, словно что-то решая для себя.
– Подожди немного, я сейчас приду. – Он оставил дверь открытой и направился к подъезду. Я только успел плечами пожать – так, для себя самого, из собственного внутреннего представления об этикете беседы. После чего все-таки захлопнул дверь с его стороны – дул ветер.
Иннокентий вернулся минут через десять с полиэтиленовым пакетом в руке. Он тяжело плюхнулся на сиденье рядом со мной и протянул мне пакет.
– Забавная история может получиться. – Усмехнулся, вышел из машины, громко хлопнув дверью, и, чуть покачиваясь, пошел к подъезду.
В пакете были письма. Я сразу понял, почему Иннокентий мне их передал, и это показалось мне каким-то невероятно наивным ребячеством.
Я снова пожал плечами – непроизвольно и без какой-либо причины, – тяжело вздохнул, развернул машину и включил магнитолу. Вставил кассету “Мумий тролля” и повернул ручку громкости до упора:
Но карнавала не будет,
все утонет в слезах,
а я моторы гондолы
разбираю на части.
Подметаешь лепестки
в иссохшихся площадях,
пытаешься гладить на ощупь,
ошарашенный страстью.
Карнавала не будет,
но карнавала нет!..
“Варвар!” – Катя два дня со мной не разговаривала. До этого она никогда не видела меня дерущимся. Окончательно помирились мы только через три дня.
“Привет, Анчар Кеша.
Честно говоря, моя жизнь стала чуточку “пустее” из-за того, что я не нахожу время от времени в своем ящике твоих писем. Но и возобновлять переписку я не хочу.
Я люблю своего мужа и ребенка. Мой муж любит меня. Наша семейная жизнь стабильна и гармонична. Любовь – это гармония. Страсть – разрушение гармонии. То, что было когда-то давно в прошлом, больше похоже на разрушение гармонии. Стоило больших усилий, чтобы все восстановить. Мой настоящий мир сложен тщательно и бережно из обломков, и мне очень нравится то, что получилось в результате. Все обломки срослись в единое целое, и это целое мне дорого.
Все видеокассеты с прошлым у меня стерты. Я рада настоящему и будущему.
Но в то же время я не имею ничего против того, чтобы мы иногда виделись. Ты мог бы иногда приходить к нам в гости, или же мы все вместе выбирались бы куда-нибудь на природу. Но, честно говоря, не думаю, что тебе этого захочется. Мне бы, например, на твоем месте не захотелось…
Всего тебе доброго. Удачи.
Катя.
30 ноября 2002 года”.
Что же дальше? История, рассказанная о каком-либо событии, всегда “дорисовывает” его и придает ему более совершенный вид. Но она способна и на большее. Она способна повлиять на событие, изменить его последствия. Более того, она может внести изменения в описываемую ею жизнь в то же самое время, когда жизнь вносит изменения в фабулу истории.
Описание истории, произошедшей в жизни близких мне людей и в моей жизни, подошло к концу. Последняя точка дает мне право “закрыть дело”, забросить его куда-нибудь подальше в самое пыльное место и больше никогда в жизни не возвращаться к этим воспоминаниям. Меня, действительно, так и подмывает это сделать. Но поступи я таким образом – мне самому станет стыдно за свой страх и слабость. Сказать “история закончена” – значит, сказать одновременно и правду, и ложь. С одной стороны, поставлена точка – материально существующее доказательство “конца”. Но на самом деле реальная история не может быть закончена, пока жив хотя бы один из ее участников. Допустим, все видеокассеты с прошлым стерты. Но будущее не записано, а чистые видеокассеты можно купить на каждом углу…
Публикация мною этих писем больше всего похожа на эксперимент, на некую игру с реальностью. До конца нашей жизни – сколько нам еще ни отмерено – у каждого из нас достаточно времени для совершения множества новых поступков, для участия в самых непредсказуемых событиях, а у жизни в запасе десяток-другой свежих сюжетных поворотов. И как же в этом случае будет выглядеть вышенаписанная история? Пролог – и только.