Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2008
Сентябрь 1993 года…
Первоклассница возвращается из школы. Хочет перейти проспект Вернадского, но ей мешают танки, движущиеся в сторону центра Москвы, оставляющие за собой колкие щербатые следы.
Д. Штефанюк
Мир ни мгновения не дает человеку пребывать в неизменном состоянии, вечно гонит его, и это движение называется жизнью. В XXI веке мир стал еще более суетливым. Информация, множащаяся, как клетки зародыша; природа, уходящая в “никуда” из мегаполисов; реки автомобилей в пробках, проложивших новые русла в способах убийства времени. Жизнь с каждым днем меняет свой характер, к нему с той же периодичностью нужно приспосабливаться, и это изматывает. В сегодняшнем “саундтреке” к жизни нередко звучат интонации неблагополучия, надломленности, что напрямую связано со стилем и ритмом жизни современного человека.
У каждого времени своя музыка. Связь времени, его характера и искусства очень отчетлива. Средневековье, эпоха, когда человек признавался существом исключительно греховным и способным найти спасение лишь в религии, подарила миру большое число духовных произведений. Интересно, что они далеко не мелодичны, как более поздние кантаты И.С. Баха (1685-1750) или А.Корелли (1653-1713), а зловещи и настороженны, полны диссонансов. Например, сочинения французского поэта и композитора Гийома Машо (1300-1377) или православные знаменные распевы и строчное пение. Утонченное барокко, эпоха Просвещения продолжили развитие идей гуманизма. Творения немца Г.Ф. Генделя (1685-1759), итальянца А. Скарлатти (1660-1725) жизнерадостны. Струнные придают музыке легкое, словно окрыленное, звучание…
Современная музыка не обходится без бита. Даже от прослушивания популярных песен в наушниках может разболеться голова. XX век наряду с жизнерадостными джазом, фанком и диско открыл тяжелый металл, циклическое техно, гремящий, как поезда в метро, индастриал, синтетическую, как фаст-фуд, музыку.
Современное искусство в целом нередко бывает таким же тяжелым, как то единичное вещество, которое положило начало нашей Вселенной. Поднять эту мелочь без того, чтобы эмоционально не надорваться, невозможно. Потому я во время просмотра “Изгнания” А.Звягинцева повторяла, как молитву, “Вываливающихся старух” Д.Хармса и смеялась истерически, отказываясь верить в происходящее на экране. Фильмы Звягинцева вообще оставляют ощущение выпотрошенности. В “Возвращении” предстают мальчики, потерявшие отца, повзрослевшие резко и слишком сильно, так молниеносно, что в своем развитии вынуждены были перескочить громадный период, отчего, само собой разумеется, лишились детства. В “Изгнании” возникает отец семейства, из-за эгоизма и “неправильной” любви которого погибает жена. Этим картинам, особенно последней, прекрасно подходит финальная реплика Тихона Кабанова из “Грозы” А.Н. Островского: “Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!” Так вот и герои Звягинцева, а вместе с ними и зрители, уставшие и потерянные, остаются в невыносимом мире живых.
Искреннюю веру в чудо теперь не часто встретишь. Душевная боль, внутренние проблемы чаще излагаются не в церкви, а на приеме у психоаналитика.
Без веры жить нельзя. Довольно банальное высказывание, которое от этого, правда, не делается менее верным. Теряя надежду – бога внутри, человек не способен на доброту; понимая свое абсолютное одиночество и непредсказу-емость враждебного окружения, он перестает чувствовать себя частью хрупкого равновесия социума и начинает вести себя девиантно.
Отклонение от нормы – это то, к чему так часто обращается режиссер Алексей Балабанов. “Трофим”, “Брат”, “Брат-2”, “Жмурки”, “Груз 200”. Главные герои фильмов, убивая, абсолютно естественны в своих проявлениях: в их поведении только животная легкость, не предполагающая угрызений совести. С тем же чувством, с каким ребенок, познавая мир, отрывает лапки муравью, герой Д. Дюжева в картине “Жмурки” стреляет в людей. Внешне спокоен Трофим, убивший изменившую жену и родного брата. Герой С. Бодрова-младшего, совершивший немалое количество кровавых подвигов в лентах “Брат” и “Брат-2”, верит в правду и читает про себя: “Я узнал, что у меня есть огромная семья”. Фигурирующий в “Грузе 200” капитан милиции – маньяк, не воспринимающий человека как человека, а видящий в нем лишь животное, которое можно мучить, – способен “приковать” живое к разлагающемуся трупу и без изменений в лице застрелить не приглянувшегося ему индивида. Такой – внешне совершенно обычный, неприметный в толпе – “венец творения” способен лишить тебя жизни без всякого на то основания, и защиты от него нет никакой.
Почему так? Почему возникли эти персонажи?
Люди, пережившие перестройку и 90-е, времена, чудом не пополнившие копилку эсхатологических мифов, навсегда сохранят в себе ощущения, сопутствовавшие тем десятилетиям. Балабанов в “Жмурках” и “Брате” показывает людей, прекрасно вписавшихся в данную систему координат. Систему смещенную (по сравнению с привычной), деформированно представляющую базовые ценности добра и справедливости. В такой парадигме поведение героев Балабанова абсолютно адекватно, однако далеко от “нормы” – от фундаментальных установок человеческого общества. Возможно, задачей художника стало именно изображение нового положения социума, который приблизился к бездне насилия. Но что интересно: если авторское кино “Трофим” – бытовая на первый взгляд драма с философским подтекстом, “Жмурки” – гиперболизированная взрослая страшилка наподобие детского “ужастика” о черном гробике, то “Брат” – поэма героическая, даже эпическая. Действительно, Данила Багров отличается благородством, он чем-то похож на рыцаря, верного долгу чести. Рассматривая его в “смещенной” системе координат, понимаешь, что это хороший и достойный человек. Таким его видит большинство зрителей. То самое большинство, которое в смутное время 90-х отошло от традиционных ценностей, а значит, пребывает в точно таком же “смещенном” состоянии. Ощущение катаклизма передавалось по воздуху от одной предельно заряженной, но вышедшей из равновесия “частицы” к другой. Вряд ли какая-нибудь “частица” сегодня забыла то ощущение. Клиническая смерть культуры (кинематографа, мультипликации, музейного дела), личностный кризис едва ли не каждого россиянина, увеличившееся количество разводов, снижение рождаемости… Естественно, требовалось выработать новое отношение к действительности. Выработали. Именно поэтому персонажи типа Багрова воспринимаются большинством как доблестные люди. Действительно, в них еще есть доброта, честность и даже некая чистота. Они просто дети того времени, сделавшие свой выбор.
К данным фильмам можно отнестись как к чистому искусству, абсолютному вымыслу, вспомнить считалку о десяти негритятах и продолжить свой путь как ни в чем не бывало. Однако опасность-то в том, что искусство, особенно качественное, способно оказывать влияние.
Безусловно, образы в мировом арт-мире не берутся из воздуха. Нередко они – метаморфозы личных переживаний, а подчас – сублимированное или зеркальное отражение реальности. В начале 2007 года в Московском музее со-временного искусства прошла выставка “История российского видеоарта – том 1”, где были представлены пионеры этого арт-направления: большинство работ относилось к середине 80-х – 90-х годов. Складывалось впечатление, что попал в больницу для душевнобольных: в одном телевизоре мужчина заунывно бубнил философский бред, в другом – орал младенец. Телевизор был бережно завернут в пеленку и упрятан в типичную советскую коляску. Не обошлось в экспозиции и без “Пиратского телевидения”. Само по себе название смешное, особенно если знаешь эмблему – лохматого дядьку с перевязанным глазом: романтично и задорно. Однако программа передач производила гнетущее впечатление: вездесущий Владислав Мамышев-Монро в образах всех кинодив подвергался каким-то нечеловеческим мукам. Ощущение было жуткое, особенно на фоне других, тихо бубнящих по углам телевизоров. Все это, и идеи, занимавшие художников, и способы их реализации, – штрихи важные и значительные в создании образа тех лет. Главное достоинство экспозиции – четкая передача атмосферы времени: “перевернутые” ценности, снятие огромного количества запретов, дух свободы и вседозволенности, одурманивший умы.
В 90-е же стала развиваться и присущая современному искусству циничная ирония. То, что художники держат в своем арсенале такого рода иронию до сих пор, показательно: общество сохраняет некоторые черты, а порой и усиливает их. И в этом смысле способность искусства пророчить кажется поразительной. Так, например, группа художников АЕС+Ф в 1996 году в “Исламском проекте” изобразила Манхэттен с полуобугленными небоскребами и свежевозведенными среди них мечетями, а статую Свободы, окруженную мусульманскими орнаментами, в накинутом на лицо покрывале. Осенью 2001 года мир активно заговорил об исламе, о мировом терроризме…
Художники АЕС+Ф всегда отличались жестокостью. Из-за реалистичности многих их жестоких проектов о работах группы ни говорить, ни даже думать не хочется. Подозреваю, что концепция искусства АЕС+Ф, А. Звягинцева, А. Балабанова коррелируется со Средневековьем, с тональностью того же Гийома Машо. Впечатление от них одинаковое. Весьма схоже они на мой взгляд указывают человеку на его жестокость, злость, упрямство, грубость и черствость, но не показывают дороги к выходу.
Возникает вопрос: а вдруг причина современной жестокости в искусстве – не более чем в лени человека? Я не виню современных творцов в отсутствии трудолюбия. Однако напоминаю: чтобы заставить человека совершить тот или иной поступок, проявить грубую силу легче. Гораздо более трудоемкий процесс – объяснить ему, почему он должен это сделать. Но искусство – не только карающий меч, оно же – и руководство к действию. “Андрей Рублев” А.А. Тарковского – фильм не менее тяжелый, чем многие современные эпатажные опусы, однако он несет надежду. Юноша Борис, отливающий купол, – пример увлеченности и страстности, настоящей преданности делу. Человек, который глубоко счастлив, потому что делает то, что способно дарить веру. Андрей Рублев, который отказывается писать Страшный суд, говоря: “Темен народ, а разве он виноват?… ” Сейчас модно указывать человеку на его низменность. Чувствуется дефицит гуманизма. Это какой-то очередной промежуток на великой спирали бытия. Или, может быть, это не спираль?
К современным арт-трендам можно относится с легкой иронией, как к атрибуту моды, но можно поверить высказываемым идеям и принять их за сигнал к действию. Понять, что человек по сути своей ужасен, жалок и что ценить его не очень-то нужно. В этом-то и заключается дуализм модерновых тенденций. Возможно, мотив жестокости в современном искусстве – это очередное искушение, посланное людям? Жестокость, как ядерное оружие, всегда готова подействовать на мир.
Выбор же остается за людьми.