Повесть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2008
один
В половине второго детский голос начал звать маму.
Ребенок плакал, умолял впустить, клялся, что больше так не будет, обещал всегда слушаться, жаловался на голод и холод. Когда мольбы нон-стоп перевалили за два пополуночи, народ начал выглядывать в окна, и оказалось, что у третьего подъезда стоит мальчик, освещенный прожектором, установленным на крыше. Жильцы потихоньку закипали: какая-такая мамаша выставила дитё в шортах и футболке? Хотя для шестидесятой параллели ночи стояли удивительно теплые, но мало кто из проснувшихся хотел бы оказаться на улице в трусах и майке, особенно когда вовсю свирепствуют комары.
Жильцы начали выскакивать на балконы.
– Э, малец, ты совсем рехнулся?
– Что вы кричите, ребенок заблудился!
– Милицию надо. Пацан, ты чей?
Ребенок не отвечал. Он смотрел на балкончик третьего этажа, оттуда на него пялились три кошки.
– Он что, внук этой бабы, что ли?
– Ну вы же слышали: он маму зовет.
– Да у нее, кроме кошек да собак, дома никого не водится, даже мужика!
– Милицию, милицию надо! Эй, пацан!..
Марину Васильевну разбудил даже не звонок в дверь, а последовавший за ним отчаянный перелай Капитоши, Чумки и Чапы, изолированных на ночь друг от друга на лоджии, балкончике и кухне. Глянув на часы – кому не спится в ночь глухую? – встала с постели и пошла к двери.
– Кто там?
– Ты что же делаешь, курва? Что мальчонка-то твой под окнами причитает, весь дом перебудил?
Голос принадлежал соседке сверху, вздорной бабе предпенсионного возраста. Марина Васильевна выждала, пока баба проорется, потом поинтересовалась:
– Вы меня ради этого подняли в третьем часу ночи?
Оказалось, что соседка за дверью не одна, вместе с ней возмутилось еще два человека:
– Ты ребенка пустишь домой, или мы милицию вызовем?
– Совсем сдурела, училка?
– Что за бред, какого ребенка? – Она распахнула дверь, нимало не заботясь тем, что дух от тридцати двух кошек и трех собак не может озонировать тесную однокомнатную квартиру.
Делегация поморщилась, но позиций не сдала.
– Чего над ребенком издеваешься, интеллигенция?
– Полную квартиру тварей всяких держишь, а сына на улицу гонишь! Не стыдно, мамаша херова?
– Вы в своем уме? – вспыхнула Марина Васильевна. – Я здесь больше десяти лет живу, давно можно было заметить, что у меня нет детей.
Все замолчали. За спиной надрывались собаки.
– В милицию бы… – растерянно предложил сосед, не без интереса разглядывая ночную рубашку хозяйки.
– Он под твоим балконом кричит, – добавила Вздорная Баба.
Марина Васильевна решила, что проще разобраться на месте, нежели вести непродуктивный спор в неглиже.
– Сейчас выйду.
Вопреки ожиданиям, соседи не спустились вниз, пока она надевала халат и куртку. Они по-прежнему торчали под дверью, что-то горячо обсуждая. Когда Марина Васильевна вышла на площадку и захлопнула дверь, возмущенная интеллигентскими замашками старуха со второго этажа предложила:
– Ты там посмотри… ну, вдруг не твой, а знакомых… чего же иначе он приперся?
– Прекратите нести чепуху! Разбудили – ведите, и нечего хвостом вилять.
Делать нечего, пришлось спускаться всем вместе.
На первом этаже все остановились перед распахнутой настежь дверью из подъезда.
– Простите, может, я чего-то недопонимаю. – Марина Васильевна оглядела визитеров. – Вам не кажется, что, если бы ребенок был моим, он мог вполне цивилизованно войти и позвонить, а не кричать под балконом, как приблудный кот.
Простота и изящество этой мысли буквально поразили соседей. С улицы доносились жалобные всхлипы, все четверо стояли и не знали, что делать дальше: то ли разбираться до конца, то ли позволить событиям исчерпаться самопроизвольно. В конце концов Марина Васильевна сделала шаг к двери, и тут началось самое дурацкое приключение в ее жизни.
Едва стихийная комиссия по чрезвычайному положению оказалась во дворе, ребенок с криком: “Мама! Мамочка!” бросился к Марине Васильевне и уткнулся зареванной, в черных разводах мордочкой ей в живот.
– Вот сука… – протянула Вздорная Баба.
– Да ее точно в милицию надо! – Мужик яростно засопел и поспешил восвояси.
Старуха ничего не сказала. Она плюнула на Марину Васильевну и пошла следом за сбежавшим соседом.
Зато Вздорная Баба продолжала:
– Что же ты, сука, делаешь, падла ты несусветная?! Это же как оскотиниться надо, а?! Да тебя убить за такое мало…
Мальчик на мгновение оторвался от ничего не понимающей “мамы” и сердито посмотрел на Бабу.
– Дура.
У соседки отвисла челюсть, но она быстро пришла в себя:
– Ах ты, пи…деныш…
Рука “мамы”, вся в царапинах и аллергических пятнах, перехватила подзатыльник.
– Не смейте бить ребенка! Завтра мы вызовем милицию и во всем разберемся.
– Не трогай меня, сука! Учить она меня будет! Я детишек ночью на улицу не выгоняю! Я сейчас милицию вызову! Семеныч свидетелем будет, и тетя Клава тоже! Б…дь такая!
Марина Васильевна не стала слушать. Она взяла мальчика за плечо и повела к себе. Вслед неслась брань, орать Вздорная Баба могла долго и самозабвенно. Ладно еще, сразу следом не пошла…
Дома вновь разлаялись собаки, и Марина Васильевна оставила мальчика одного, чтобы успокоить животных. Те долго не унимались, да еще с улицы продолжала вещать соседка, и Марина чувствовала себя совершенно разбитой и несчастной.
Часам к трем все успокоилось, но появилась новая проблема: куда устроить спать ребенка? Постель в квартире имелась всего одна. Не будет же она… Чтобы хоть немного отвлечься, “мама” решила покормить блудного сына.
Тот прикорнул в коридоре на тумбочке, рядом с Римусом и Лапкой. Коты с двух сторон обложили чумазого мальчишку, подрагивали хвостами и громко мурлыкали. Носик ребенка во сне непроизвольно морщился: коты пометили всю квартиру раз по сто каждый.
– Эй, существо, – Марина тронула мальчика за плечо.
Мальчик открыл глаза.
– Ты есть будешь?
Кивок.
– Ступай, умойся – и на кухню.
Она проводила его в ванную, выдала полотенце и ушла готовить ужин.
В холодильнике оставались лишь йогурт, кусочек сыра и граммов сто сливочного масла. Насчет хлеба немного получше – полбуханки черного и “чиабата”.
Вскипятила чай, сделала два бутерброда “так” и один с сыром, в йогурт воткнула ложечку. В ванной зашумел унитаз, потом открылся кран с водой, непродолжительное плескание – и вот умытый “сын” вошел на кухню.
Чумка, хозяйничавшая здесь уже полтора года, сперва заворчала.
– Чумочка, фу! Не обижай гостей. Проходи, мальчик, не бойся – она не кусается.
Она и вправду не кусалась. Подошла к застывшему в дверях гостю, обнюхала, лизнула в коленку – и вернулась на половичок у батареи.
“Сын” прошел к столу, уселся на табурет и начал жадно есть, запивая бутерброды горячим чаем. К йогурту так и не притронулся. Когда последний кусок батона был проглочен, мальчик сказал:
– Спасибо.
Он совершенно осоловел.
– Пожалуйста, – ответила Марина Васильевна. – Пойдем, будем тебя на ночь устраивать.
Спать на одноместной кровати тесно, но проблема крылась не в этом. Утром мальчик описался.
Марина Васильевна вскочила, как ошпаренная. Ночная рубашка неприятно липла к бедру, ребенок заворочался, отодвинулся от мокрого пятна на простыне и перевернулся на другой бок.
– Этого мне еще не хватало, – пробормотала Марина.
Часы показывали 6:24, она стояла посреди комнаты в намокшей ночнушке и не знала, что делать. Собаки уже поскуливали в своих резервациях, требуя прогулки сей же час. Но Марину терзала другая мысль: вот чужой ребенок описал ее постель. Будить ли его прямо сейчас? Ругать ли его? Черт, матрац сейчас провоняет насквозь…
Но будить мальчишку Марина Васильевна не стала. Она пошла в ванную комнату и привела себя в порядок. На завтрак со вчера ничего, кроме открытого йогурта, не осталось, поэтому следовало хватать собак и бежать в ночной магазин.
Всех денег в кошельке лежало сто рублей. Неспешно, со всеми остановками шествуя к продуктовому, Марина Васильевна так и этак прикидывала, как бы так извернуться и протянуть с этой суммой до понедельника. По всему выходило, что завтра есть будет нечего. Занимать у матери не хотелось, Наташа далеко, Верочке и так полторы тысячи должна за стрижку и уколы для собак. Ребенка нужно срочно сдавать в питомник… тьфу, приют. Вот накормить только – и сразу в приют.
В конце концов сумка Марины Васильевны вместила в себя литровый пакет молока, пять яиц и немного вареной колбасы. Собаки, ожидавшие на улице, облаивали немногочисленных прохожих, но, по счастью, в драку не лезли. Отвязав их от перил, Марина поспешила домой.
Когда она вернулась, на двери в квартиру кто-то уже написал мелом “СУКА”. От ярости сжалось сердце и перехватило дыхание. Наверняка нет еще восьми, но кто-то не поленился, встал в субботу пораньше и тщательно вывел большими жирными буквами и красивым почерком. Марина Васильевна вынула носовой платок и наскоро стерла неприличное слово.
На пороге ее встретили Римус и Лапка. Пока Марина переобувалась, ей что-то показалось странным, и она не сразу сообразила, что свет в прихожей включен, а пол – влажный и слегка пахнет хлоркой. В ванной шумно лилась вода, что-то шмякалось, и детский голосок напевал: “Жесткокрылый насекомый знать не знает, что летает, деревенский даун Яша, аксельбантами слюна”… Марина не стала дослушивать, что там случилось с несчастным Яшей и жуком; отнесла покупки на кухню, и там тоже обнаружила тщательно протертый пол, а также зажженную под чайником конфорку и приготовленные бутерброды на столе.
Она заглянула в комнату. Кровать без матраца, дверь на лоджию слегка приоткрыта. Марина выглянула в окно. Матрац висел на парапете и сушился на майском ветерке. Рядом проветривалось одеяло.
– Привет.
Марина Васильевна вздрогнула и обернулась. Мальчик в одних шортах стоял на пороге, держа в руках кое-как отжатое белье.
– Здравствуй.
– Не сердись, пожалуйста, что я… ну, это… – Мальчик опустил глаза. – Я больше не буду.
– Я надеюсь.
Мальчик прошел к лоджии, открыл дверь, шикнул на котов и начал развешивать на бельевых веревках простыню, пододеяльник и наволочки.
Марина наблюдала за его движениями со смутным чувством гордости и жалости.
– Ты чей? – спросила она, когда последняя прищепка вцепилась в мокрую ткань.
– Евгений.
– Очень приятно, но я спросила, чей ты.
– Твой.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так.
Глаза мальчика заблестели, и Марина Васильевна поторопилась уйти от опасной темы:
– Ладно, потом поговорим. Я сейчас приготовлю завтрак, а ты…
Чем его занять? Дома все книги по математическому анализу, теории больших чисел и прочая специальная литература, в компьютере никаких игр, телевизора нет…
– Можно, я с тобой?
– Что?
– Можно, я помогать буду?
– Ну помогай…
Чайник уже вскипел. Марина Васильевна выложила на доску колбасу и принялась нарезать мелкими кубиками.
Евгений без лишних слов разбил яйца в небольшую миску, посолил, добавил молока и довольно ловко взбил вилкой.
– Перец есть? – спросил он.
Пораженная, Марина долго не могла понять, чего он хочет. Дети так умеют?
– Ма, перец есть, я спрашиваю?
– Нет, не покупала.
Он пожал плечами, зажег газ и поставил на огонь сковородку. Двигался Евгений настолько уверенно, будто всю свою недолгую жизнь провел на этой кухне. Вынул из холодильника бутылку с маслом, немного полил на чугунное дно, поставил обратно.
– Все нарезала? – Он посмотрел на “маму”.
Та машинально кивнула. Мальчик деликатно оттеснил Марину Васильевну от разделочной доски, вилкой сгреб колбасу на сковородку, чуть перемешал. Пока колбаса начала шкворчать, Евгений успел вымыть доску, убрать в мусорное ведро скорлупу и протереть кухонный стол губкой.
– Ма, ты бы хоть кошек покормила.
Марина Васильевна безропотно подчинилась. Достала из шкафчика мешок с сухим кормом и пошла сыпать в миски питомцам. А когда вернулась, на тарелках уже исходила ароматным паром яичница.
– Мыть руки – и завтракать! – скомандовал Евгений.
Пока ели, никто не проронил ни звука. Марина Васильевна старалась не смотреть на постояльца и уж тем более – не разговаривать. Мальчик – она даже в мыслях не называла его по имени, не желая устанавливать хоть какой-то контакт, – тактично молчал и разглядывал кухню.
– А где папа? – спросил он вдруг.
В это время в дверь кто-то требовательно позвонил.
Ни свет ни заря в третье ОВД прискакала всем здесь хорошо знакомая гражданка Ферапонтова Таисия Павловна одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения. Разумеется, за участковым.
– Мне бы… Лопаницына… совсем… беспредел… – не могла отдышаться гражданка.
– Пишите заявление. – Сержант за стеклом широко зевнул, не прикрыв рот рукой.
– Ну какое… заявление… мне участковый…
– На дежурстве ваш участковый. Где находится опорный пункт, вам известно. Часы приема тоже. Туда и приходите.
– Но ведь беспредел…
– Пошла вон, дура!
Таисия Павловна заревела. Легко, без всхлипываний и прелюдий, зарыдала в голос, и если на крик помощника дежурного выглянул только оперативник Ленька Ряпосов, то концерт гражданки Ферапонтовой смена вышла послушать в полном составе.
– Где Лопаницын? – Начальник дежурной смены подполковник Граф невозмутимо прихлебывал из кружки с надписью “Russian vodka” какой-то горячий напиток.
– В гальюн отлучился, – доложил сержант.
– Появится – пускай уймет родственницу! – распорядился Граф, и шоу закончилось, даже Ферапонтова заткнулась.
Лопаницын не заставил себя долго ждать.
– Что вы здесь делаете? – не поздоровавшись, спросил он.
– Беда, Петенька, беспредел…
– Перестаньте говорить это слово, у вас каждую неделю беспредел. Что, опять Кокорина нелегальной проституцией занимается? Или Богданов ворует?
– Я, между прочим, всегда по делу говорю, нечего насмехаться. У нас происшествие в подъезде ночью было.
– А почему утром прибежала, если происшествие ночью? Хватит мне мозги пудрить, полтора часа до сдачи смены осталось.
– Так я потому и пришла. Эта дура из тридцать четвертой сына на ночь глядя выгнала на улицу, он до трех под окнами орал, как недорезанный. Ты бы припугнул ее, что ли, совсем распоясалась баба.
– Кто? Эта, с кошками-собаками? – Петр еще больше помрачнел. – Идите-ка вы домой, Таисия Павловна. И не надо сюда приходить, у меня неприятности из-за вас.
Ферапонтова оскорбилась:
– Вот из-за таких, как вы, детей потом и убивают!
– Идите-идите. – Он собрался уже уйти, но тут резко обернулся: – Кулик ее фамилия?
Таисия Павловна мелко-мелко закивала, предчувствуя вмешательство милиции в дела училки.
Через десять минут старший лейтенант Лопаницын вернулся в дежурную часть и подсел к Галке Геращенко, инспектору ОППН.
– Галочка, дело есть.
– Как мило. Излагай.
– Помнишь, осенью ребенка искромсали на моей земле?
– Допустим. Ты хочешь сказать, что тогда не того взяли? Опять труп?
– Никаких трупов, не боись. Наоборот. Тут такая история… сама знаешь, моя тетка если ляпнет чего, то надо делить на тринадцать…
– Хватит мяться, говори, что хотел.
– По тому делу свидетелем проходила некто Кулик…
– …Марина Васильевна, – кивнула Галка. – Я у нее в институте училась.
– Че?
– У меня, Пятачок, высшее педагогическое образование, не чекай.
– Короче, к ней надо сегодня сходить. – Лопаницын даже на “Пятачка” не обиделся.
Геращенко заразительно расхохоталась:
– С чего бы это? Передашь по смене, там Загрибельный будет, он со свежими силами…
– Ты же ее знаешь, она мужиков терпеть не может.
– Лопаницын, – окликнул Петра начальник, – что там твоя родственница настучала?
– Виктор Николаевич, ну что вы, в самом деле…
– Докладывай.
– Якобы гражданка одна выгнала ночью маленького ребенка из дому.
– В чем криминал?
– Ни в чем. Только баба… гражданка эта проходила свидетелем по делу Иртегова. Помните, она за месяц до убийства телегу накатала, что во дворе находит выпотрошенных кошек да собак?
– …животных с вырезанными половыми органами, – процитировал по памяти начальник. – Если бы не она, искали бы твоего Иртегова до морковкина заговенья. Что, очередного маньяка решила на живца поймать?
Лопаницын исподлобья глянул на начальника:
– Вам смешно, а она меня задрочила совсем: почему да почему вовремя на сигнал не отреагировали, мальчик бы живой был…
– Фильтруй базар. – Галка пихнула лейтенанта локтем в бок.
– Отвянь, – огрызнулся старлей.
Граф жестом прекратил перебранку. Участковый продолжил:
– Вся байда в том, что она бездетная. А ребенок называет ее мамой.
– Усыновила? – Брови Графа взлетели вверх.
– У меня таких сведений нет.
Раскачиваясь на ступнях, начальник немного пожевал губами, а потом расцепил сложенные за спиной руки и сложил ладони перед собой.
– Так, мальчики-девочки, ноги в руки – и к этой дамочке. У вас час времени до развода, и лучше вам в этот интервал уложиться. Разберитесь там как следует и накажите, сами понимаете, кого попало…
– Мы не успеем, – категорически заявила Геращенко.
– Это уже не мои проблемы. Да пошевеливайтесь уже!
Из отделения Лопаницын и Геращенко вышли молча, так же в полном молчании дошли до нужного дома, и только у подъезда старлей нарушил молчание:
– Кто будет говорить?
– Как мило, что ты решил обсудить со мной этот вопрос. И что ты имеешь предложить?
– Говорить будешь ты.
– Благодарю за доверие. Но достойна ли я?
– Это приказ.
– А, ну конечно! У вас ведь на одну звездочку больше… Лопаницын, я тебе эту подставу еще припомню. Пошли.
Они неторопливо поднялись по лестнице на третий этаж. Петр чувствовал себя последней сволочью.
– У нее точно детей нет? – уточнила инспектор Галка.
– Даже внуков.
– Смешно, аж спасу нет…
Лопаницын заметил меловые разводы на двери.
– Сука…
– Это ты кому?
– Не тебе. Написал кто-то на двери.
Галка подслеповато приблизила лицо к филенке.
– Очень мило. Нездоровая атмосферка на вашей земле, товарищ страшный лейтенант.
Петр решительно утопил кнопку звонка.
– Сиди, я открою. – Марина встала из-за стола.
Собаки заходились в истерике. Слишком много несвоевременных визитов за последние сутки.
На пороге стояли мужчина и женщина в милицейской форме. Так, похоже, вызывать никого не придется. Кто-то уже вызвал.
– Здравствуйте, Марина Васильевна, – приветствовала женщина. – Вы позволите войти?
– И вам здравствуйте. Прошу. – Хозяйка отступила в глубь прихожей.
Капитоша с Чапой уже сипели от лая, и только Чумка успокоилась и теперь довольно дружелюбно разглядывала незнакомцев.
Милиционер пропустил свою спутницу вперед, затем вошел сам и закрыл за собой дверь. Резкий кошачий запах ударял в нос, и мужчина, и женщина заметно напряглись, пытаясь скрыть гримасы отвращения. В освещенном коридоре Марина узнала и участкового, и Галину.
– Галочка? А ты разве не в школе работаешь?
– Как видите, – пожала плечами гостья. – Инспектор отдела по профилактике правонарушений несовершеннолетних. Вот мое удостоверение.
– Это так называемая “детская комната милиции”? – догадалась Марина Васильевна, так и не раскрыв корочки.
– Что-то вроде. Так где ваше чадо?
– На кухне, завтракает. Вы уж простите меня – запах от животных… Да вы не разувайтесь…
Взрослые прошли на кухню. Мальчик сидел, уткнувшись носом в тарелку, как будто чувствовал, что пришли по его душу.
– Здравствуйте, молодой человек. – Геращенко не стала приближаться к ребенку вплотную. Она присела на банкетку у двери, сравнявшись с мальчиком в росте. – Меня Галина Юрьевна зовут. А тебя как?
Мальчик не откликнулся. Только сжал кулаки и еще ниже склонился над тарелкой.
– Вы раньше этого ребенка встречали? – Не дождавшись ответа, Геращенко обратилась к Марине Васильевне.
– Я к детям младше пятнадцати даже подходить боюсь. Так что ничего ответить не могу. Может, он тут где-то поблизости и гулял раньше, но я не видела… не могла видеть.
– Но ведь почему-то именно вас он выбрал, – вмешался участковый. – Малой, ты почему Марину Васильевну выбрал?
Малой сжался в комок и совсем отвернулся. Галка свирепо глянула на Петра и постучала пальцем по лбу. Затем снова повернулась к хозяйке:
– Ребенка нужно эвакуировать. Возможно, ему потребуется медицинская помощь и помощь психолога…
В этот момент мальчик заревел и кинулся к Марине Васильевне:
– Ма, не отдавай! Я буду хорошим!
Марина неумело приобняла найденыша за плечи и растерянно посмотрела на Галину и участкового, а Петр, оказавшийся в такой ситуации впервые, нерешительно топтался на месте. Детский плач Лопаницыну был вообще серпом по одному месту. Что теперь с этим угланом делать? Вязать, кидать через плечо – и на выход? Так он кипеш подымет на весь двор…
Пожалуй, единственным человеком, сохранявшим в этой ситуации хладнокровие, оказалась лейтенант Геращенко. Она грациозно встала с низкого сиденья, подошла к ребенку, ласково прикоснулась к его лбу – и тут же резко отдернула:
– Ой, да он горячий! “Скорую” надо.
При этом она отчаянно подмигивала Марине Васильевне. Слава богу, той достало здравого смысла подхватить обман.
– Телефон в коридоре, – подсказала хозяйка.
Вскоре из прихожей донеслась взволнованная речь инспектора:
– Алло, “скорая”? Ребенку плохо… Сорок градусов… Восемь лет… – Оторвавшись от трубки, Геращенко крикнула: – Имя какое у мальчика?
– Евгений, – поторопилась ответить Марина Васильевна.
– Женя Кулик. – Геращенко самовольно нацепила найденышу фамилию. Впрочем, действовала она быстро и четко. – Что? Мальчик, конечно, мальчик… Емельяна Пугачева, семнадцать “а”, квартира тридцать четыре… Откроем, откроем дверь! Ждем.
Она положила трубку и позвала участкового:
– Петр Ильич, можно вас на минуту?
Конфузясь, Лопаницын протиснулся на выход.
– Дуй вниз, предупреди врачей: пусть ведут себя с пацаном, как с тяжелобольным. И больше не подымайся, внизу жди.
Старлей с благодарностью посмотрел на коллегу и шумно распрощался:
– Ну, до свидания, я думаю, вы тут как-нибудь без меня… – И собаки яростно залаяли ему вслед.
Хозяйка ничего не успела ему ответить, скованная плачущим ребенком, который и вправду начал нагреваться от переживаний. Сдерживать собак и запирать дверь пришлось Галке.
– Галина Юрьевна, он горячий. – Голос Кулик отвердел, стальной препод вытеснил из Марины Васильевны все материнские инстинкты. – И его действительно надо везти в больницу.
– Это у них от страха бывает.
– У кого это – “у них”?
– У детей, – пожала плечами Галина Юрьевна.
В возрастной физиологии Марина Васильевна не разбиралась, но слова инспектора (да какой она инспектор, Галка она Геращенко!) показались слишком циничными. Такая бездомному щенку на улице кусок хлеба не подаст.
– Мамочка, не отдавай меня, пожалуйста, – сквозь слезы просил мальчик. – Я не хочу, я боюсь!
Все тридцать две кошки скребли на душе у Марины Васильевны, да и у Галки, несмотря на профессиональную закалку, тоже щемило сердце. Ребенок явно домашний, ухоженный: шорты новые, ребра не торчат, пострижен красиво, но главное – ногти. Такие ухоженные ногти не у каждой благополучной девочки встретишь, не то что у сорванца восьми лет. Ребенка до недавнего времени холили и лелеяли, вне всякого сомнения. Может, его украли, а он сбежал от похитителей? Как бы там ни было, Галина чуяла, что этот Евгений – парень непростой и принесет еще немало сюрпризов. От предчувствия у нее даже уши заболели.
Не успели женщины общими усилиями успокоить ребенка, как в дверь позвонили: приехала “скорая”.
Кто бы мог подумать: каких-то восемь-десять часов бок о бок с совершенно незнакомым ребенком – и столько переживаний. До полудня Марина места себе не могла найти: хотелось бросить все дела и отправиться в приемник-распределитель, или как он еще называется, чтобы извиниться перед Евгением за свое вероломство. Однако, едва она собралась с духом и даже пошла переодеваться, у Гаврика возобновился кровавый понос. Еще неделю назад казалось, что кот пошел на поправку, но, видимо, это были пустые надежды. Пришлось изолировать больного – во избежание повторной эпидемии.
Пока убирала за больным, пока консультировалась по телефону с ветеринаром, пришел Дедка – принес банку огурцов.
Вот уж чего-чего, а визита родителя Марина ожидала в самую последнюю очередь. Понятно, что огурцы – лишь предлог, просто отцу приспичило выяснить, о чем это с самого утра судачат соседи.
– Огурцов тебе принес. – Дедка демонстративно поморщился.
– Я еще прошлую банку не одолела.
– Так и будешь меня на пороге держать?
– У меня не прибрано…
– У тебя никогда не прибрано, засралась совсем!
Марина Васильевна отступила в коридор:
– Зайди и успокойся.
Но Дедка закусил удила. Он орал на весь подъезд о позоре, о кошачьем дерьме, о том, что людям стыдно в глаза смотреть, и даже назвал ее б…дью, что до сих пор позволяла себе только мать.
Поэтому дальше Марина слушать не стала. Вступать с родителями в открытую конфронтацию не было никакого желания – хватало соседей. Она захлопнула дверь и пошла проветривать квартиру: через час должен прийти дипломник, а вслед за ним потянутся клиенты-абитуриенты, сегодня не меньше шести… Много еще сегодня дел.
Например, покормить зверей и поймать вора.
Процесс кормления не представлял из себя ничего интересного: Марина Васильевна приходила на точку, где ее уже поджидали животные, выкладывала звериную еду в пластиковые подложки из-под мясных полуфабрикатов и, дабы не смущать дворняг своим присутствием, удалялась прочь. Число таких точек по всему району в лучшие времена, пока Наташа с мужем жила в соседнем подъезде, достигало восьми. Без сестры Марина могла обойти максимум шесть, да и то – если хватало денег. Нынешним маем осталось лишь три. Да и те кто-то грабил.
Узнала об этом Марина, как водится, случайно. Жители домов, прилегающих к точкам, крайне негативно относились к благородным порывам Марины Васильевны и всячески пытались урезонить “чокнутую профессоршу”: мол, от бездомных животных лишь грязь да вонь, и детям небезопасно, и вообще… На это Марина предлагала избавиться от этой проблемы радикальным способом, то есть разобрать дворняг по домам, их всего-то во дворе десять-пятнадцать штук. Почему-то сразу после этого граждане сникали и рассасывались. Но вдруг одна дамочка заявила:
– Может, вы и бомжей мне прикажете у себя оставить?!
– Разве я бомжей кормлю? – удивилась Марина Васильевна.
– Вы, может, и не кормите, а как только уходите, появляется какой-то бич, разгоняет ваших кошек да собак и сам все жрет. Этак он скоро всю компанию свою притащит!
Пренеприятное известие.
Марина как следует осмотрела место кормления и увидела, что кто-то аккуратно составил одну в другую импровизированные мисочки. Ясно, что это сделали не кошки. Вмешательство человека она обнаружила и на другой точке: там чья-то заботливая рука начисто вымела весь мусор из закутка, образованного торцевой стеной пятиэтажки и кустами сирени. Мысленно оторвав аккуратисту руки, Марина Васильевна поклялась себе, что выследит подонка и отучит воровать еду у бессловесных тварей.
Поэтому, едва занятия закончились, Кулик переоделась, собрала две сумки питания и отправилась мстить.
Не зря говорится в народе, что на ловца и зверь бежит. Была ли тому причиной твердая решимость Марины Васильевны схватить с поличным злоумышленника, или над ним тяготел рок, а только вор попался сразу. Марина выждала десять минут – и вернулась к месту кормления. Там, усевшись на пластиковый ящик (с собой, видимо, притащил), жадно ел кошачий корм однорукий человек неопределенного возраста. Марина Васильевна издала воинственный клич и бросилась в драку. Не то чтобы в пылу борьбы она шибко помяла противника, но лицезреть ожесточенную схватку сбежался весь дом. Бомж не очень-то и отбивался – куда там, с одной рукой? – только ныл, что есть нечего, умолял не обижать, клялся, что больше не будет… Словом, порок потерпел сокрушительное поражение, вор стремглав бежал с поля боя.
Едва остыв от праведного гнева, Марина Васильевна дополнила миски, подождала, пока животные наедятся, и отправилась дальше. И тут же заметила, что вор плетется вслед за ней. Не вплотную, конечно, на почтительном расстоянии, но Марина растеряла уже весь запас отваги, и ей чудилось, что сейчас это чучело однорукое нагонит ее и убьет.
Мимо проехала маршрутка. До остановки, оказалось, всего-то шагов пятьдесят, и Марина Васильевна с высокого старта преодолела это расстояние в мгновение ока, не боясь показаться смешной и нелепой. Она вошла в салон, двери захлопнулись, “пазик” тронулся с места. Лицо Марины озарила злорадная улыбка: она увидела через заднее стекло нелепо вытянувшуюся физиономию бомжа.
Впрочем, через три остановки ей все равно пришлось выйти, потому что автобус шел в центр, в южную часть города, а это лишние полчаса на возвращение. К тому же кормления никто не отменял.
Бомж настиг Марину Васильевну, когда она выкладывала кошачью еду на точке номер три. Ворвался в закуток между гаражами, дворняги порскнули кто куда, и Марина поняла, что теперь ей не убежать. Ну как она не додумалась, что этот подонок вычислил все места кормления? Набрав в легкие побольше воздуха, Кулик приготовилась кричать.
– Дай, пожалуйста, хлебушка. – Бомж, похоже, сам не ожидал встретить здесь кормилицу и оттого выглядел более попавшимся, чем Марина Васильевна.
В пылу драки бич представлялся Марине взрослым, даже пожилым мужчиной, пусть худым, но достаточно сильным и потому вдвойне отвратительным – надо же, справился с десятком кошек и одной собакой! Теперь же, глядя в испуганные глаза вора, ей стало ясно, что парнишке-то в лучшем случае восемнадцать.
– Чего? – глупо переспросила Марина.
– Поесть дай, – совсем оробел однорукий.
В сумке у Марины Васильевны остался паек только на здоровенного кобеля, обитавшего в районе института, которому студенты физмата дали кличку Матан. Справедливо рассудив, что полбуханки ржаного и триста граммов дрянной соевой колбасы для завтракавшего дворняги будет многовато, Кулик разделила порцию Матана пополам. В мгновение ока расправившись с подачкой, бомж сыто рыгнул и посчитал нужным отрекомендоваться:
– Пиворас.
– Что “раз”? – не поняла Марина.
– Зовут меня Пиворас. Литовская фамилия.
Марина Васильевна критически оглядела Пивораса. На литовца не похож: смуглый, чернявый, он больше на цыгана смахивал.
– Если литовская, то ударение на первый слог падать должно, а не на последний.
– Так меня только так и окликают, я привык.
– А имя-то у тебя есть?
– Есть, – согласился Пиворас.
– Ну говори-говори…
–Альбин Петрович.
Час от часу не легче.
– Только ты меня так не зови. – Бомж опасливо огляделся.
– Почему?
– Побьют. Меня много бьют. Поймают за углом, спрашивают: как имя-отчество? Я отвечу, а меня ботинком по яйцам. Руками не бьют, брезгуют… Только ты не брезгала. – Голос Пивораса потеплел.
– Ты где живешь-то, Альбин Петрович? – Марина Васильевна заглянула в сумку, мысленно попросила прощения у Матана и отдала остатки хлеба и колбасы бомжу.
– У меня есть дом, – горячо заговорил Пиворас, – есть-есть! И деньги, и машина тоже есть. Только я не живу там.
– Где? В машине?
– Да нет же, в доме. – Альбин Петрович посмотрел на Марину, как на сумасшедшую.
– Почему?
– Дорого его содержать. Электричество, газ, коммунальные услуги, да и просто квартплата… Да и на машину бензина не напасешься, – добавил он, немного подумав.
– А деньги тебе на что?
– Ну да, – хмыкнул бич с таким превосходством, будто это он кандидат наук, а Марина на улице побирается. – Их же украсть могут!
– Украсть?
– Конечно! Я же говорил: поймают за углом, спросят, как зовут, а потом ботинком по яйцам – и все заберут. Не, я с деньгами не связываюсь.
– Так ты мне скажешь, где живешь? – повторила вопрос Марина Васильевна.
– Там, – махнул рукой Пиворас.
Между тем в закутке стало темно, начал накрапывать дождик. Пиворас вызвался проводить Марину Васильевну, и та милостиво позволила. Расстались на перекрестке, неподалеку от места стычки. Парень явно не дружил с головой, но оказался вполне вменяемым и милым, обещал не обижать Марининых зверей, если она и ему что-нибудь будет приносить.
Дома Марине едва хватило сил накормить своих питомцев и выгулять собак. Не поев сама, она переоделась и бухнулась в кровать.
Ночью умер Гаврик.
Пиворас не врал. У него действительно имелись и дом, и машина. Деньги, кстати, тоже не представляли проблемы: мать Альбина Петровича владела лесозаготовительной фирмой. Однако синдрома бродяжничества вышеупомянутое благосостояние не отменяло, так что матушке, а заодно и секретарю и двум охранникам скучать не приходилось.
Доктор сообщил маме, что у сына гебоидный синдром и дромомания – всего лишь следствие. Лиана Степановна накупила лекарств, наняла сиделку, но Альбин умудрялся линять даже будучи запертым с опытной нянечкой в одной комнате. Обычно его находили на лесопилке недели через две-три. Грязный, вшивый, но весьма довольный собой, он делил кров с китайцами, ютившимися в вагончике. Китайцы знали, что Пиворас – сын хозяйки, по-этому относились к пареньку с пиететом, сам же Альбин китайцев любил за то, что они всегда улыбаются и кивают. Естественно, когда Аскольд, мамин секретарь, в сопровождении отлитых по одной форме бугаев Коли и Коли-второго являлся узнать, не здесь ли обитает Альбин, Пивораса сдавали с потрохами, но он не обижался. Он знал, что через месяц или два снова сюда вернется.
Однако нынче все шло навыворот. Оба Коли сторожили вагончик денно и нощно, перепугали весь рынок, на котором Альбин обычно зарабатывал себе на жизнь (воровать он не умел совершенно, поэтому средства добывал относительно честно – попрошайничал и таскал баулы торгашам), но нигде барского дитяти не нашли. Дитятке было семнадцать весен, оно вполне сносно успевало по школьной программе – ему, между прочим, предстояло сдавать ЕГЭ, – и вот исчезло, подлое. Двое-из-ларца (так именовала охранников Лиана Степановна) тихо зверели и поклялись друг другу выдрать барчука, едва отловят. Не нужно думать, что Одинаковы-с-лица (а так Николаев называл сам барчук) были какими-нибудь тупыми братками, это вовсе не так. Коля-второй, например, закончил местный физмат и, между прочим, несколько раз помогал Марине Васильевне хоронить ее зверей, а просто Коля имел первый юношеский разряд по шахматам. Такое уж им выпало счастье: вырасти здоровыми, красивыми парнями одного типа внешности, не робкого десятка. Аскольд подобрал их сам, когда хозяйка (барыня, как ее называли Двое-из-ларца) распорядилась нанять толковых ребят в охрану. Барчук Николаям скорее нравился, но, едва у него начинались эти закидоны с окнами и дверьми, – готовы были растерзать.
К чести Одинаковых-с-лица следует заметить, что все маршруты и знакомства своего подопечного они знали досконально. Например, Альбин Петрович довольно близко знался с Андрюшей. Этот здоровенный детинушка в пузырящихся трико и резиновых сапогах, умственно отсталый с детства, был королем уличных реприз и всеобщим любимцем Большой Ольховки. Издалека он кажется большим ребенком, но стоит подойти ближе, и вы начинаете понимать, что встречаете Андрюшу не первый уже десяток лет, и загорелое детское лицо покрыто белыми морщинками у глаз, и волосы седые… Потом десяток шагов назад – и время опять невластно, и вы хихикаете, когда Андрюша подходит к этакой расфуфыренной даме и говорит нараспев:
– Привет! А ты похудела! Ножки тонкие, жопа толстая!
Дамочка не знает, куда деваться, а кавалер стоит, ждет ответа: он же светскую беседу начал. Мало кто отваживался продолжать подобный разговор, а одна тетка возьми да скажи:
– Ты тоже похорошел!
– Правда? – обрадовался Андрюша. – Ну тогда пойдем, жениться будем…
Иногда он сидит с бабками, торгующими семечками, и рассказывает о комнатных цветах:
– Прихожу домой, а там фиалки. Смотрят такие, хитрющие такие… Я говорю: “Ну что смотрите?” А они хитрые, смотрят, ничего не говорят… А герань не смотрит, она скромная. Герань сильней люблю.
Мало кто знал, что Андрюша рисует. Рисует одно и то же – дома и окна. Пиворас был среди избранных.
К Андрюше домой Двое-из-ларца и пришли.
– Альбин Петрович у вас? – спросили они в голос у пожилой усталой женщины, Андрюшиной сестры.
– Андрюша, что ли?
– Нет, его друг. Чернявый такой.
– А, Пиворас, – поняла женщина. – Нет, давно не появлялся. А вы кто такие?
– Воспитатели, – ответили Коли, переглянувшись. – Если он появится, позвоните вот по этому номеру, у него мать волнуется.
– У кого? У Пивораса? Я думала, он сирота.
– Скоро будет, – успокоил просто Коля. – Побегает так – и преставится мамаша.
Итак, поиски пока результатов не дали. Но Одинаковы-с-лица не унывали. Они знали, что рано или поздно барчук проголодается и придет на лесопилку. Китайцев они уже настропалили.
два
Марина Васильевна все утро безудержно рыдала над издохшим котом, гладила успевшее окоченеть тело, и горю, казалось, не будет конца.
Когда сил плакать не осталось, Марина тяжело поднялась с колен и пошла на лоджию. Там отыскала в шкафу коробку из-под обуви, выстелила ее старым полотенцем, уложила внутрь останки Гаврика, а затем засунула коробку в большой полиэтиленовый мешок. На горловине нацарапала авторучкой “голова”. Накинула плащ, взяла лопату, пакет под мышку и отправилась на “кладбище”. В глубине двора, на пустыре, имелось подходящее место для захоронения, но холодная война с соседями не позволяла закапывать животных рядом с домом, так что пришлось искать место для погребения в городском парке.
Дождь не прекращался всю ночь и утром только усилился. Без зонта Марина промокла уже через минуту. Дождь стекал по волосам за ворот, капал с носа, Гаврик, хоть и худющий, становился все тяжелее – оттого, наверно, что широкую коробку очень трудно придерживать локтем. Сначала Марина Васильевна меняла руку каждые сто метров, но на полпути к “кладбищу” эти манипуляции с коробкой и лопатой вывели ее из состояния скорби – неудобство мешало сосредоточиться. Минут пять она приноравливалась, как удобнее нести инструмент и тело, ничего не добилась и продолжила двигаться прежним манером, раздраженная до крайности.
К колесу обозрения, возвышавшемуся над парком, Марина вышла в самом скверном расположении духа. Настроение не самое похоронное: хотелось вбивать гвозди в гробы врагов.
Через центральную аллею она прошла в самый дальний конец парка и остановилась у сиротливой, бог весть какими путями оказавшейся здесь скамейки. Необходимо было передохнуть и успокоиться.
Напротив в траве стоял обшарпанный автомобильчик, снятый с аттракциона “Гонки”. Почему-то вспомнился вчерашний Евгений, тот момент, когда его забирали. Господи, как он ревел… чуть голос не сорвал, бедняга. Где он, как он?
Пакет с коробкой Кулик оставила на скамейке, а сама подхватила лопату и ринулась преодолевать кустарник, за которым скрывалось “кладбище”.
Продравшись сквозь плотную стену акаций и шиповника, Марина оказалась в молодом осиннике. Следы массовых захоронений не успели затянуться, полоска земли вдоль кустарника напоминала заскорузлую рану. И сейчас Марине Васильевне предстояло ее расчесать. Тупая лопата остервенело вгрызлась в дерн…
Мор начался месяц назад. За три недели перемерло семнадцать кошек, как уличных, так и домашних, и ветеринар, к которому Марина носила больных, начал уже психовать:
– Какого черта вы тащите домой больных животных? Их легче усыпить!
Кулик не вступала в споры, хотя точно знала: нельзя решать, кому жить, а кому сдохнуть, так и до фашизма легко докатиться. Спасать нужно каждого.
Но спасать не получалось. Вся зарплата, все репетиторские гонорары уходили на лекарства, шприцы, капельницы, а животные продолжали гибнуть. Однажды за день Марине пришлось похоронить пятерых. Из десяти персов дома выжили только Римус, Лапка и Манечка, остальные, непородистые, сократились вдвое, всего кошек осталось одиннадцать. Собак болезнь миновала.
Мать с отцом не могли не обратить на это своего драгоценного внимания:
– Ну теперь-то ты перестанешь тащить в дом всех этих засранцев? Они же дохнут у тебя!
Не на ту напали. Марина уже нашла, кого забрать домой: очень многие дворняги нуждались в лечении и усиленном питании. Эпидемию вроде удалось приостановить; даже Гаврик, последний из тяжелобольных, стал проявлять интерес к жизни вообще и еде в частности. Поэтому меньше, чем за неделю, Марина Васильевна восстановила популяцию кошачьих в своей квартире и даже увеличила поголовье за счет совсем маленьких котят.
Боже, не дай вновь начаться этому кошмару: Гаврик контактировал с другими кошками, если эта зараза повторится опять… не дай Бог…
Копать трудно. Корни кустов, а также стоящих рядом осин переплелись, образовали арматурную сетку, не дающую нарушать целостность земли. Дождь чуть притих, но суглинок уже промок насквозь, сочится жидкой грязью, стекает с лопаты. В остальные разы ей помогали: ребята из института, муж знакомой кошатницы Веры Ильиничны, да и погода с апреля стояла сухая и теплая, так что проблем с рытьем могилок не возникало. Глубина в три штыка – вполне хватит для кошки.
Раздалось резкое шипение, тело пронизало до костей приятным зудом, затем что-то щелкнуло, по ту сторону кустов вспыхнул ослепительно-белый столб света – и шарахнуло так, что у Марины Васильевны заложило уши и потемнело в глазах. На ногах она удержалась лишь благодаря третьей точке опоры – лопата надежно застряла в суглинке.
С трудом расцепив пальцы, пошатываясь, пытаясь локализовать где-то в затылке комариный звон, почти на ощупь Марина выбралась на аллею и огляделась.
О существовании скамейки, где она оставила мешок с Гавриком, свидетельствовало лишь пятно копоти и труха, рассыпанная в радиусе двадцати метров. Кое-где валялись ошметки картона и полиэтилена. Погребать кота не пришлось, он предпочел рвануть на небо экспрессом, минуя длительный путь через землю.
– Гаврик… – жалобно протянула Марина Васильевна и не услышала свой голос, имя прозвучало внутри головы само по себе и заметалось эхом по таинственным недрам черепной коробки.
Из ступора ее вывел тип в спортивном костюме, под зонтом, с шарпеем на поводке:
– Что это было?
Марина скорей прочла по губам, чем расслышала вопрос.
– Взрыв. Говорите громче, я почти ничего не слышу – уши заложило.
Небритый собачник восхищенно поглядел на Марину Васильевну.
– Вы видели, как молния ударила? – радостно проорал он.
Звук проникал, как сквозь вату, но, видимо, слух все равно начал приходить в норму.
– Не знаю, – призналась Кулик. – Вспыхнуло что-то, потом взорвалось…
– Я в газету напишу, можно? Как вас зовут?
Марина замотала головой, которая тут же отозвалась чудовищной болью.
– Не надо в газету? – расстроился тип.
– Имени не надо. Пишите от первого лица.
– Спасибо! Большое спасибо! – И тип исчез так же внезапно, как и появился.
Кулик вернулась за лопатой, но вытащить так и не смогла. В сердцах плюнув на инструмент, Марина Васильевна раненым зверем ломанулась через кусты.
В автомобильчике, тесно прижавшись друг к другу, сидел промокший до нитки Евгений и с ним какой-то карапуз, явно еще дошколенок, тоже весь мокрый. У карапуза из носа стекали зеленые сопли.
Звон в голове тотчас прекратился. Марина твердо помнила, что этих двоих пять минут назад здесь не было, кроме того, пока она беседовала с восторженным типом, аллея просматривалась в оба конца, и по ней никто не шел. Откуда появились дети? И почему Евгений не в приюте?
– Как… Ты почему… Что вы здесь делаете в такую погоду? – Последний вопрос Марине Васильевне дался легче всего.
– Тебя ждем.
Исчерпывающий ответ – конкретный и по делу. Но и Марина Васильевна не вчера родилась, с толку ее сбить еще никому не удавалось.
– Вы лучше места не могли найти, чтобы меня подождать? Ты где вообще сейчас должен находиться?
– Дома…
– Ну так и иди домой.
– Но мы ведь тебя ждем.
Марина Васильевна решила, что с нее хватит, и решительно зашагала прочь, махнув рукой на детей. В конце концов, в приюте сами виноваты: прозевали подопечных – сами пускай и возвращают, а с нее никакого спроса. Конечно, придется позвонить в милицию, сообщить, где и когда видела сбежавших детей, но тащить этих цуциков домой, отогревать, кормить, одежду сушить, очередную “маму” выслушивать? – нет, увольте! А еще и собак погулять надо вывести. Дома вообще шаром покати, зачем отдала этому… как его, с неприличной фамилией?.. Полбатона колбасы съел! А хлеба сколько! И самой есть нечего, и кошкам, и собакам.
Но угнетало Марину Васильевну вовсе не плачевное состояние собственного бюджета. За спиной сквозь шум дождя частили две пары ног, и с каждым шагом избавиться от этого молчаливого конвоя становилось все проблематичнее.
В этот момент конвой прервал молчание:
– Ма, я устал.
Кулик, кляня судьбу, приказала себе не оглядываться.
Нытье продолжалось, хотя Евгений и уговаривал младшего партнера немного потерпеть, и даже сердито шикал на него. В конце концов жалобные просьбы переросли в громогласный рев, Марина не выдержала – и прибавила шагу.
– Мамочка! – орал карапуз. – Мамочка, устал! Мамочка, понеси!
Дудки, никого она не понесет, идите сами.
– И я вам не мамочка, – сурово бормотала Марина Васильевна. – И никому не мамочка.
Рев постепенно отдалялся, идти стало легче, злость даже согревала. Нудный дождь, странные похороны, сбежавшие дети – все отступило, Марина ощутила небывалый прилив сил. Она хозяйка своей жизни. Никто не может заставить ее сделать то и не делать этого – ни соседи, ни родители, ни приблудная ребятня. Можете идти на все четыре стороны!
Прилив сил оказался кратковременным. Не успела она выйти из парка и перейти улицу, как захлестнувшая ее волна эйфории схлынула, и Марина Васильевна поняла, какую глупость совершила. Сейчас она придет домой и поведет собак на прогулку. Может быть, даже успеет накормить кошачью братию, но Евгений неминуемо придет к подъезду и опять начнет голосить, теперь уже на пару с сопливым карапузом. Нет, если уж они все равно припрутся, то лучше в сопровождении “мамы”, дабы шумом не привлекать излишнее внимание бдительной общественности.
И Кулик развернулась на сто восемьдесят градусов. Если уж она хозяйка своей жизни, то и неприятности приводить в дом будет сама, а не ждать, когда они придут и устроят рев на весь подъезд.
Неприятности не заставили себя долго ждать. Та неприятность, что постарше, несла на руках младшую неприятность, чем и объяснялось их резкое отставание в беге по аллее.
Мимо пронеслась иномарка, Кулик от неожиданности едва не подпрыгнула на месте. С нескрываемой тревогой смотрела она, как Евгений с малышом приближаются к дороге: десять метров… девять… восемь… семь… Серебристая машина, напугавшая Марину Васильевну, уже взвизгнула тормозами на дальнем перекрестке, когда послышался звук еще одного автомобиля. Когда грузовая “газель” появилась в поле зрения Марины, Евгению оставалось пройти еще полтора метра до проезжей части, и он не собирался снижать скорость. Карапуз заслонял компаньону обзор, а тот будто и не подозревал, что в столь ранний час движение на дорогах может быть вполне оживленным.
– Стой на месте! – закричала Кулик и бросилась к детям.
Водитель нажал на клаксон, но было уже поздно кого-то предупреждать: женщина буквально перепрыгнула дорогу и оттолкнула детей подальше от обочины.
– Дура! – только и успел проорать шофер, проезжая мимо, но даже если бы Марина Васильевна и услышала, то, скорей всего, легко согласилась бы с замечанием.
Она скрупулезно ощупала ребят с ног до головы: не ушиблись ли? все ли цело? Тот факт, что под машину ребята не попали, Марину нисколько не смущал: довольно и того, что они чуть не попали.
Младший оказался на диво тяжелым – видимо, в приюте детей кормят неплохо. Не пройдя и квартала с мгновенно уснувшим карапузом на руках, Марина забыла и про дождь, и про плюс восемь на термометре, настолько стало жарко. Подмывало расспросить бредущего рядом Евгения, как они ее нашли и что это за мальчишка у нее на руках, но будить тревожно дремавшего малыша не хотелось.
С утра пораньше кто-то из соседей занялся ремонтом – на весь подъезд зудел перфоратор, поэтому, поднявшись на свой этаж, Марина застала Вздорную Бабу за интересным занятием – Таисия Павловна самозабвенно упражнялась в чистописании на ее двери.
– Здравствуйте.
Ферапонтова охнула и попыталась прикрыть собой текст послания.
– Вы что-то хотели мне сказать? – продолжила Марина Васильевна, не дождавшись ответа на приветствие.
На соседку жалко было смотреть: лицо Таисии Павловны приобрело насыщенный свекольный цвет, она затравленно озиралась, не смея отлипнуть от двери чужой квартиры.
– Вам плохо?
– Ма, она нам что-то на двери написала, – вмешался Евгений.
– Женя, помолчи.
Мальчик надулся.
– Мы идем в магазин, вам ничего не купить? – Марина с участием посмотрела на Вздорную Бабу.
Та безумно вращала глазами и порывалась что-то сказать, но не могла. Кулик повернулась и начала спускаться вниз.
– Ма, куда ты? – закричал Евгений.
– В магазин, – повторила Марина Васильевна. – Догоняй.
Они вышли из подъезда, постояли немного под козырьком, глядя на дождь, потом вернулись обратно. На двери остались лишь белые разводы.
Собаки, естественно, тут же подняли лай, малыш проснулся.
– Собаки!
Марина не поняла – испугался он или обрадовался. Шикнула на собак, велела Евгению снять с младшего мокрую одежду и развесить на лоджии.
– Он же весь промок, – растерялся Евгений. – Во что его переодеть-то?
– Да уж придумай. Ладно, мне собак выгулять нужно.
Нацепила поводки, отогнала от двери кошек, заперла квартиру – и наверх, к Вздорной Бабе. Собаки озадаченно потявкали, но делать нечего – устремились за хозяйкой.
На звонок вышла внучка Вздорной Бабы.
– Здравствуйте. Вам кого?
– Таисию Павловну позови, пожалуйста.
– Баба Тася, к тебе.
Когда Ферапонтова увидела гостью, с несчастной женщиной стало совсем плохо. Лицо пошло пятнами, губы задрожали, руки вообще жили какой-то отдельной от всего тела жизнью.
– Таисия Павловна, я к вам с просьбой. Наш участковый вам родственник?
Вздорная Баба выскочила на площадку и зашипела:
– Я же все стерла, чего еще надо?..
– Если вы уговорите его прийти ко мне в ближайшее время, об инциденте с дверью никто не узнает.
– А зачем он тебе нужен, если не жаловаться? – гнула Таисия Павловна.
Марина подумала и решила, что в свой законный выходной участковый может и не прийти, если не объяснить причину.
– Передайте ему, что потерявшийся ребенок сбежал из приюта и снова явился ко мне.
Ферапонтова раскрыла рот. Потом, видимо, произведя в уме несложные подсчеты, спросила:
– А второй откуда?
– С собой привел. Послушайте, может, вы мне просто его телефон дадите или адрес, я сама…
– Нет-нет-нет! – замахала руками Таисия Павловна. – Я передам. Скоро придет, ждите…
С этими словами она исчезла в квартире.
– Не сомневаюсь, – сказала Кулик закрытой двери.
Потом пошла выгуливать собак.
Звонок застал Лопаницына врасплох: жена еще не вернулась со смены, дочка смотрела мультики, а он, как назло, валялся в постели, и телефон стоял под рукой.
– Алло, – промычал он.
Трубка часто-часто застрекотала голосом тетки. С минуту Петр Ильич просто лежал, не вслушиваясь в телефонную трепотню, даже задремывать начал.
– Петя? Петя, ты здесь?
– Таисия Павловна, у меня выходной вообще-то…
Очередной взрыв эмоций на том конце провода окончательно разбудил участкового.
– Обращайтесь в милицию! – заорал он.
– Так она просила к тебе позвонить…
– Кто – “она”?
– Ну, училка. Про которую вчера тебе говорила.
– Мы вчера во всем и разобрались! Все, я отдыхаю! – и бросил трубку.
Телефон зазвонил снова.
– Чего еще?!
– Петенька, ты меня прости, но она велела передать, что вчерашний мальчишка сбежал из приюта и опять к ней пришел. И дружка с собой притащил.
– Какого дружка? – не понял Петр Ильич.
– Мальчонку лет пяти. Только что пришли, мокрые до нитки. Мамой зовут…
– Оба?
– Да.
Дурдом какой-то. Вчера доставили пацана в приют, оформили честь по чести, а он, получается, сбежал? И брательника нашел?
– Все понял, спасибо за информацию.
– А разве…
– Таисия Павловна, очень прошу – не звоните мне в ближайшие сутки. Нет, в ближайшую неделю. И в отделение приходить не надо. У меня из-за вас проблемы по службе. До свидания.
Какое-то время Лопаницын лежал, полностью расслабившись и отрешившись от окружающего мира. Потом резко вскочил, оделся и схватил записную книжку.
– У аппарата, – по номеру Галки ответил мужской голос.
– Ни хрена себе! – обалдел Петр. Во дает Геращенко: даже не сказала, что с мужиком живет. Тихушница. Ну, сама виновата, предупреждать надо. – Галину Юрьевну Геращенко могу я услышать?
– У нее выходной.
– У людей нашей профессии не бывает выходных.
Трубку схватила Галка:
– Геращенко.
– Лейтенант Геращенко, вас беспокоит старший лейтенант Лопаницын. По оперативным данным, этапиро… эвакуированный нами день назад несовершеннолетний Евгений предположительно Кулик этой ночью сбежал из приюта и вернулся к Кулик Марине Васильевне, на этот раз – с малолетним сообщником.
– Лопаницын, ты рехнулся – в восемь утра?!
– А ты думаешь, мне самому по кайфу?
– Я никуда не пойду и ничего делать не буду. Я свою работу вчера сделала, как надо.
– Да погоди ты! Тебе что, самой не интересно, что за история с этой Кулик?
– Не в восемь же утра!
Короткие гудки.
– Уважаю, – выпятив нижнюю губу, покивал старлей.
Позвонил в отделение.
– Кузьмич, посмотри там телефон приюта… Погоди, ручку возьму… Спасибо… Как сегодня, спокойно?.. Ну, бывай.
Теперь встать, одеться – и чаю.
Замутив себе холодный “купчик”, Петр Ильич накрутил диск, и тотчас приятный женский голос уведомил:
– Большеольховский реабилитационный центр.
– Опа! – Лопаницын смутился. Но через секунду пришел в норму: кто сейчас приют приютом называть будет? Обязательно какой-нибудь центр релаксации или дезактивации… – Кто-нибудь из администрации есть? Из милиции беспокоят, срочно.
– Подождите, сейчас позову дежурного воспитателя…
Послышался скрип стула, застучали каблучки. Вдалеке слышался сквозь бормотание радио чей-то разговор на повышенных тонах.
Ждать пришлось минут пять. Потом трубку взяли:
– Приемный изолятор, дежурный воспитатель Хоромская.
– Здравствуйте. Старший лейтенант Лопаницын беспокоит. Что там у вас? Сбежал кто?
– Если бы, – процедила женщина. – Железнодорожники с электрички бегунков сняли, аж десять штук, из дубняковского детдома, а у нас мест не хватает.
– А-а… понятно. Извините, по имени-отчеству…
– Ирина Николаевна.
– Ирина Николаевна, вам вчера привезли мальчика, фамилия Кулик.
– Да, он завтракает сейчас.
– Как – завтракает? Он же сбежал!
– Когда? – напряглась женщина. – У нас закрытое отделение, никто сбежать не может. Кроме того, я только что видела его.
– Минуточку. – Лопаницын почесал затылок. – То есть вы хотите сказать, что по результату поверки все на месте?
– Именно так. Только у нас нет поверки, это же не тюрьма. Все и так на глазах.
– Спасибо. Извините за беспокойство.
Так. Или он дурак, или из него дурака делают, или тут вообще что-то из ряда вон… Тетка говорит, что пацан сбежал, а в приюте говорят, что никто не сбегал. Кто врет? Тетка, конечно, соберет сто бочек арестантов, но вот так, внаглую… Может, обозналась? Нет, надо идти и самому во всем разобраться.
Галка Геращенко мечтала о приличном мужчине и тихом семейном счастье.
Мужчины пока не имелось. Тридцать один год, симпатичная брюнетка, высшее образование, прекрасная фигура, ум, коммуникабельность, адекватная самооценка… а мужчинки слишком мелкие и незначительные. Конечно, можно воспитать себе мальчика, те охотно бьют к ней клинья, рассчитывая на быстрый секс… Но жалко времени и сил, ей нужен был изначально равный. “Все мужики – унитазы: либо заняты, либо полны дерьма”.
Вот накануне опять родители завели пластинку: мол, время идет, она не молодеет, и с каждым годом рожать все труднее…
Галка обычно за словом в карман не лезла, но в нецензурной форме ответить папе с мамой посмела впервые. Сами вынудили.
– Чего? – потемнел лицом папа. – Материться в моем доме?!
– Какого хера в жизнь мою мешаетесь? Ребенок им нужен… Я, между прочим, только о нем и думаю!
– У тебя только о мужиках мысли: этот подходит, этот – нет, – возразила мама.
– Между прочим, одних мыслей о ребенке мало. У него и отец должен быть.
– Не обязательно. – У папы уши красные, неудобно папе такие разговоры вести.
– Чего? Из пробирки?
Блин, поди, разберись: шутят они или на полном серьезе гонят?
Мама смутилась не меньше папиного, хотя буйным нравом Галка в нее пошла. И дальше разговор покатился: на ребенка из пробирки как-то средств не хватает, да и не делают у нас такого… Но вот мальчик хороший есть, умный, скромный…
– Вы меня сватаете, что ли?
Не то чтобы сватают… То есть, конечно, если потом что-то получится, они только рады будут, а так… ну хотя бы ребеночек будет…
Галка заржала. Вот ведь родители, здорово придумали. Как собачек на случку: он хороший, и она из приличной семьи. Квартира, конечно, будет временно в ее распоряжении, а папа с мамой в отпуск поедут, на море.
– Погодите, – прервала она смех. – Вы уедете, а кто консультировать будет?
– Как – консультировать?
– Ну, что нужно делать, чтобы ребеночек появился. Что, куда, сколько, в каком положении…
– Галина!.. Как с отцом разговариваешь?!
И никто не виноват, все хотят как лучше… Так что на работу Геращенко завсегда пилила, как на праздник, ибо там ей мозги никто не полоскал, замуж не выдавал и рожать не заставлял. А родители предпочитали дожидаться выходных и зазывать в отчий дом, для очередной порции. Всю рабочую неделю Геращенко кайфовала, не чувствуя пристального взгляда любимых предков.
А вчера вечером пришел в гости Малишевский, любовь с десятого класса. Он был гладко выбрит, слегка пьян и с кольцом на пальце. Вот, блин, счастье – и этот занят! Десять лет ни слуху, ни духу, а тут нарисовался – не сотрешь. Из Москвы, на похороны бабушки. Пили, трындели, еще пили… и как-то так утром оказалось, что не только пили… Черт его дернул мобилу взять!..
– Малишевский, мы это как делали?
Тот пошарил рукой по полу и показал упаковку от презерватива. Джентльмен, мать его так!
– Отвернись, я оденусь.
Не препираясь, он отвернулся. Ну, и где плавки? А бюстик?
– Я твою рубашку накину?
– Валяй.
Час спустя они как ни в чем не бывало завтракали на кухне. Любовь с десятого класса тактично не упоминал о событиях пролетевшей ночи, о которых, если судить по внешнему виду, и сам не особенно хорошо помнил.
– Тебя часто по утрам дергают? – поинтересовался Малишевский.
– Работа, – пожала плечами Галка. – Ты извини, мне сейчас бежать надо…
– Да мне тоже, у меня дилижанс в полдень.
Слава тебе, господи, адюльтер не обещает затягиваться.
– Как жизнь-то у тебя?
– Да как сказать… Молниеносно.
Короче, попрощались у подъезда – и разбежались. Дождь настроения не улучшал, но, собственно, единственное, о чем жалела Геращенко, – это о том, что Малишевский засветился перед Лопаницыным. Уж этого джентльменом никак не назвать, никакого чувства такта.
В приюте дежурный воспитатель Ирина Николаевна Хоромская, изрядно уже замордованная ночным приемом бегунков, напряженно повторила:
– Никто у нас не сбежал, двенадцать мест из десяти заняты, еще трех не хватает с этими охламонами дубняковскими! Вам Кулик нужен? Идемте, сейчас покажу!
Галка последовала за суровой дежурной.
Приют недавно отремонтировали, стены расписали яркими картинками с мультяшными героями, полы выстелили ковровыми дорожками, всюду пейзажи, иллюстрации к сказкам, детские работы в рамочках…
– Шикарные апартаменты, – чтобы хоть как-то разрядить обстановку, польстила Галина.
– А толку-то? Если бы здесь детский сад был или дом творчества… Контингент у нас такой, их ничего порадовать не может.
Подошли к двери с олененком Бемби. Ирина Николаевна постучала, ей открыла совершенно миниатюрная девушка – или девочка? – и с порога заявила:
– Никита опять бьется головой в стену.
– Валерьянку ему давали? Может, пустырника еще?
Девушка убежала, а Геращенко вслед за воспитателем прошла к мальчикам. В коридоре действительно сидел на корточках мальчишка и бился стриженой головой о стенку.
– А я стекло разбил! – похвастался он, увидав Галку.
– Тоже головой?
Парень опешил и перестал биться. Лоб у него был совершенно синий.
В уютной комнате с цветными шторами стояло пять кроватей. Ребята, все в пятнах зеленки, коротко остриженные, в одинаковых бежевых фланелевых пижамах, не очень отличались друг от друга, выделялся только самый маленький, похожий на примерного первоклассника кудрявый белобрысик с ярко-синими глазами. Но вчерашнего Жени среди присутствующих не было.
– Саша, подойди, – мягко обратилась к нему Ирина Николаевна.
Беленький робко приблизился к взрослым.
– Простите, но это не он. – Геращенко в недоумении обернулась к Хоромской. – Того зовут Женя.
– То есть как – не он? В журнале регистрации записано: Саша Кулик, семь лет, основание ведь вы писали!
– Писала я, а мальчик не тот.
– Мне передали этих детей. Сегодня еще поступили десять…
– Постойте, постойте… Мальчик… Женя… то есть Саша. Тебя вчера привезли? – обратилась Галка к ребенку.
Тот кивнул.
– А кто?
Палец мальчишки уткнулся ей в живот.
– Постой, ты что-то путаешь. Тебя как зовут, ты помнишь?
Мальчик молчал.
– Ну отвечай, не бойся, – подбодрила Галка.
– А он не говорит, тетенька, – вмешался Никита, заглянувший в комнату.
– Как это – не говорит?
– А как вы его вчера привели, так ни слова и не сказал.
– Я не его приводила.
– Нет, его, я сам вчера видел: вы на “скорой помощи” приехали и его с собой привезли.
Вот теперь Галина Юрьевна почувствовала себя полной дурой. Сумасшедшей психопаткой. Клинической идиоткой. Потому что по всему выходило, что с нормальным человеком такое не приключается.
Глупо скользя взглядом по присутствующим, лейтенант Геращенко искала выход – и не находила. В логическую схему факты не укладывались: либо это не она привезла вчера этого ребенка, либо она – но не этого. Но здесь утверждают, что она и что этого.
– Ты Женя?
Мотает головой.
– Саша?
Кивок.
– Кулик?
Кивок.
– Тебя я привезла?
Кивок.
– Там, откуда я тебя привезла, сколько собак?
Три пальца.
– А кошки есть? Сколько?
Разводит руками – очень много.
Какая прелесть. Как его еще можно проверить?
– Какой этаж?
Три пальца.
– Номер квартиры.
Три пальца. Потом четыре.
– Маму как зовут?
Пишет в воздухе: М, А, Р, И, Н, А…
Черт!
– Может, уйдем пока? – предложила Ирина Николаевна.
– Вы не понимаете. Я в твердом уме и трезвой памяти сдавала вчера другого ребенка!
– Давайте поговорим не при детях, ладно? – Воспитатель легко дотронулась до плеча Галины Юрьевны.
Они уединились в игровой комнате.
– Объясните, в чем дело, – потребовала Хоромская.
Инспектор объяснила.
– Что-то не клеится, – заметила Ирина Николаевна. – Если вы утверждаете, что привезли не этого ребенка, то ваши слова должен подтвердить врач. Ребенка осматривали?
– Да. Она еще сказала, что мальчик явно домашний – ни чесотки, ни вшей, одет чисто.
Позвонили дежурившей вчера медсестре. Та подтвердила, что ребенка зовут не Женей, а Сашей, все время молчал, только плакал. Не удовлетворенная устным ответом, Галка попросила медсестру приехать, и та, явившись через полчаса, без зазрения совести подтвердила, что инспектор Геращенко именно этого мальчугана и привезла.
Вызвали вчерашнего дежурного воспитателя. Тот жил рядом и прискакал через пять минут.
Геращенко совершенно сникла: воспитатель тот, и медсестра та, и помнят все до мелочей… но ребенок-то не тот!
А тут еще Лопаницын приперся, мокрый, вонючий и злой.
– Ты уже здесь?
– Это со мной, – успокоила Галина восставшую Хоромскую. – По тому же вопросу.
– Значит, сбежал, субчик? – Старлей уселся на стул возле двери. – И дружка прихватил?
– Никто у нас не сбегал! – отрезала Ирина Николаевна. – И почему в таком тоне?
– Скажите, пожалуйста, какие мы нежные, – скорчил рожу участковый.
– Хватит паясничать! – рассердилась Хоромская. – Вошли без стука, обвинения какие-то беспочвенные предъявляете, кривляетесь, как малолетний хулиган. Вы офицер или гопник?!
Галка не без удовольствия заметила, что Пятачок покраснел.
– Ладно, мы пойдем, – нарушила она затянувшуюся паузу. – Извините за беспокойство. Если произойдет что-нибудь странное – позвоните мне в ОППН. Лейтенант Геращенко. А, на всякий случай и мобильный запишите.
– Да странное уже произошло. Ладно, я запишу и по смене передам. До свидания.
На улице Лопаницын расхрабрился:
– Блин, не люблю я всех этих педагогов! Смотрят на тебя, как на маленького, права качают.
– Ведешь себя, как маленький, вот и смотрят.
– Разговорчики в строю. Ты лучше расскажи, что у них тут за ботва?
– Какая прелесть, он еще и распоряжается. Я, между прочим, вообще в штатском, и у меня выходной.
– А че ты ерепенишься? Выходной – так и сидела бы дома, у тебя муж молодой…
– Дурак!
– Был бы умный – не шатался бы сейчас под дождем.
Замолчали, но ненадолго. До остановки идти предстояло еще минут пять, чего зря дуться? Геращенко спросила:
– Ты видел его?
– Углана-то? Даже двоих. Один – вчерашний, а другой – свеженький.
– И что?
Открыл участковому Евгений. Открыл – и, узнав, попытался закрыться, но Петр Ильич проворно просунул ногу меж косяком и дверью, и беглец попался.
– Так, – морщась от нестерпимой кошачьей вони протянул Лопаницын. – Кто у нас тут?
Мальчик насупился и опустил голову.
– Ага, – кивнул старлей, – понятно. Зови хозяйку.
– Ее нет, – не поднимая головы, ответил Евгений.
– А где она?
– Собак выгуливает.
– Так…
Что именно так, Петр не знал. Сидеть в этой вони наедине с нелюдимым пацаном?
– А где друг твой?
– Какой друг?
– Ну, какой… С которым ты сбежал.
– Я не сбежал, меня отпустили. А Олег не друг, он мой брат.
– Брат, – хмыкнул Лопаницын. – Откуда у тебя брат взялся?
– От мамы.
В замочную скважину вставили ключ, повернули, и в коридор вошла мокрая Марина Васильевна, сопровождаемая собаками. Тут же поднялся несусветный гвалт.
– Тихо! – рявкнула хозяйка.
Шавки порядка ради тявкнули еще пару разиков – и умчались в комнату. Оттуда донесся радостный вопль:
– Собаки!
Очумевшим взглядом Марина уставилась на участкового:
– Вы как здесь оказались?
– То есть как это? Вы попросили – я и пришел.
– Дверь была заперта.
– Мне молодой человек открыл. – Петр кивнул на Евгения.
– Он не мог вам открыть, дверь запирается только снаружи.
– Простите?
– У меня замок односторонний, запирается только снаружи. Когда я дома, дверь закрыта на щеколду.
Участковый подошел к двери и убедился в правоте хозяйки.
– Ничего не понимаю.
– А уж я как не понимаю! – повысила голос Кулик. – Женя, будь добр, присматривай за… за этим… Как его зовут, кстати?
– Мама, ты опять? – Казалось, пацан опять заплачет. – Он Олег.
– Послушай, ты прекрасно знаешь, что я не твоя мама, я тебе в бабушки гожусь, мне шестой десяток пошел. Что за фантазии, в конце концов?
Евгений заревел и убежал в комнату.
– Сурово, – похвалил участковый, – уважаю.
– Вот уж в чем, а в вашем уважении я нуждаюсь в последнюю очередь. Вы мне можете объяснить, что эти дети делают у меня?
– Вы меня спрашиваете?
– А разве тут еще кто-то есть?
Лопаницын недобро прищурился:
– Вы меня языки почесать позвали или по делу?
Марина Васильевна взяла себя в руки.
– Чай будете пить?
Участковый отказался, но на кухню прошел.
– Вы тут подождите немного, я переоденусь, – извинилась Кулик и оставила гостя наедине с кошками.
Лопаницын начал рекогносцировку. Кухня три на четыре метра, с застекленным балконом, выходящим во двор, на западную сторону дома. Слева от балконной двери холодильник марки “Бирюса” белого цвета. Между холодильником и капитальной стеной расположен ящик, покрытый темным лаком. Справа от балкона, между капитальной стеной и газовой плитой марки “Гефест” белого цвета находится батарея центрального отопления, выкрашенная голубой краской. Рядом с батареей на паркетном полу лежит коврик красного цвета, предположительно – лежанка собаки. Над газовой плитой расположен вытяжной шкаф неизвестного производителя белого цвета, с правой стороны шкафа на пластмассовых крючках висит кухонная утварь: шумовка, половник, вилка с двумя зубцами, ситечко на длинной пластмассовой рукоятке. Правее плиты стоит кухонный шкаф, выкрашенный белой краской, между шкафом и стеной – металлическая раковина-мойка с хромированным рожковым смесителем. Кухонный стол стоит у стены напротив балкона. На столе…
Тявкнула собака, и тотчас басовитый рев наполнил кубатуру двухкомнатной квартиры. От неожиданности участковый даже присел. А после решительно бросился в комнату, потому что наверняка Кулик не успела переодеться и сейчас мечется в ванной комнате, не зная, что делать, – то ли бросить и спешить на помощь как есть, то ли закончить процесс переодевания.
В коридоре Петру не повезло: подошва отчего-то потеряла сцепление с полом, поехала, и он, красиво взбрыкнув ногами, пребольно приземлился на всю спину, да еще и затылком приложился об косяк. В глазах на мгновение вспыхнул яркий свет, потом резко потемнело, и, что самое обидное, уста участкового разверзлись и исторгли слова, которые наверняка услышали и дети, и Марина Васильевна.
Хозяйка, кстати, выскочила тут же, у Лопаницына даже в глазах развиднеться не успело:
– Что?! Что случилось?! – и едва не наступила на гостя.
Новый взрыв детского плача. Участковый со стоном попытался встать, рука угодила во что-то липкое, и очередная порция брани означала, что Петр понял, во что влип и на чем поскользнулся.
Марина Васильевна скрипнула зубами и перешагнула распластавшегося на линолеуме. Она вбежала в гостиную и обнаружила забившуюся под стол Капитошу, самозабвенно ревущего Олега и Евгения, который тщетно пытался утешить товарища.
– В чем дело? – громко спросила Марина.
– Мааа! – надрывался Олег, пряча под мышкой ладонь. – Маамаа!
– Его Капа цапнула, – шмыгнул носом старший. – Он ее погладить хотел, а она цапнула.
Присев перед малышом, Марина Васильевна взяла его за руку. На кисти отчетливо выделялся след укуса, но крови, по счастью, не было.
– Где эта собака? – Марина приобняла малыша и посмотрела под стол. – Ты зачем мальчика укусила, а?
Капитоша заурчала и оскалилась.
– Ух я тебя! – пригрозила Марина Васильевна. – Ух, злюка!
Громко тявкнув в ответ, Капитоша выскочила из-под стола и бросилась прочь. В прихожей она наткнулась на поднявшегося уже с пола участкового и подняла такой визг, что у Лопаницына уши заложило.
– Дурдом какой-то, – поморщился Петр.
Находиться здесь было тошно. И вонь, и ситуация идиотская.
– Вы меня зачем вызывали-то?
Кулик беспомощно посмотрела на участкового.
– Предупредить…
– Спасибо, предупредили.
– Эй, куда вы?
– В приют, выяснять…
– А мне что прикажете делать?
Марина Васильевна оставила всхлипывающего Олега и побежала догонять Лопаницына.
– А вам, – Петр Ильич остановился у двери, – вам придется изображать мамашу, до выяснения.
– Блин, меня Ирка убьет, – невпопад закончил Пятачок.
Дождь не унимался. Пока Лопаницын рассказывал о вылазке в тыл врага, он успел несколько раз поскользнуться на глинистой тропке, и левую штанину участкового покрывал слой рыжей грязи.
– Ты что, так прямо и оставил детей на нее?
– Оставил. Я же не ты, не знаю, как со спиногрызами себя вести. Да и как бы я их повез? У них ни одежды подходящей, ни обуви. Да и воняет там – святых выноси.
– Ага, а детям не воняет! А если у собаки бешенство?
– А вот с этим все в порядке. У меня тетка знаешь какая бдительная – постоянно заявы строчит в домуправление на предмет санитарной безопасности. У Кулик все в ажуре – справки о прививках, родословные, вся байда…
Влезли в автобус. Кондуктор с неодобрением оглядела грязного Лопаницына.
– С задания, – объяснил он. – В засаде сидел.
Но садиться не стал. Навис над Галкой:
– Что с угланами-то делать будем?
– Что-что! Спихнем Загрибельному… Нет, он сегодня сменился… Распоповой, значит. Ну что ты так смотришь, выходной у меня! И у тебя, кстати, тоже…
Геращенко достала из сумочки мобильник и позвонила в отделение.
четыре
Теория вероятностей в понедельник стояла второй парой, но Марина Васильевна пошла к первой. Она даже не стала себя обманывать, будто нужно подготовиться к лекции и заполнить какие-то бумаги на кафедре… Нет: Марина боялась, что дети появятся снова. И даже не самого факта появления боялась, а того момента, когда приедет милиция, чтобы отвезти несчастных беспризорников в приют.
Вчера машина пришла неожиданно даже для самой Марины Васильевны. На какой-то момент она смирилась с присутствием Евгения и Олега, и дальше все пошло как-то само собой: ребята вписались в интерьер, будто всегда здесь жили. Играли с кошками, с собаками, и даже Капа вдруг перестала рычать и подставляла брюхо – пощекотать. Потом Женя сам сварил геркулесовую кашу, все втроем поели, Олега начало клонить в сон… Вот тут-то в дверь и позвонили.
Женя уже не ревел, он молча вытирал слезы и пытался прижаться к Марине, а Олег слишком устал, чтобы голосить. В общем, обошлось без скандала, но Кулик долго еще смотрела на улицу, туда, где стояла “газель” эвакуаторов. А потом пришел участковый и всё выспрашивал и выспрашивал, при каких обстоятельствах дети оказались у нее.
По пути в институт встретился Пиворас: мокрый, дрожащий.
– П-привет, – поздоровался Альбин Петрович.
– Здравствуй, Алик, – ответила Марина Васильевна. – Ты что, на улице спал?
– П-подвал з-затопило. У т-тебя д-деньги есть?
– Нет.
Вообще-то и правда денег не было, но, если бы имелись – Марина это твердо знала, – бомж не получил бы и копейки.
– Чаю б-бы.
А вот насчет чаю Марина Васильевна помочь могла.
Институтская столовая начинала работать только с одиннадцати, просить в восемь горячего у заведующей бесполезно, но на кафедре имелся замечательный электрочайник и множество пластиковых стаканчиков. Кулик велела Пиворасу подойти к окну кафедры, откуда подала бомжу стакан обжигающего растворимого кофе с сахаром и засохшую с пятницы плюшку.
– А теперь иди!
Альбин Петрович не заставил себя ждать – испарился, как не было.
На сердце вроде стало легче. Полтора часа Марина Васильевна посвятила вдумчивому разбору документации, вскоре подали звонок на вторую пару, и приключения начались опять.
Не прошло и двадцати минут с начала пары, как в аудиторию кто-то робко постучал.
– Войдите, – отвлеклась Кулик.
Никто не вошел, но стук раздался снова.
– Войдите!
Опять постучали.
Закипая, Марина Васильевна вышла из-за кафедры и резко распахнула дверь.
– Ма, ты нас не теряй, мы на качели пойдем, а потом тебя встретим! – выпалил сияющий, как медный пятак, Евгений.
Марине показалось, что вокруг нее откачали воздух, а вдобавок выбили из-под ног опору. Она сделала шаг в коридор и закрыла за собой дверь.
– Что ты здесь делаешь? – страшным шепотом произнесла она.
– Зашел тебя предупредить. Да ты не бойся, за нами Кира присмотрит.
– Какая Кира, что ты мелешь? А где Олег?
– На улице. – Евгений испуганно смотрел на “маму”. – Ты не волнуйся, с ним Игорь и Кира.
Если бы Марина Васильевна умела, она бы упала в обморок. Четверо! Их уже четверо.
Она вернулась, встала за кафедру и сурово оглядела аудиторию. Студенты притихли.
– Продолжим. К доске пойдет…
Галина Юрьевна не стала ждать, пока ей позвонит Пятачок или кто-нибудь из Центра реабилитации. Она связалась с Распоповой, спросила, как прошла эвакуация (оказалось – нормально, без эксцессов), и сама отправилась проверять таинственных беспризорников.
И почти не удивилась, встретив у ворот Центра дымящего сигаретой Лопаницына.
– Что ты, батька, так рано поднялся? – пошутила Геращенко.
– А ты что, второго в лицо знаешь? – выдохнул Петр с дымом.
– Пойдем?
– Погоди, у них там завтрак сейчас. Ты мне вот что скажи: что нам делать?
– В смысле?
– Чует мое сердце, что там не наши клиенты, а опять подсадные.
Не похоже было, что Пятачок шутит или, наоборот, боится. Однажды Галке доводилось видеть старлея в таком состоянии: когда тот в одиночку задержал троих вооруженных грабителей.
– Нет, этого не может быть, ты же сам слышал, я вчера просила Ленку подстраховаться, фото сделать, до эвакуации, и после…
– Хрень это все на постном масле, Геращенко.
– Почему?
– А вот сейчас зайдем – и увидишь, почему.
И они вправду увидели.
Доставленные Распоповой Кулики оказались сестрами-близнецами. Сашу Кулика девочки называли “блатом”, маму зовут “Малина Васильевна, она плеподаватель”. Стоило Лопаницыну задать вопрос, почему они не дома, девчонки подняли рев, и дежурный воспитатель выгнала грубияна прочь. Геращенко посмотрела журнал приема. Все честь по чести, почерк Ленки Распоповой ни с чьим не спутаешь.
Ленка приехала через час – и впала в ступор. Эту бабищу попробуй удивить или испугать, ее давно в угрозыск переманивали, а тут скисла:
– Галчонок, я же лично, лично контролировала, я даже на помывку прорвалась, они пацанами были, Галчонок!
Предъявили фотографии на опознание персоналу. Дежурная вылупила глаза: она с двумя мальчишками на фоне окна, но этих детей никогда в глаза не видела. Лопаницын прорвался-таки в изолятор опять и предложил показать фото Куликам.
Мальчики были опознаны сестрами как братья Женя и Олег. Кроме всего прочего, дежурную напрягло одно обстоятельство: на всех приютских практически моментально появляется налет неустроенности, брошенности, даже если они и содержались в семьях (какие там семьи? – пьянь да рвань), а эти Кулики… У них даже носки свежие и – убиться веником – носовые платки.
– Вопросов больше не имею, – и Петр стремительно покинул помещение.
Галка еле догнала участкового.
– Чертовщина какая-то! – Пятачок торопливо хабонил на крыльце. – Слушай, а может Кулик бог покарал? Вдруг это все – ее аборты? Нет, ну серьезно: что мы о ней знаем? Жила с сестрой в Средней Азии, потом сюда перебралась пятнадцать лет назад – и все. А что там было? Может, она наложницей была у тамошнего ректора или еще что?
Геращенко прыснула.
– Да хватит ржать, я серьезно. Почему именно с Кулик эта хрень происходит, можешь понять? Не со мной, не с Иваном Федоровичем Крузенштерном, а именно с Мариной Васильевной? Поймем – и тут же все на свои места встанет.
– Нет, Петя, сначала надо понять, что именно происходит и откуда эти сопляки берутся.
– А по-моему – это один и тот же хер! Ладно, погнали.
– Куда? – Галина едва поспевала за торопливым шагом коллеги.
– Туда! Давай быстрее, там сейчас самое интересное начнется!
– Где?
– В гнезде! Не тормози.
Он свистнул, и проезжавшая мимо “четверка” остановилась.
– Шеф, до пединститута!
– Сотня, – лениво отозвался водитель.
– Ты чего, это полтинник всего!
– А мне в другую сторону.
– Уболтал. Геращенко, прыгай!
Домчались быстро, минут за пятнадцать. Водила резко притормозил рядом с институтом.
– Спасибо, шеф, выручил! – горячо поблагодарил Лопаницын и всучил шоферу мятый полтинник.
– Не понял… – заерзал обманутый частник, но тут ему в затылок уперлось что-то твердое.
– Сиди и не рыпайся, – процедила Галка.
– Чего? – напрягся водитель.
– Мужик, извини, концепция поменялась. – Петр забрал деньги. – Жадничать не надо.
Не успели друзья выйти из машины, как частник дал по газам, едва не сбив обоих.
– Ты денег не мог попросить?
– Гусары денег не берут. Ты и сама хороша… – Лопаницын осекся, схватил Галину за руку и потянул прочь.
– Отпусти!
– Дура, там Кулики идут!
Они стремительно прошествовали по тротуару в поисках надежного укрытия, нырнули в минимаркет, и через окно Петр показал Геращенко клиентов:
– Уже навестили мамочку. Видишь мелкого? Этого я вчера на квартире Кулик встретил. А этих не знаю, видимо, сегодня появились.
– Погоди, с чего ты взял?.. Почему ты сюда поехал, а не к ней домой?
– А я, по-твоему, где работаю? Я вчера подумал: вот был один мальчик, потом раз – стало два мальчика. Не логично ли предположить, что потом будет три мальчика?
– Нет.
– Согласен. Но я предположил. И заглянул к “мамаше” вечерком, поговорить.
– Она о чем-то догадывается?
– Пока ничего не понимает. Э, пошли скорее, а то молодежь вон как далеко усвистала.
Петр продолжил на улице:
– А я вот подумал: если эти двое нашли Кулик в километре от дома, то почему им не найти ее на работе?
– Ты знал, что она сейчас на работе?
– Я из нее всю душу вчера вытряс: и расписание, и маршрут кормления…
– Что?
– Ты не знаешь, что она дворняг по всей округе подкармливает?
– Она всегда этим занималась… но чтобы систематически…
– Представь себе. Знаешь, я ее даже зауважал. Ну, а дальше все просто. Я прикинул: если завтра в приюте опять окажутся другие ребята – наше дело плохо. Вон, гляди: их даже не трое, а четверо.
– А если они случайно вместе?
– Спорим, что нет?
Галка не хотела спорить, но придержала Лопаницына за локоть:
– Не надо за ними идти.
– Почему?
– Что мы с ними делать будем?
– Ничего.
– Вот и идти не надо.
Не говорить же, что она испугалась.
Дольше полугода никто в Центре не задерживается, да и не должен задерживаться: это было бы слишком легко. Функция у Центра иная. Все привыкли, что приют – это богадельня, где накормят, умоют, спать положат да еще и родителям помогут. Но приют уже давно не был таковым и название поменял не ради красивого звучания, а потому что теперь действительно работали на реабилитацию. И не только несовершеннолетних, но и их семей.
Галка помогала приютским, огнем и мечом самолично заставив подняться из грязи и денатурата несколько ячеек общества. Она устроила алкоголикам такую невозможную жизнь, что те нехотя начали карабкаться, а то “эта психованная не отвяжется”. “Психованная” наряду с социальными работниками Центра обивала пороги ЖЭКов и бюро трудоустройства, чтобы отремонтировать раздолбанное родаками жилье и устроить этих самых родаков, когда те вернутся с принудительного лечения, на хорошую работу. Геращенко настолько срослась с этим служением, что подчас была уверена: если надо присниться уродам, которые даже покормить свое чадо не могут, – она приснится.
В ярости, с которой Галина бросалась в бой, было кое-что из семейного опыта. Отец рассказывал, что у него в детстве в соседях жила многодетная семья. Сошлись двое: мужик с двумя ребятами от первого брака, баба с тремя – и еще пятерых совместно настрогали…
– Он на лесобирже работал, Гумённый у него фамилия была. Только мужики его всегда Говённым звали. Сам маленький, тощий, а жрал в два горла. Тогда бедно жили, что у него баба из столовой стащит, то и ели. Ребята все время голодные ходили, на плавнях часто их видели – они рыбу ловили. Как потом оказалось, Говённый у них весь улов забирал. Ну вот. Приходит он как-то раз к нам, просит яичек – ребят накормить. А мать кур держала, несушек, иной раз и приторговывала по соседям, недорого. А Гумённые-то вообще нищие, ну, она и дала ему за просто так десяток. А потом слышит – бьют кого-то. За забор глянула: мать честная, это соседа мужики валтузят, и не слабо так, от души. Ребята у него стоят, ревут, он сам матькается. И мой отец тоже там был. Он-то и собрал мужиков. Идет он с работы, смотрит в палисадник к соседям, а там Говённый всех своих ребят по ранжиру выставил, стоят они, головы вверх, рты открыты, как у птенцов. А этот гад яйцо разбивает над одним и себе в рот выливает. Потом над другим такая же процедура. Короче, после этого случая Говённого на инвалидность вывели, они всей семьей в Сибирь куда-то уехали. Ребят только жаль.
Сколько раз Галка представляла, что бы она сделала на месте мужиков, и никак не могла придумать, как бы заставить эту скотину мучиться подольше. И вот теперь она могла спасти маленьких Гумённых. И для этого требовалось спасать больших Говённых.
Но что с заколдованными Куликами делать – этого не могла придумать даже она.
Альбин Петрович не был полным идиотом и на случай внезапных гонений из подвала заранее подыскал резервное жилище. Едва добросердечная тетка дала перекусить, немедленно устремился на запасной аэродром – пространство под трибунами стадиона. Но вместо желанного отдохновения нашел незнакомого мужика, узурпировавшего кусок ДСП, на котором Пиворас хотел доспать. Подтрибунье, неравномерно перечеркнутое лучами солнца, оглашалось могучим то ли храпом, то ли гудением.
Человек, бесцеремонно развалившийся на лежанке Пивораса, походил на какую-то мелкую козявку, и даже не внешним видом, а ощущением, что достаточно хлопнуть – и от незваного гостя только мокрое место останется. Однако хлопать Альбин Петрович как-то не решился. Вместо этого он легонько прикоснулся к ноге незнакомца. Тот резко сел и уставился на Альбина.
– Живешь здесь? – пробасил незваный гость, будто и не спал вовсе.
– Ага. – От неожиданности Пиворас подпрыгнул и начал пятиться.
– Лёт начинается.
– Чего?
– Лёт, говорю, начинается. – Гость встал с лежанки, отряхнулся и сделал несколько шагов навстречу Пиворасу.
Несмотря на ощущение хрупкости и вообще скорого конца, росту в незнакомце оказалось два с лишним метра, и вообще это был корпулентный мужчина. Смуглая лысина незнакомца таинственно мерцала в полумраке, на лице шевелились пышные усищи, под терракотовым пиджаком что-то хрустело.
– Помочь чем? – предложил Пиворас, преданно глядя снизу вверх.
Гость задумался.
– Не надо. – Потом подумал еще и представился: – Хрущ.
– Пиворас.
– Бывает.
Никто ее не встречал. Марина огляделась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Никаких детей. Это могло значить только одно – они уже дома. Или у подъезда, что еще хуже. Четыре человека, которых она не знала и знать не хочет. Сейчас звонить или из дому?
Но сначала – по магазинам. На счастье, двое парней из будущих абитуриентов принесли деньги за репетиторство, так что жизнь вроде улыбалась. Пока.
Покупки Кулик делала медленно и печально. Предстоящая нервотрепка с приблудными детьми не способствовала ускорению процесса, хотелось придумать идеальный план, чтобы они больше не появлялись. Но отчего-то в голову лезло дурацкое “жесткокрылый насекомый знать не знает, что летает, деревенский даун Яша, аксельбантами слюна”…
Но у подъезда и во дворе никого не оказалось. И дома все было нормально. Марина Васильевна насторожилась.
Зазвонил телефон. Вот оно, подумала хозяйка и сняла трубку.
– Тетка Мика, ты совсем с дуба рухнула? – запричитал телефон голосом сестры. – Что мне там старики наговорили, что за дети у тебя там?
– Наташенька, нет никаких детей, это недоразумение…
– Плохо слышно!
– Досадное недоразумение, говорю! – проклятая связь. – У тебя, у тебя-то как?
– Как всегда. Мишкина племянница отказывается есть, у нее диета, у меня для ее диеты продуктов нет, Мишка психует на нее, я психую на них обоих – он ведь тоже не ест ни хрена! Тетка Мика, ты одна?
– Вроде одна.
– Старики жалуются…
…В один прекрасный день два года назад Наташа сообщила, что увольняется и уезжает. Институт стоял на ушах: должность проректора по научной работе просто так никто не оставит – должны иметься более чем веские причины, чтобы вдруг сорваться с насиженного места и начинать все заново. Впрочем, причины были известны всем. Наталья Васильевна никогда не скрывала конфронтации с ректором. И вот теперь конфликт достиг апогея, Кулик положила заявление об уходе, а ректор подписала.
Марине будто кислород перекрыли. И дело даже не в некоей мистической связи близнецов, хотя и таковая, возможно, имелась. Марина с Наташей хоть и были близняшками, но вполне самодостаточными, недаром Наталья Васильевна занималась лингвистикой, а ее сестра стала математиком. Главным ударом для Марины стала неминуемая разлука. До сих пор они не расставались дольше чем на неделю. Теперь же предстояло жить порознь и видеться раз в полгода, да и то лишь в том случае, если Наташа сможет. Самой Марине подобные путешествия уже заказаны: кто будет за животными приглядывать?..
– Наташа, они всегда жаловались, и до твоего отъезда, и после…
– Ну теперь ведь у тебя совсем зверинец дома.
– А куда их девать? Куда я их дену?!
– Не знаю. Может, начать их как-то разрешать?
В это время кто-то настойчиво постучал в дверь.
– Разрешать? Усыплять, что ли? Ты представляешь, сколько это стоит? Не говоря уже о том, что я на это никогда не пойду.
Стук повторился.
– Наташенька, извини, кто-то ломится в дверь, я тебе позже перезвоню, – и, счастливая, что тяжелый разговор отложен, Марина пошла открывать.
За дверью стоял незнакомый милиционер.
– Входите скорей, собаки волнуются.
Милиционер повиновался. Было ему не больше двадцати, этакий одуванчик. Он смущенно морщился, переминаясь у порога.
– Слушаю вас внимательно.
– Вы Марина Васильевна Кулик?
– Да.
– Сержант Боборыкин. Ваши дети задержаны
Обидчиков было трое. Женя определил, что этим парням лет по тринадцать, не больше. Кира старше их, а Игорек – и подавно, но он же болеет, а Кира – девчонка… К тому же она за мороженым ушла, а Женя с Игорем и Олегом остались у фонтана.
– Тут че, дурдом на выгуле? – заржал самый высокий, в бриджах, и легонько пнул Игоря.
Игорь захныкал:
– Оыльна-а!
Женя знал, что ему не столько больно, сколько обидно.
– Чего пристали, придурки? – зарычал он.
– Сдрисни, пока не напинали. – Это загорелый, в темных очках толстяк в белых джинсах и майке.
Тут заревел Олег.
– Пошли отсюда, вам же хуже будет! – уже заорал Евгений.
Длинный положил ладонь Жене на голову и сильно пихнул. Мальчик полетел спиной назад, запнулся и упал, едва не стукнувшись головой о бортик фонтана.
Все идут мимо. Кто летом, в будний день, гуляет в парке? Молодые мамаши кучкуются в тени тополей, аттракционы еще не работают, взрослых никого.
Почти.
Потому что Кире пятнадцать, и она уже бежала на помощь.
Пацаны не испугались: слишком мелкая защитница казалась на вид. И белый полиэтиленовый пакет в ее руке не казался тяжелым – видно ведь, что там мороженое.
– Ну иди сюда, – ласково позвал третий, в штанах и футболке хаки, правой ступней опиравшийся на дорогой скейт. И когда Кира оказалась всего в двух метрах от врагов, роликовая доска, будто живая, рванулась ей под ноги.
Казалось, сейчас она запнется и упадет. Но она ловко перепрыгнула снаряд и со всего маху ударила “камуфлированного” пакетом по лицу. Парень взвыл и схватился руками за глаза.
– Ах ты, сучка! – вырвалось у длинного.
Евгений совершенно точно знал, что его в расчет не берут, – слишком мал. Он бросился длинному на спину, и, словно рысь, вцепился ногтями в лицо.
– Кирка, бей! Бей его! Он Игоря обидел!
Девушка потемнела лицом и без замаха ударила под колено замешкавшегося толстяка – бить завертевшегося волчком пацана было неудобно. Толстяк ойкнул и упал под ноги “камуфлированному”, который никак не мог проморгаться.
А Женя добивал длинного. Одних ногтей ему показалось мало, и он вонзил зубы хулигану в плечо. Длинный заорал. Тогда Женя укусил врага за шею, отчего крик ужаса разнесся, казалось, по всему парку. Евгений что есть силы цапнул длинного за ухо, тот мотнул головой, не удержал равновесие и упал в фонтан. Но и в воде яростный малыш не отцепился. Неведомо как он оказался наверху и пару раз умудрился окунуть “коня”, не давая ему отдышаться.
Именно в этот момент появились добрые люди в лице администрации парка и остановили побоище. Правда, все как-то странно получилось. Глядя на потрепанных хулиганов, добрые люди почему-то усомнились, что Кира с Женей оборонялись. Впрочем, и троица незадачливых оболтусов не осталась вне подозрений, поэтому обе стороны локального конфликта были препровождены в ближайшее, уже знакомое нам третье отделение милиции.
– …а я ему говорю: “Подавишься, подавишься!” А он дурак такой, идет и жрет. Ну кто будет листья жрать? Ну ведь дурачок же?
Бабки поддакивали: конечно, Андрюшенька, конечно. И не верили ни на секунду.
– Вон, опять идет! Подавишься, дурачок!
Бабки проследили направление, в котором смотрел Андрюша. Там шел огромный усатый мужик в блестящем терракотовом пиджаке, нес в руке березовый веник.
И объедал с него листья.
Народ насторожился. Нельзя сказать, что экстравагантное поведение могло шокировать ольховчан: на памяти города были и приземление космонавтов, и теленок с двумя головами, и даже один нобелевский лауреат… Однако кто знает, что на уме у этого листоеда? На автостанции в это время находилась без малого сотня человек, и все пристально следили за таинственным незнакомцем.
Мужик отгрыз листочек, бросил веник – и улетел, звеня слюдяными крылами.
Народ долго смотрел ему вслед, пока незнакомец не растаял в зеленом дыму тополей. И никак не отреагировал. По крайней мере – внешне.
Один только Андрюша сорвался с места и бросился вслед за летуном. И попался в лапы Одинаковым-с-лица.
– Здравствуй, Андрюша. – Коля-второй достал из кармана чупа-чупс. – Хочешь чупик?
– Ты маньяк? – притворно испугался блаженный.
Двое-из-ларца переглянулись.
– Сумасшедший, что возьмешь, – пожал плечами просто Коля.
Андрюше не нравилось, когда его называли сумасшедшим, и незамедлительно дал отпор:
– Отъе…итесь.
– Да никто тебя не тронет. Ты его знаешь? – Коля-второй показал фотографию барчука.
– Пивораса? Знаю Пивораса!
Коля-второй закатил глаза: вот ведь подстава, так свою фамилию коверкать.
– А где он? – спросил просто Коля. – Его мама ищет.
Андрюша радостно захохотал – и бросился бежать. Просто Коля совсем уже намылился догонять его, но второй Одинаковый-с-лица вовремя ухватил компаньона за рукав. И то правда: как будет выглядеть респектабельный молодой человек, преследующий городского сумасшедшего?
И они спокойно пошли следом. В конце концов, Коле-второму доподлинно было известно, что Андрюша кокетничает, да и на крайний случай у ребят имелось тяжелое орудие: коробка с красками и кисти. От такой взятки дурачок точно не откажется.
Лопаницын не стал уговаривать Геращенко продолжать слежку и даже не бросился искать Куликов, когда распрощался с Галиной Юрьевной. Он уже чувствовал, что тихо-мирно сегодня ничего не закончится. Петр зашел домой, плотненько перекусил – и отправился в отделение.
Уже после полудня тетки из парка культуры привели Куликов в количестве четырех штук. С ними же прибыли потерпевшие подростки – один очень сильно хромал, другой держался за глаз, будто тот сейчас выпадет, третьему же досталось больше всех – весь мокрый, морда в царапинах, левое ухо здорово оттопыривалось и сочно переливалось всеми оттенками красного.
Тетки спросили, где тут детская комната. Дежурный направил их к Боборыкину, и наш участковый только и мог, что мысленно пожелать сержантику успехов.
Не отсвечивая, Лопаницын прошел вслед за пестрой компанией и кое-как умудрился подслушать, в чем дело. Мы шли, а они напали, а мы даже ничего не сделали… Да че вы врете, сами же первые начали: обзывались, Игоря пнули!..
Потирая ладони, Петр ушел к себе. Сейчас Боборыкин попытается разобраться, запутается, попытается разобраться еще раз, снова запутается, испортит несколько протоколов, потом вспомнит, что надо родителей вызвать, а Кулик-то пойди, найди по телефону…
Все оказалось еще хуже: Кулики наотрез отказались называть фамилию. Сержант и уговаривал, и угрожал, но квартет молчал, только даун Игорь меланхолично помыкивал да хныкал маленький Олег, а вот Кира и Евгений держались, как партизаны в гестапо. Кто знает, чем бы закончилась эта история, если бы Лопаницын не пошел снова подслушивать.
Из-за двери доносились нечленораздельные вопли Боборыкина и унылые просьбы пострадавших отпустить их, а то дома потеряли. Петр заглянул в кабинет и поинтересовался причиной шума.
– Да эти!.. дети!.. фамилию назвать не хотят!..
Участковый выразительно посмотрел на Евгения.
– Эти? А не скажешь, такие славные ребята…
Евгений, узнавший Петра, вскочил и выпалил:
– Наша фамилия Кулик!
– Я тебя не спрашивал! – рыкнул Боборыкин, но осекся. – Как фамилия?
– Кулик! – хором ответили Кулики.
– Родители? Адрес? Телефон? – Сержант нырнул к столу и схватил ручку.
Евгений рапортовал, как главнокомандующему на параде, а потом закончил жалостно:
– Только не зовите маму, она переживать будет.
– Раньше думать надо было! – жестко оборвал Боборыкин.
Петр удалился, качая головой: это ты, парниша, не подумавши сказал. Думать надо было тебе, а не угланам малолетним. Тут ведь и разбираться нечего: кто по сусалам огреб – тот и виноват. Слаженно родственнички работают, таких лбов уделали!
И вот около четырех в сопровождении сержанта появилась “мамаша” и устроила скандал. Боборыкин изображал перед Мариной Васильевной картину “Опять двойка”. Кулик разорялась минут двадцать, не меньше: как могли забрать маленьких детей в милицию, да это произвол, что за допросы, в чем эти дети провинились, и провинились ли вообще, и куда смотрит начальство…
– Заявление писать будете? – шмыгнул носом милиционер.
– Не буду, – махнула рукой Кулик.
И все бы разошлись, пусть и не довольные, но оставшиеся при своих интересах… однако в это время хрен принес Распопову, и скандал разгорелся с новой силой.
– Куда ты их отпускаешь? – орала она на Боборыкина, который совсем осунулся и чуть не плакал. – Ты выяснил, чьи они? Ты знаешь, кто эта женщина?
– Мать, – сержант уныло шаркал ножкой.
– Кто сказал, что мать? Она сказала?
Боборыкин задумался.
– Нет… – признал он.
– А кто?
– Они, – палец ткнул в маленьких Куликов.
– Ты дурак? Они бы тебе сказали, что Путин их отец – ты бы поверил?
– А почему я должен не верить? – взорвался Боборыкин. – А кому тогда верить? Вам? Где ваше удостоверение, кстати? Вы можете подтвердить свою личность? У вас настоящие волосы? А глаза? А грудь не накладная?
Распопова потеряла дар речи. Она и впрямь была в штатском и без удостоверения и только что, видимо, осветлилась, и зачем она сюда приперлась именно в данный момент, скорей всего и сама не понимала.
Тут еще начальство пришло. Встало в сторонке и смотрит. Начальство не встревает, оно потом оторваться даст – и Боборыкину, и Распоповой, и всем остальным до кучи, и мало никому не покажется.
Всем плохо, все виноваты, и никакого выхода – только по живому резать.
Город полнился слухами, один чудесатее другого. Например, одни утверждали, будто на “Культуру” (местное психиатрическое отделение, расположенное на одноименной улице) привезли мужика, которого еле сняли с дерева, где тот меланхолично глодал ветку. Привезти-то привезли, но на выходе из машины мужик дал деру. Санитары хотели заломить ретивому пациенту руки, но как-то так получилось, что руки они выдернули с мясом, а мужик все-таки сбежал. В состоянии глубочайшей депрессии госпитализировали самих санитаров.
Другие утверждали, что китайцы на рынке поймали гигантского жука. Жук маскировался под человека, но каким-то образом азиаты вычислили членистоногое, убили и съели. Якобы снаружи насекомое выглядело как мужчина, а внутри – какие-то желто-зеленые внутренности, костей нет, и одежда странно похрустывает.
Весьма любопытной оказалась история про усатую бабу в мужском костюме. Странная тетка оголила зад и навалила огромную кучу в частном секторе, во дворе батюшки Иоанна. Попадья, увидав бесчинство через окно, выскочила на улицу и ругательски обругала бесстыдницу, а та вдруг подпрыгнула выше забора и улетела прочь на больших прозрачных крыльях, шумя, как вертолет, и даже штаны не натянув. Вооружившись граблями и непрерывно читая “Отче наш”, хозяйка подворья подошла к белесым экскрементам и с удивлением обнаружила, что это вовсе не дерьмо, а большие кожистые яйца, вроде муравьиных, но размером с крупное яблоко. Яиц насчиталось не меньше десятка. С воплем “Изыди!” попадья изничтожила поганую кладку, а по возвращении домой самостоятельно приговорила полулитровую бутылку водки.
Кто-то из кришнаитов наблюдал сразу двух многоруких богов. На вопрос, сколько именно рук было, вайшнав отвечал неуверенно, потом и вовсе запутался в показаниях, а вскоре выяснилось, что он вообще напыхался травы. За поведение, недостойное российского кришнаита, наркоман был с позором изгнан из общины.
– Хрущ сказал – лёд начался, – рассуждал Пиворас. – А вокруг – тепло…
Марина Васильевна раскладывала еду по плошкам и слушала болтовню бомжа с пятого на десятое. Она чувствовала себя дурой. Жестокой дурой. Пришла заступаться, а в результате что?
В результате пришла Галочка Геращенко, и ребят забрали в приют. И впервые Кулик не знала: радоваться ей, что так легко отделалась от “детей”, или печалиться? Странно, но девочка – Кира, кажется? – показалась очень знакомой, и было обидно, что даже словом перемолвиться с ней не дали. Паренек-даун горько плакал, звал Марину “мамой” (ну это уже привычно), ему вторил Олег, а Евгений с Кирой утешали братьев, сами едва сдерживая слезы. Боборыкин смотрел на Марину Васильевну, как на предательницу.
– …глобальное потепление, говорят, – продолжал бормотать Альбин. – А он про лед какой-то… Сумасшедший, наверное.
– Кто сумасшедший? – не поняла Кулик.
– Да Хрущ. Ты, что ли, не слушаешь меня нисколько? Говорю тебе, говорю… Дай хлебушка.
Марина молча протянула ему батон, который купила для себя.
– Спасибо. – Пиворас начал кланяться. – Добрая ты…
Куда добрее, подумала Марина Васильевна.
По всем точкам Альбин Петрович ее сопровождать не стал, объяснил, что “кровать делать надо, а то комары сожрут”. Так что отвлекаться стало не на кого и тоскливое самокопание вряд ли кто уже прервет.
Но почему-то, едва Пиворас ушел, мысли стали вращаться вокруг него. Тоже ведь, выискался – Альбин Петрович. Как его, интересно, на самом деле зовут, и откуда он вообще вывалился? Странное дело: не успела Марина отделаться от Евгения, как ей попался этот самый… с неприличным ударением.
Тут Марину как громом поразило. Может, это розыгрыш, шутка? Может, соседи с ума свести хотят? Однако рассудок мигом взял верх над эмоциями. Во-первых, это надо какими средствами располагать, чтобы водить за нос не только старую училку, но и милицию, и приют, и откуда взялось столько детей, и почему они так хорошо играют? Нет, теория заговора не работает. Однако… Есть ведь причина, почему с ней это происходит! Как там говорили римляне: “Кому это выгодно?”
Знать бы, кому…
Марина Васильевна вернулась домой заполночь, прогуляла собак, вымыла за кошками, пошла пить чай. Спать не хотелось.
Распахнув балконную дверь, она прислушивалась к уличным звукам. Вот проревели мотоциклы, от соседнего подъезда доносится дребезжание гитары и надрывное пение подростков, где-то рядом ругаются двое – он и она, лают собаки, играет музыка, в свете прожектора вьется мошкара… Никто не зовет.
Вернулась на кухню, села за стол и тупо уставилась в стену. Откуда эти ребята, неужели не могли выбрать себе маму поприличнее? Летят, как мошка на свет…
Вдруг в окно с отчаянным гудением ворвался майский жук и со всего размаху ударился в плафон люстры. Развернулся – и опять легкий стеклянный звон: жук пытался взять лампочку штурмом. Марина схватила полотенце и попыталась сбить оккупанта, но тот вцепился лапками в вафельный рельеф ткани и затаился.
Кулик аккуратно, двумя пальчиками, ухватила жука за бока и сняла с полотенца. Выключила свет, посадила на ладонь и стала смотреть. Спустя несколько секунд пластинчатые усики-антенны раскрылись, жук с тяжелым гуденьем снялся с руки и зигзагами пошел на выход.
А Марина Васильевна пошла спать.
Почему-то она была уверена, что завтра ребята вернутся.
“Жуйские”, как называют майских жуков мальчишки, делятся на самцов и самок (считается, что у самцов усы крупнее и длиннее), а также на “пожарников” и “разведчиков”. “Пожарников” всегда больше, их определяют по красно-коричневому загривку. У “разведчиков” загривок черный, они встречаются гораздо реже и, соответственно, больше ценятся. Некоторые охотники вообще не признают “пожарников” и всегда отпускают, если такие попадаются.
Охота начинается с наступлением сумерек. Вдоль федеральной трассы выстраиваются ребята от семи до двенадцати лет и пристально вглядываются в небо. Сначала один, потом другой, третий – и вот уже несколько человек одновременно выкрикивают: “Вот он!” – и пытаются сбить кишащих в воздухе насекомых. Для этого используется ракетка от бадминтона, на которую натягивается кусок марли, кто-то делает сачок из проволоки, некоторые снимают футболки и прицельно метают в жуков. Майские жуки не отличаются умом и сообразительностью: любое препятствие в воздухе воспринимают как поверхность, за которую можно ухватиться. Вот и попадаются. Тогда их садят в набитые травой спичечные коробки, в банки и бутылки. Попавшись, шансов на то, чтобы выжить, у жука маловато, но все-таки есть. Если, конечно, охотник не полагает, что крылышки жука можно сдать в аптеку (за килограмм, говорят, дают тысячу рублей!), или не услышит от друзей, что толченые крылышки пробуждают в девчонках половое влечение к тому, кто эти крылышки подмешает в еду. А так, вполне возможно, человеческие детеныши посмотрят, как “жуйские” борются меж собой (только лапками их сцепи), да и посадят на ладонь, чтобы увидеть, как раздвигаются усики, поднимаются надкрылья и жук взмывает в небо.
Сегодня ночью насекомым не повезло. На их пути встала компания, не особенно увлеченная животным миром. И в руках у ребят были не тряпки, а штакетник…
Уже к часу ночи вся дорога была усеяна трупами. Жуки, которых только оглушило ударом вскользь, вскоре гибли под колесами машин, то и дело проезжавших вдоль Большой Ольховки. Побоище меж тем продолжалось, и бог весть, чем бы закончилось, но тут с неба спустился огромный усатый мужик.
Подростки оторопели. Мужик приземлился как раз посреди дороги, крылья за спиной аккуратно сложились под пиджак, и он равнодушно посмотрел на молодежь.
– Развлекаемся, да?..
Он не договорил, потому что здешний рельеф не самым лучшим образом сказывался на дорожной безопасности. В этом месте трасса была похожа на гигантскую стиральную доску, и приближающийся транспорт оставался невидимым и практически неслышным до тех пор, пока не вылетал на ближайший гребень.
Фура с прицепом без видимых усилий выпорхнула на этот гребень, всех на мгновение оглушил рев двигателя и ослепил свет галогеновых фар, коротко вякнул клаксон, а в следующую секунду что-то легонько хрустнуло, и все тинэйджеры оказались забрызганы липкой и вонючей субстанцией.
Какое-то время все стояли не шевелясь, пытаясь прийти в себя. Слегка очухавшись, чуть ли не хором обматерили беспечного водилу и только потом обратили внимание на раздавленное изуродованное тело, что валялось на дороге. В сумерках не очень хорошо видно, какого там все цвета, но и так было понятно, что всех забрызгало внутренностями странного летуна.
Через минуту вокруг стало абсолютно пусто.
До трех ночи Галка смотрела фильмы, пытаясь отвлечься от Куликов. Но вчерашнее интервью никак не шло из ума.
…На сто двадцать восьмом терпение Галины Юрьевны лопнуло.
– Вы издеваетесь?
Ребята переглянулись:
– Но вы же сами сказали…
– Глупости! Ну я бы поверила еще, что вас десять человек. Даже пятнадцать. Но сто двадцать восемь детей быть не может.
– Почему?
– Потому что мама помрет. И вы хотите сказать, что все живете с Мариной Васильевной? А папа где?
Вот на этом вопросе Кулики застряли.
Идея с самого начала была действительно богатая и многообещающая: родственники непременно должны назвать поименно всех братьев и сестер, а также знать, кому сколько лет. И Галка предложила это сделать, начиная с самого младшего. Те и затянули хором: “Олегу пять лет, Кириллу шесть, Саше семь…”, и безостановочно тарабанили, пока Геращенко не надоело считать.
Стоило признать, что и здесь подкидыши утерли нос здравому смыслу. Но вот с вопросом об отце они сели в галошу.
– Вообще-то это неприлично, – заметил мулат Миша.
– Разве?
– А если мы не знаем, кто наш отец?
– Что, у всех ста двадцати восьми разные папы?
– А личная жизнь нашей мамы вообще никого не касается.
– Какой ты подкованный мальчик.
– Уж такой удался.
Галина плюнула и покинула изолятор, так и не добившись ответа.
Каким образом установить подлинность детей, не прибегая к высоким технологиям? Внешнее сходство между ребятами имелось, причем весьма заметное. Насколько они похожи на Марину Васильевну – сказать трудно, но наверняка что-то есть. Да что там сходство! – Галка была уверена, что даже анализ ДНК подтвердит: вся эта братия – родные дети Кулик.
И ведь наверняка появятся следующие. А мест в изоляторе уже нет. Дубняковских вчера увезли, но это полумера. Требуется как можно быстрее прекратить куликовскую демографическую революцию.
Короче, голова от них кругом. И не спится ни капельки, как назло, настолько взведена. А вот был бы муж…
В это время в окно кто-то несильно стукнулся, будто камушек бросили.
– Свет жжете, – донеслось из форточки.
Красивый низкий голос… но в двенадцать ночи и на пятом этаже?
– Кто здесь? – испуганно вскрикнула Галка.
– Хрущ…
– Кто?
– Хрущ…
Галка вскочила с кресла и подбежала к окну. Чуть не оторвав гардину, раздвинула шторы и почти лицом к лицу столкнулась с усатой теткой, чья голова торчала из форточки. Усы у тетки топорщились, как у пьяного грузина.
– Ждете кого-нибудь? – спросила тетка.
– Никого не жду, – пролепетала Геращенко: она увидела у гостьи вторую пару рук.
– Помешаю?
– Д-да.
– Жаль.
Тетка оттолкнулась и улетела прочь. Галка бросилась обратно, выключила свет, потом снова выглянула в окно.
В небе летали люди. Не очень много, но, без сомнения, это были люди, а не дирижабли.
восемь
Пиворас проснулся в добром расположении духа. Вчера, кроме батона, ему удалось раздобыть пакет молока, поэтому хватило не только на ужин, но и на завтрак. Он сладко потянулся, сел – и едва не завопил от обиды: Хрущ сидел и с безразличным выражением лица жевал хлеб, молоко тонкой струйкой стекало по губе.
– Оставь! – всхлипнул Альбин Петрович.
Но Хрущ не реагировал, а продолжал механически двигать челюстями.
Только теперь Пиворас заметил, что это не совсем Хрущ. То есть внешне он очень напоминал себя вчерашнего, но пиджак поменял цвет с терракотового на бордовый, один ус был пышнее и короче другого, и главное – у него была лишняя пара рук.
Дополнительные конечности доверия к гостю не вызывали, но агрессии новый Хрущ не проявлял, а что продукты сожрал… ну, все ведь есть хотят.
– Как лёд? – спросил Альбин, изображая радушного хозяина.
– Начался, – с набитым ртом прочавкал Хрущ.
Пока Пиворас думал, о чем бы спросить еще, в подтрибунье кто-то пролез.
– Кто тут? – Новый вопрос родился сам по себе.
– Это… лёт начинается, – прогудел гость.
Это был еще один Хрущ. Он сел на корточки рядом со своим двойником и поинтересовался:
– Живете тут?
Через час Пиворас опять остался без жилья. Подтрибунье набилось усатыми мужиками и бабами с разным количеством рук, а так – почти не отличимых друг от друга. Они постоянно совокуплялись, мололи чепуху, гадили, и жить стало совершенно невозможно.
– Дурдом тут устроили! – напоследок выкрикнул Альбин Петрович и быстро, пока на него не обратили внимания, покинул свой последний приют.
Лаз из-под трибун терялся в зарослях волчьего лыка, которым здорово поросла южная часть парка. Кое-как продравшись через кусты, Пиворас оказался на широкой тропинке, почти тротуаре, по которому через парк и далее через лесополосу каждый день шла на работу толпа народу. Уже заметно рассвело, но тропинка была пустой – значит, еще рано, семи нет.
На деревьях то тут, то там можно было увидеть людей в одинаковых костюмах, некоторые имели лишний комплект верхних конечностей. Дурдом преследовал Пивораса даже на улице.
Куда теперь идти? Может, на лесопилку? Там у Димы с Раей друзья живут, человек двадцать. У них вагончик, ему место тоже найдется, наверное…
В смятении Альбин бросился к дороге, по которой уже носились машины.
Шум успокаивал. Шум значил, что жизнь продолжается, что ничего странного и страшного не случилось, все спешат по своим делам. Да здравствует шум!
Повеселев, Пиворас решил идти вдоль дороги до пристани, а там и до лесопилки рукой подать. Все лучше, чем мимо Хрущей топать – кто знает, что у них на уме?
Большой черный “Опель” промчался мимо, но через сто метров с визгом и дымом из-под колес остановился – и начал сдавать назад. Пиворас хорошо знал, что это за машина, и начал пятиться…
Автомобиль не стал приближаться вплотную. Из салона вышли трое: пожилой мужчина и одинаковые с лица и прочих мест молодые люди.
– Альбин Петрович, вас ищут.
– Пусть ищут, – отмахнулся Пиворас. – Отстаньте.
И пустился наутек.
Молодые люди, проявив чудеса физической подготовки, в три прыжка догнали Альбина и потащили к “Опелю”.
– Нельзя, Альбин Петрович, по улице сейчас ходить. Сумасшедших что-то слишком много развелось. – Пожилой с подозрением всматривался в кроны деревьев. Оттуда доносился смех.
Упирающегося и визжащего о своих правах Альбина силой запихнули в автомобиль, и минуту спустя только сизый дымок выхлопа свидетельствовал: здесь только что стояла машина.
А Марина Васильевна проснулась с цифрой в голове.
Восемь.
Это же проще пареной репы! Сначала – один. На следующий день – двое. Потом – четверо. Геометрическая прогрессия.
Хороша перспективка: таким манером к концу недели их будет двести пятьдесят шесть. Это нужно как-то остановить!
Она вскочила с постели и заметалась по квартире. Звонить кому-нибудь? Пожалуй, не стоит. Да и кто поверит? Есть, конечно, Наташа, но она слишком далеко, в Лосьве… хотя, если подумать, не самая плохая мысль.
Отыскав в сумке среди бланков, счетов и рецептов бумажку с номером сестры, Марина подошла к телефону, и тут оказалось, что он не работает. Несколько раз нажав на рычаг, Марина вновь поднесла трубку к уху, но результат остался прежним – мертвая тишина в эфире. Похоже, кто-то перегрыз провод. Или нассал на розетку. Теперь только одному Богу известно, сколько продлится коммуникационная блокада. Монтеры боялись Марину Васильевну как огня. Во-первых, воняет в квартире жутко, во-вторых, косо-глазый сиам Шах порвал год назад их коллегу, когда тот приходил устранять похожую неполадку.
Чтобы не психовать понапрасну, Марина занялась уборкой. Половина седьмого утра, самое время! Вытерла лужи, убрала кучи и как бы между прочим вспомнила, что раньше, еще когда в Таджикистане жили, у них на две семьи живности имелось – одна собака Жулька, стерва и развратница, которую неясно кто любил. Просто подарили щенка, а выросла озабоченная неврастеничка – даже котов во дворе пыталась совращать, Марина сама видела. И при каждой любовной неудаче бросалась в драку. А теперь Жулька вспоминается как золотая собачка… Ведь никакой радости или даже приснопамятного глубокого удовлетворения от своего подвижничества Кулик не ощущала. Только бесконечную тупую злобу на людей.
Ну вот, стоит о людях вспомнить, и опять эти подкидыши на ум приходят. Ну кто их ей навялил, как бы узнать?
Собак выводила с опаской, то и дело вздрагивая от приближающихся шагов. Но в конце концов бояться надоело, и Марина Васильевна смело сходила в магазин, смело купила масла, сыра и батон, смело позавтракала и, прямо-таки кипя отвагой, устремилась на работу. Она обязательно что-нибудь придумает. В крайнем случае – спросит совета у Наташи.
После третьей пары на кафедру заглянула секретарша из ректората, сказала, что просят к телефону Кулик. Марина Васильевна похолодела: вот оно, началось.
Но это был всего лишь Леня Бухта, бывший студент, договориться насчет решеток на окна.
– Ну посмотри на себя, Алик, ты же весь запаршивел! Что тебе надо: все есть, какого ляда ты по подвалам шляешься? Случайно ведь отыскали.
– Отъе…тесь от меня все, – вяло повторил Пиворас. Он был чисто вымыт, пострижен и красиво одет.
– Ты как с матерью разговариваешь? – ахнула мама.
– Отъе…тесь…
Чуть поодаль Двое-из-ларца сосредоточенно изучали внешнее устройство своих ботинок.
– Аскольд, врача уже вызвали? – спросила мама у секретаря.
– Машину за ним отправили.
– Господи, за что мне это… Мальчики, смотрите, чтобы он опять не убежал.
Пиворас мрачно оглядел Одинаковых-с-лица. Он им не завидовал. Любой, кто встанет между ним и волей, горько пожалеет. Дромомания – это вам не фунт изюму, это серьезно.
И, надо сказать, как в воду глядел. Не прошло часу после того, как утомленный психиатр отбыл восвояси, а какой-то обалделый Хрущ влетел в распахнутое окно второго этажа и радостно завопил:
– Лёт идет! Живой кто есть?
Одинаковый-с-лица, который был просто Коля, бросился проверять, кто вломился в дом. Коля-второй на время потерял бдительность, и тогда Альбин щучкой нырнул в мамин кабинет и заперся изнутри.
Наверху началась буча. Дикие крики, изумленные вопли, истерика – это, очевидно, мама вышла на шум и увидела, что происходит…
Теперь оставалось лишь выйти на веранду, быстро осмотреться, и поминай как звали.
Сзади ухнула дверь. Коля-второй понял, что не успеет обогнуть дом и поймать хозяйского сына на улице, и решил идти напролом и растерзать барчука, пока он живой. Пиворас, не теряя времени, поставил на пути преследователя стеклянный журнальный столик и бросился наутек.
Во дворе было пусто, только Жулик и Бандит, кавказские овчарки, свободно бегали по двору и лаяли на шум, доносившийся из дома. На Альбина они даже внимания не обратили.
Теперь дай бог ноги! Пиворас просочился через щель в заборе: доску он расшатывал целую неделю до предыдущего побега, а потом тщательно замаскировал. Пригодилось.
Он бежал, не особенно задумываясь, куда именно направляется. Ноги сами знали, куда надо в данный момент.
На работе доброй тетки не оказалось. Пиворас, воспользовавшись цивильным пока видом, выяснил, где именно она живет, и отправился к дому Марины Васильевны, но никого не застал. И тут заметил дверь в подвал. Осторожно, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, он пару раз прошелся мимо. Не похоже было, что подвал запирается. Ну что же, вот и новая жилплощадь!
Прикинувшись невидимкой, Альбин Петрович скользнул в темноту.
В темноте обнаружился выключатель. Лампочка в шестьдесят ватт не могла осветить весь подвал, но и этого было вполне достаточно, чтобы Пиворас понял – то, что надо. Сухо, в углу шкаф здоровенный стоит, в таком и спать можно. Только тряпок побольше принести…
В желудке противно заурчало: хотелось жрать. Пора идти на заработки.
Всех китайцев в Большой Ольховке звали Димами, а китаянок – Раями. Жили они, как инопланетяне, – то ли изучали местное население, то ли пытались наладить контакт, стараясь при этом оставаться незаметными и максимально эффективными. Чем бы они ни занимались: торговлей, починкой обуви или изготовлением ключей, – выручку тут же переводили в доллары и транслировали родственникам в Китай. Сами же добытчики ели в день по горстке риса, в который добавляли такую же горстку термоядерных специй и смотрели по видео душераздирающие фильмы типа “Снеговик-убийца”, где кровища выплескивалась прямо с экранов и забрызгивала тапочки зрителей.
У Пивораса на рынке было много знакомых, но предпочитал он именно Диму и его дочь Раю.
– Варас! – улыбнулась девушка, когда голодный Альбин, урвавший уже два здоровенных яблока и коробку “Бизнес-ланча”, забрался к ней в палатку.
– Жадные все стали, – пожаловался Пиворас подружке, придерживая культей бич-пакет. – Честно хлеб заработать не дают, а воровать тоже не дают. Лидка только хорошая. Я ей носки помог выгрузить, а она мне полтинник дала. Будем есть?
– Кушай, Варас, мы ели.
– Уже?
– Жуки у вас вкусный, большой жуки!
– Фу! Фу! Противно же! Фу!
– Не, Варас! – рассмеялась Рая. – Вкусный! Много мяса! Большой жук!
Марина Васильевна провела на удивление спокойный день. Успела к ветеринару, сдала сапожнику прохудившиеся зимние сапоги, стрясла деньги со всех репетируемых и набрала продуктов на неделю. Вернулась домой поздно. И тут же нахлынуло ужасное чувство, будто она что-то забыла. Кое-как отмахнувшись от навязчивой мысли, она стала готовить для дворняг. Когда все сварилось и остыло, Марина вспомнила о подкидышах. До сих пор – а часы показывали уже десять минут одиннадцатого – детей не было видно. Неужели все?
Она выскочила из подъезда и наткнулась на участкового.
– Добрый вечер, Марина Васильевна. Можно вас проводить немного?
– Тогда держите сумку.
Лопаницын смиренно принял кошелку с провизией.
– Не появлялись? – спросил он, едва вышли со двора.
– По счастью, нет.
– По счастью?
– Да! Или вам было бы приятно, приходи к вам якобы ваши дети и всякий раз вдвое больше, чем раньше?
– О, вы и закономерность вычислили? Сегодня, получается, восемь должны были заявиться?
– Пока никого не было. – Марина суеверно поплевала через плечо.
– Хм… Я вам свой телефончик оставлю, если что-нибудь произойдет… ну, вы понимаете… Постараюсь сразу прийти.
– Спасибо, – холодно поблагодарила Кулик. – Я могу идти?
– А я разве вас удерживаю?
– Сумку отдайте.
Петр Ильич покорился. Когда Марина Васильевна скрылась за углом, участковый вернулся во двор и уселся на скамеечке, ждать продолжения.
Однако продолжение последовало совсем в другом месте. Кулик подошла к первой точке кормления, и там ее ждал Евгений. Один.
– Привет, ма.
Марина Васильевна сдержанно поздоровалась с ребенком, но об остальных спрашивать не стала.
– Можно, я тебе помогать буду? – Евгений взял сумку и не без сноровки начал доставать кошачью еду.
Возражать сил не осталось, и Марина опять покорилась ситуации.
Нужно сказать, что обузой Евгений не был, под ногами не мешался и весьма ловко управлялся с животными. Просто был рядом и ни о чем не говорил. Только когда осталась последняя точка, он потянул Марину за руку и спросил:
– Мама, а зачем мы это делаем?
– Но их же никто кормить не будет. Ты хочешь, чтобы они с голоду умерли?
– А в лесу никто зверей не кормит.
– Кормят, когда зима суровая.
– Но сейчас почти лето.
– А здесь не лес, а город! – рассердилась Марина Васильевна. – Сначала люди берут животных, потом выгоняют на улицу, и никто не думает, что с ними будет. Они не могут себе пищу добывать, в городе не на кого охотиться.
– А на крыс, на птиц?
– Чтобы охотиться, родители должны научить детенышей, как правильно подкрадываться, как самому не стать добычей.
– Но почему ты?
– А кто еще?! Тут одна кошка родила котят в подвале нашего дома, я ее подкармливать ходила. А сосед узнал об этом, пошел и ногой их всех раздавил. Может, его попросишь? Альфочка жила, безобидная собака, зачем ее палками забили?
Евгений слушал, втянув голову в плечи, а Марина Васильевна продолжала зачитывать обвинительный приговор человечеству, покуда они не пришли на место кормежки. Там, выпустив пар, Кулик приступила к кормлению, а мальчик стоял рядом и гладил Матана.
Наконец, когда вся еда закончилась, усталые защитники животных побрели домой…
Вернемся ненадолго к участковому. Петру Ильичу сегодня не суждено было встретиться с подкидышами. В половине двенадцатого ночи он заметил, как незнакомый пышноусый мужик в коричневом пиджаке пополз по стене дома, явно намереваясь залезть в чье-то окно. Непонятно было, как это у него получается, – стена хоть и шершавая, но больших выступов на ней сроду не имелось. Тем не менее мужик полз, живо перебирая руками, и в какой-то момент Лопаницыну показалось, что у злоумышленника имеется лишняя пара рук.
– Эй, ты! Ну-ка, слазь! – крикнул участковый и начал приближаться к правонарушителю.
Мужик, не обращая внимания, продолжал лезть все выше и выше.
– Стой, стрелять буду! – Петр вытащил табельное оружие.
Ноль внимания.
Сняв “макаров” с предохранителя, Лопаницын выстрелил в воздух. Мужик замер между третьим и четвертым этажом.
– Слезай немедленно!
Пробормотав что-то невнятное, мужик пополз дальше. Тогда участковый почувствовал, как по всему телу разливается приятная, звенящая ярость. Он тщательно прицелился и выстрелил сантиметров на тридцать выше головы злодея. Тот дернулся, отлип от стены и начал заваливаться спиной вниз. Петр, широко раскрыв глаза, смотрел, как мужик, нелепо размахивая двумя парами рук, стремительно теряет высоту.
На уровне второго этажа у злоумышленника неведомо как раскрылся на спине пиджак, и большие, словно из целлофана сделанные крылья удержали своего хозяина в воздухе, падение прекратилось, усатый мужик на бреющем полете со свистом промчался над Лопаницыным и, постепенно набирая высоту, мчался теперь прочь.
– Стоять! – Участковый выстрелил на поражение, промахнулся – и бросился в погоню.
Не догнал. Единственный трофей, доставшийся ему от преследования, – отстреленная рука летающего мужика. Он долго вертел трофей перед глазами, даже понюхал и никак не мог понять: показалось ему или все было на самом деле?
Полый и заполненный изнутри какой-то вонючей липкой дрянью, это был муляж, пусть и хорошо выполненный. А снаружи и не отличишь, если не приглядеться: рука гнулась в суставах и выглядела совсем как настоящая. Твердая и шершавая, будто высушенная клешня краба, кисть была выполнена заодно с рукавом пиджака и краешком манжета рубашки.
– Что за хрень такая?.. – бормотал озадаченный Лопаницын. – И что с ней делать?
Аккуратно, чтобы не извозиться, он взял руку за предплечье и отправился домой. Утром жена в поликлинику унесет, на анализы…
В это время, никем не замеченные, Марина Васильевна с Евгением вошли в свой подъезд.
– А где остальные-то? – спросила Кулик, отпирая дверь.
Раздалось радостное лаянье. Марина вошла в квартиру да так и обмерла. Все сияло чистотой, пахло хлоркой, сдобой и цветами, а в прихожей ее ждали семеро ребят. Кира держала в руках торт со свечкой.
– С днем рождения! – хором крикнули дети.
Счастливая мать восьми детей закрыла дверь и молча прошла в ванную комнату, где села на край ванны и заплакала. Ребята столпились в дверном проеме
– Ма, что случилось?
– Тебе плохо?
– Мы же как лучше хотели!
Марина подняла заплаканное лицо.
– Спасибо. Но кто-нибудь может сказать: почему я?
Все молчали. Только Евгений пробился через толпу, подошел к маме, взял ее за руку:
– А кто, если не ты?
шестнадцать
Сначала Лопаницыну позвонила жена.
– Петух, ты где эту штуковину нашел?
– У бандита отстрелил.
– Хватит придуриваться!
– Я серьезен, как никогда. Говори, что за хрень откопали.
– Да никто ничего не понимает. Это не кровь, но…
– Но?
– Гемолимфа.
– Попрошу неприличными словами не выражаться.
– Хватит придуриваться!
– Да я вообще не знаю таких слов. Объясняй толком.
– Это кровь насекомых.
– Еще раз.
– Кровь насекомых, глухня!
– А вы там и у насекомых анализ крови делаете?
– Хватит придуриваться!
– Откуда, говорю, про насекомых узнала?
– У нас аспирант с биофака работает, какую-то научную работу пишет.
– Симпатичный?
– Хватит придуриваться!
Потом Лопаницын позвонил Геращенко:
– Привет. Я вчера у подъезда дежурил, ничего не заметил.
– Может, закончилось все, а?
– Держи карман шире! Вот так, раз – и снова тишина? Вполне возможно, что они незаметно проскользнули, я отлучался ненадолго. Нет, Геращенко, не станешь ты майором.
– Ты станешь, можно подумать.
– А мне через год капитана дадут.
– Если косяков не напорешь.
– Ты зачем позвонила, оскорблять меня при исполнении?
– Я позвонила?!
– Ну ладно, я. Тебе что-нибудь о летунах известно?
– Ко мне в квартиру один такой ломился… ломилась. Жуткие дегенераты, по-моему.
– Не угадала. Они животные. Точнее – насекомые. Жуки, если уж совсем точно.
– Пошел ты!
– Я одному ночью руку отстрелил. Там не кровь, а гемолимфа. Жена только что звонила.
– Петя, ты поспал бы…
– Блин, Геращенко, ну ты ведь сама говоришь, что видела их.
– Я, по-твоему, на чокнутую похожа? Ничего я не говорила.
– Ну, как знаешь… Потом к славе не примазывайся.
Петр Ильич положил трубку с твердым намерением отыскать таинственных жуков.
На часах было восемь. Марина Васильевна поняла, что проспала.
Со вчерашнего вечера она не помнила решительно ничего, кроме слез. Не помнила, как ее утешали, как улеглась спать: только горький плач… Марина прислушалась. Мурлыкали и мяукали кошки, храпела за окном на лоджии Чапа, на кухне слышались голоса, в большой комнате тоже кто-то негромко разговаривал. Кулик встала, заправила кровать, надела халат и вышла в коридор.
– Привет, ма, – проходя из большой комнаты на кухню, поздоровалась Кира. – Завтракать будешь?
– Какой завтрак, собак выгуливать надо! – шепотом заругалась Марина.
– Женька с Игорьком их уже выводили. Целый час гуляли.
– Ма, мы их хорошо выгуляли, – подал голос с кухни Евгений.
Пахло сдобой. Марина вспомнила, что уже два или три года ничего не пекла. А раньше они с Наташей…
– Оым уом! – поздоровался даун Игорь.
– Здравствуй, – кивнула Марина Васильевна.
– Всем мыть руки и завтракать! – распорядился Евгений.
Из большой комнаты выбежали еще трое – два парня-подростка и девочка лет десяти.
– Привет, ма! – крикнули они хором.
– А где Олег и… – Тут Марину Васильевну как током прошило: – Даша?
– Так мы с Игорем их в садик увели, – снова подал голос Евгений. – Когда собак выгуливали. Ну, долго я ждать буду? У нас еще торт вчерашний непробованный стоит!
Как это получилось, Марина Васильевна не поняла: тесная кухня без труда вместила семерых человек, все свободно уселись за столом, под ногами сновали кошки, и куда-то исчез тяжелый запах неустроенности и несчастья.
И даже телефон зазвонил.
– Слушаю, – поспешно сняла трубку Кулик.
– Тетка Мика, ты где вчера была? Звоню тебе, звоню… Отпрашивайся с работы, я сегодня приеду, – сразу взяла быка за рога Наташа. – Рокировку делать будем.
– Рокировку? Наташ, подожди, когда приедешь, что случилось? С днем рожденья! Прости, я вчера не могла…
– Тетя Наташа приедет? – спросила девятилетняя Соня.
– Да, – на автомате ответила Марина.
– Соня, не приставай, – строго сказала Кира. – Иди лучше комнату проветри.
– Алло, Марина, кто у тебя там? – Голос сестры “поплыл” – похоже, она говорила по мобильному. – Через… – шуршание… – …ты слы… – и все, короткие гудки.
Кулик была в прострации. Скоро приедет сестра, наверняка пересечется с детьми. И что говорить? “Вот это Игорек, старший, я его сразу после университета родила, помнишь?” Ничего Наташа помнить не может, и Марина не помнит, просто в голове появляется краткая справка: имя, возраст, размер одежды и обуви, особенности характера и физиологии. Вот это точно – сдвиг по фазе.
Постучали в дверь.
– Кто там? – первыми к двери подскочили Федька с Семкой, даже собак опередили.
– Откройте, милиция!
Ребята беспомощно оглянулись на Марину.
Та положила трубку и пошла открывать. За дверью стояли Распопова и Боборыкин.
– Ага, значит, они все-таки у вас, – заглянула Елена (как ее там по отчеству) через плечо хозяйки. – У вас тут медом, что ли, намазано? Пройти можно?
– Нельзя.
– Что?
– Нельзя пройти, – ответила Марина Васильевна. – По крайней мере вам. А вы, – она кивнула хмурому Боборыкину, – пройдите.
Распопова изменилась в лице и стремительно бросилась прочь. Молодой милиционер проводил взглядом наставницу, сделал шаг вперед и, когда ребята закрыли дверь, сказал:
– Напрасно вы так…
– Терпеть не могу хамства.
– Я заметил. Вы мне можете объяснить, в чем дело? Выдергивают утром чуть не из постели, тащат в приют, там детей будят…
Кулик развела руками.
– Сами видите.
Рядом с ней, как солдаты вокруг командира, столпились шестеро.
– Опа! – обалдел Боборыкин. – Еще двое?
– Четверо! – ляпнул Семен. И тут же огреб подзатыльник от брата.
– Вот как? И где остальные?
Дети набычились. Ответить пришлось Марине:
– В детском саду. Они маленькие еще.
Милиционер поскреб затылок.
– И что теперь делать?
– Не знаю.
– Мы опять убежим, – насупленно заявил Семка и вжал голову в плечи.
Но Федька его неожиданно поддержал:
– Фиг догоните.
– Ребята, идите в комнату, – попросила Марина.
Те неохотно послушались. В коридоре, кроме Кулик и Боборыкина, остались только кошки и собаки. Откуда-то волной ударило запахом мочи, и Марина чуть не упала от этой сногсшибательной вони.
– Вам лучше поговорить с Галиной Юрьевной Геращенко.
– Я к Распоповой прикреплен.
– Какая разница? Просто Галочка, кажется, лучше понимает ситуацию. И скажите ей, что они появляются в геометрической прогрессии.
Лицо молодого милиционера стало совсем глупым.
– Просто скажите – и все! – отрубила Марина Васильевна.
Боборыкин замялся:
– Все равно придется их забрать.
Сердце Марины сжалось. Откуда-то опять дохнуло мочой и затхлым воздухом. Кулик с тоской посмотрела назад, потом снова обернулась к милиционеру:
– Может, потом?
– Нет. Распопова удила закусила, как бы еще хуже не вышло. В каком, говорите, садике эти двое?
Лопаницын топтал землю. Он шастал там и тут, искал, куда могут спрятаться непонятные жуки в человеческом обличье. Все его познания в энтомологии сводились к повести Пелевина, читанной лет пять назад, да разделением членистоногих на насекомых, паукообразных и ракообразных.
И еще тем, что вокруг ни одного майского жука, а только слухи о странных мужиках с крыльями.
Опросы вездесущих бабушек и пацанвы ничего не дали. Все видели странных мужиков, похожих друг на друга, но откуда они появляются и куда исчезают – никто не мог внятно ответить. Когда Петр совсем уже выдохся, его внимание привлек молодой цыганистый парень в цивильной на первый взгляд одежде, но уже какой-то запыленной и изрядно помятой, на левой руке отсутствовала кисть. Цыган вылезал из подвала, явно проведя там ночь.
– Стоять, милиция!
Паренек заметался, завертел головой, но волшебное “стоять” держало его на привязи вполне надежно. Не милиции же он испугался…
– Кто такой?
– Пиворас.
– Как?! – обалдел Петр Ильич.
– Пиворас, – повторил парень. – Альбин Петрович.
Альбин Петрович с неприличной фамилией производил впечатление вполне безопасного психа, однако Лопаницын на всякий случай проверил, нет ли у задержанного колюще-режущих предметов. Когда таковых не обнаружилось, участковый спросил:
– И что вы, Альбин Петрович, делали в подвале?
– Спал.
– А дома не спится?
– А я болею… у меня дромомания.
Такого вида наркомании Пятачок не знал. Это от дров балдеют? Или от дремы? Но почему именно в подвале? Парень не бомж: вполне еще чистый и даже постриженный, и, несмотря на всклокоченный и помятый вид, печать материального благополучия еще не покинула смуглого лица.
– И какие симптомы у данного заболевания?
– Дома не сидится. Не забирайте меня, ладно?
– Договорились, – легко согласился милиционер. – Но придется тебе куда-нибудь в другое место перебираться. Вон ты весь какой неопрятный. Думаешь, жильцам приятно будет тебя видеть? Мне, например, ни капельки.
– Я же никому не мешаю…
– Мы же договорились: я тебя не забираю, а ты уходишь сам.
– А если я буду опрятный?
– И как это у тебя получится?
Пиворас понял, что с ментом спорить бесполезно. Ладно, хоть по шее не надавал.
– Пойду… – вздохнул он.
– Давай, милый, ступай, – благословил Петр Ильич. – Стой! Совсем забыл: ты не видал тут мужиков таких?.. Здоровые мужики… одинаковые такие…
– А, – махнул рукой Альбин Петрович, – это Хрущ.
– Кто?!
…В обмен на информацию “страшный лейтенант” Лопаницын разрешил Пиворасу перекантоваться в подвале до конца недели, пока не найдет новую жилплощадь. Впрочем, Пиворас не только информацию предоставил, но еще и место указал, где живут Хрущи…
Из подтрибунья Петр Ильич вылезал в состоянии, близком к помешательству. Вся эта сонная братия лежала, казалось, в полном беспорядке, но на самом деле внутренняя логика в этом лежбище присутствовала – все головы на юг. Лопаницын вспомнил, что многие насекомые чутко улавливают силовые линии Земли. Хрущи спали, или впали в оцепенение, или еще что-то… Словом, агрессии и вообще жизненной активности не проявили, но само существование человекообразных жуков вызывало стойкую ксенофобию. Жуткая вонь и скрежет хитиновых оболочек оптимистическому взгляду на мир тоже не способствовали.
– Вот что, Альбин Петрович. – Пятачок задумчиво сверлил взглядом перспективу парковой аллеи. – Никому не говори, где эти… хрущи… обитают. Договорились?
За доброту участкового Пиворас готов был обещать что угодно.
В кабинет ввалился Боборыкин, практикант Ленки Распоповой.
– Галин-юрьна, беда! Куликов опять повязали.
– Кто? – яростно взревела Галка.
– Распопова. Она сегодня утром меня в приют потащила, а там – совсем другие угланы! Ну и пришлось их оприходовать…
– Дальше.
Практикант пересказал все в мельчайших подробностях. По мере повествования Галина Юрьевна становилась все мрачнее.
– Я ее порву, – сказала наконец Геращенко. – Я этой дамочке глаза выцарапаю.
– За что?
– Молодой человек, ты знаешь, что такое Центр реабилитации несовершеннолетних?
– Бывал.
– Ну и дурак. Это не гостиница для малолетних, у тамошних клиентов только два выхода: или обратно в семью, или в детский дом. Ты думаешь, просто так пацанва бродяжит, а их раз – и на полное довольствие? Вижу, что так и думаешь. Вот и алкаши так думают. Забухали, а ребенка – в приют. А нам надо его во что бы то ни стало обратно в семью вернуть. А если эта курва и дальше будет пользоваться нашей добротой, мы ее под суд. Какая статья, быстро?!
– Статья сто пятьдесят шестая У-Ка Эр-Эф, неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего. Неисполнение или ненадлежащее исполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего родителем или иным лицом, на которое возложены эти обязанности, а равно педагогом или другим работником образовательного, воспитательного, лечебного либо иного учреждения, обязанного осуществлять надзор за несовершеннолетним, если это деяние соединено с жестоким обращением с несовершеннолетним. Наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда, или в размере заработной платы, или иного дохода осужденного за период до одного месяца… – Боборыкин перевел дух и закончил: – Либо ограничением свободы на срок до трех лет, либо лишением свободы на срок до двух лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового.
– Круто, – похвалила Галина. – Молодец. Так вот – люди там пашут, договариваются, убеждают, кланяются по кабинетам, чтобы из этих уродов нормальных людей сделать. И времени у них мало, потому что алкаши привыкают без детей жить, им по кайфу, что ответственность временно на чужие плечи легла. И Распопова знает, что большое количество детей в Центре не приветствуется. Там просто не будут успевать заниматься всеми, штат ведь не резиновый, и места мало. А в приемном изоляторе и того меньше. А она его сейчас переполнила, стерва! С твоей помощью, между прочим.
Боборыкин покраснел, как рак, но выдавил:
– Галин-юрьна, еще Кулик просила передать, что они появляются в геометрической прогрессии.
– Дети?
– Ага.
– Погоди, не торопись. Сегодня их восемь?..
Стажер кивнул, преданно глядя в глаза Галины Юрьевны.
– И биться сердце перестало! – проговорила Геращенко.
Марина сходила в институт и попросила перенести занятия на субботу. А когда вернулась, у подъезда ее поджидала Галина Юрьевна Геращенко собственной персоной. Правда, в штатском, но это вряд ли меняло положение дел.
– Вы ко мне?
– К вам.
– Ну, пойдемте…
Дома обеих ждало очередное потрясение: дверь открылась изнутри, и страшно довольный собой Семка похвастался:
– Я же говорил, что фиг догонят!
– Это я говорил! – отвесил ему леща Федор.
– Та-ак… – протянула Галка. – Заговор, значит?
Мальчишки с криком “атас” убежали в глубь квартиры.
Марина Васильевна поймала себя на том, что улыбается. Улыбалась и бывшая студентка, и на какой-то момент Марине показалось, что все обойдется.
– Чаю? – предложила Кира, сдерживая толпу братьев и сестер, рвущуюся из большой комнаты.
Спустя полчаса женщины сидели на кухне и разглядывали семейный альбом Куликов.
– Вот, видите? Это нам с Наташей четырнадцать.
– Потрясающее сходство.
– А я смотрю на Киру и думаю: где же я это лицо раньше видела? Саму себя не узнала.
Галка, однако, расслабиться не дала:
– Марина Васильевна, что делать будем? Их уже шестнадцать, да еще в приюте теперь пятнадцать человек. У вас есть предположения, почему это происходит?
– Ни малейшего. И что делать, я тоже ума не приложу.
– Хотите, я пробью насчет семейного детского дома? Вам деньги будут давать, ребята самостоятельные, любят вас, помогать будут.
– Я не могу. У меня слишком много дел, когда воспитывать-то? Других вариантов нет?
– Есть. Детей завтра будет тридцать два, послезавтра – шестьдесят четыре. А потом и до гигабайта доберемся.
Галина чувствовала, что ее понесло, однако сдерживаться не стала:
– Это неспроста! Вы понимаете, что просто так в жизни ничего не случается? Может, вас бог наказал?
– За что это, извините? – зло прищурилась Кулик.
– Мне почем знать… А вы безгрешны, аки дева Мария?
– Галина Юрьевна, может, хватит меня жизни учить?! – рявкнула Марина Васильевна.
В это время зазвонил мобильный. Геращенко полезла в сумочку.
– Да!.. – Она некоторое время слушала молча, потом закричала: – Что?! Ты не мог ее по башке ударить?.. Тьфу!
Она нажала кнопку отбоя и тут же набрала новый номер.
– Пятачок! У нас проблемы. А мне насрать, какие у тебя там мульки, сейчас на твоей земле избиение младенцев начнется!.. Да… Уже шестнадцать… Гордись до пенсии, дурак! Нам твоя помощь нужна!.. Пулей!
– Что-то плохое? – спросила Марина Васильевна.
– Хуже. Распопова ждала, пока всех ваших зарегистрируют, а потом заглянула проверить, все ли на этот раз путем. А там уже другие детки, и ее псих разобрал. Сейчас она выбивает “пазик” с опергруппой, чтобы брать притон.
– Притон?
– Этот ее практикант ушибленный раскололся про геометрическую прогрессию, и “буханки” ей явно не хватит. А под этим соусом она вас, Марина Васильевна, может представить как торговца детьми. Прикиньте, какое дело состряпать можно, век не отмажетесь!
– Но ведь это же бред!
– Не бредовей, чем эти ваши детишки, которые неизвестно откуда берутся.
Тут позвонил Лопаницын. У него созрел план.
Петр подоспел как раз вовремя: во двор въезжал “пазик” с опергруппой.
– Здорово, – он пожал коллегам руки. – Криминал?
– Криминал, криминал, – огрызнулась Распопова. – Сам не знаешь, что на твоем участке происходит.
– Не слишком ли серьезное обвинение? Между прочим, у меня все в порядке. Мужики, в чем дело, вообще?
Распопова популярно объяснила, что некая Марина Васильевна Кулик нелегально держит у себя детей для дальнейшей продажи…
– Чего?! Мужики, она серьезно, что ли?
И просветил введенную в заблуждение оперативную группу, что никакого притона у Кулик не было и нет и что тетка решила на старости лет завести детей, открыть семейный детский дом и пригласила к себе в гости ребят из приюта. Тем понравилось, и они на следующий день прибежали снова, но неофициально и с друзьями. Пропажу вернули с милицией – вон Распопова их утром и возвращала, но угланам до того понравилось приключение, что они снова сбежали в двойном составе. Теперь за беглецами приехала сотрудник реабилитационного центра, а заодно и его позвали, чтобы все по закону.
– А мы тогда зачем? – не понял старший оперуполномоченный.
– Вот я и спрашиваю – зачем?
У Распоповой от такой наглости дыханье сперло. Не давая ей опомниться, Лопаницын предложил:
– Может, просто ребят увезем, если уж приехали? Тут всего-то минут двадцать ехать… С меня пиво.
Оперативники согласились. Петр поднял голову и свистнул. На балкончике появилась Марина Васильевна.
– Спускайтесь, сейчас поедем!
Через пять минут шестнадцать мальчишек и девчонок вышли парами из подъезда и чинно-блинно сели в автобус, с презрением глядя на Распопову. Вслед за ними в “пазик” зашли Геращенко и сама Кулик.
– Бдишь? – Галина нависла над коллегой.
Распопова только глазами хлопала. Ее только что нагло провели.
– Шеф, поехали! – крикнул участковый.
тридцать два и тридцать один,
а потом еще два раза по столько же
Опергруппа уехала сразу же, едва пассажиры выгрузились у ворот Центра реабилитации. Распопова сказала, что проследит, и тоже вышла.
– Ну? – Она осмотрела своих оппонентов. – И что вы придумали? Вы здесь все заодно, да? Одна банда? Я вас не боюсь!
– Дура! – крикнул Евгений из-за спины Марины Васильевны.
– Идемте, нам нужно все обсудить, – велела Геращенко. – Ребята, во дворе пока погуляйте.
– Что? – Распопова ощерилась. – Кажется, и ваша контора тут замешана, да?
– Дура!
– Хорошо, – скрипнула зубами Галка. – Марина Васильевна, чтобы ребята не волновались, проводите их в приемный изолятор. Эта женщина вам покажет, куда идти.
С видом победителя Распопова повела детей с “мамой” за собой, а Геращенко и Кулик вошли через главный вход, к директору.
Лопаницын остался курить на улице.
Не прошло и получаса, как участковый понял, что укурился насмерть. Потому что увидел, как из земли проклюнулся сначала один, потом другой, потом еще несколько и, наконец, целая грядка Куликов. Зрелище было жутковатое: ладони рвут дерн, разгребают грунт, и на свет появляется сначала голова с грязным, бессмысленным лицом, потом, выворачивая комья сырого глинозема, появляются плечи, руки упираются и вытягивают на свет все остальное. А потом земля осыпается, и вот он, стоит новенький, как с иголочки, Женя Кулик.
Не успел Петр Ильич проморгаться, как двор Центра оказался полон детей.
– Мама, мама вернулась! – закричали Кулики, едва Марина Васильевна вошла в изолятор. – Мама, ты за нами?
Кулик онемела. Вот Саша. Вот близняшки Виктория и Вероника. Мишка, Кирилл, Аннушка…
– Ма, мы домой сейчас, да? Ма, ты нас насовсем забираешь?
Медик и нянечка с воспитателем во все глаза смотрели на эту сцену: дети со всех сторон облепили непутевую мамашу, а та лишь губами шевелила, будто пересчитывая.
– Мои, – вдруг сказала Кулик, и взгляд ее стал быстрым и ясным. – Они все мои, и я их забираю. Ребята, собирайтесь.
– Как же, мамаша? – встрепенулась дежурная воспитатель. – Нет, так не положено, стойте, нужно документы оформлять.
– Я вам не позволю, – вскочила Распопова. – Это похищение!
Марина не ответила. Она толкнула запертую дверь – и та выпала вместе с косяком.
– Дети, домой! – позвала она.
С веселым гвалтом ребята потекли в дверной проем, и, как ни пытались нянечка, воспитатель и Распопова остановить этот поток, ничего у них не вышло.
Петр Ильич, увидав Марину Васильевну в окружении ребят всех возрастов и размеров, понял, что теперь драки не избежать.
– Куда собрались?
– Домой, – ответила Кулик.
– С детьми?
– Да. Что-то не так?
– Насколько мне известно, у вас нет детей.
– Теперь есть.
– И когда только успели?
– Дайте пройти.
Позади уже бежали крайне взволнованные сотрудники Центра, размахивала руками и бюстом Распопова, и вообще сцена напоминала эпизод из военного фильма, когда оккупанты вот-вот войдут в город, а никто не успел сбежать: всеобщая суета и паника, и никто не знает, что предпринять.
Лопаницын раскрыл кобуру. Это была простая демонстрация силы, могла подействовать, а могла и нет. Но лучше бы подействовала…
– Думаете, испугаюсь? – Глаза Марины Васильевны пылали.
– Нет, вы ведь такая смелая! Не порите горячки. Хотите забрать детей – сделайте это цивилизованно. Вас ведь сожрут иначе, вместе с ребятами и кошками.
Дети растерянно смотрели по сторонам, не зная, как быть. Кулик чувствовала небывалый подъем силы, она могла смести всех и вся, чтобы вывести своих детей из этого кошмара, но остатки прошлой Марины, холодной и рассудительной, мешали.
Евгений подергал ее за рукав.
– Что такое, Женя? – Кулик села на корточки перед сыном.
Тот крепко обнял ее за шею и прошептал:
– Мама, иди! Мы знаем, что ты за нами вернешься. Не бойся, никто нас не обидит. Да, ребята?
Марина подхватила Женю на руки и посмотрела на остальных. Дети расступились, оставив узкую дорожку к воротам.
– Не забудете меня? – шепнула она.
Женя снова прижался к самому уху:
– Никогда.
Осторожно опустив сына на землю, Кулик пошла к выходу. Обернулась. Ребята смотрели и улыбались.
– Я скоро, зайцы, – пообещала Марина Васильевна. – Не скучайте.
И Лопаницын, и Геращенко (особенно Геращенко) мысленно аплодировали, пока мать-героиня не скрылась за поворотом.
Нельзя утверждать, что Леня всю жизнь нюхал одни розы, а от него самого пахло исключительно дорогим одеколоном, однако всему же есть предел! Такой жесточайшей вони Бухта не обонял никогда и теперь истово надеялся, что никогда не будет.
Впрочем, начнем по порядку. С Мариной Васильевной он столкнулся случайно, и на свою голову поздоровался. Та немедля начала жаловаться на жизнь, мол, кошки из окон вываливаются, как старухи у Хармса, и как-то слово за слово Леня проговорился, что работает на заводе и там можно сделать решетки. Кулик немедля поймала его на слове и вытянула обещание сделать эти самые решетки. Бухта потом долго подозревал, что стал жертвой психотронной атаки, иначе как объяснить, что он по доброй воле вошел в квартиру сумасшедшей кошатницы и снял размеры при помощи спичечного коробка?
Так или иначе на следующий день он в диком угаре подошел к сварщику и сказал:
– Пять решеток надо сварить, вот размеры. Только размер ячейки не больше семи сантиметров.
– Ты охренел? Материала уйдет – йоппа-мама! – возмутился сварщик, которому вовсе не улыбалось выполнять столько работы.
– Очень надо.
– Пять тысяч.
Леня задумался. Об оплате разговор как-то не заходил, но Бухта решил, что поставит Марину Васильевну перед фактом. Ударили по рукам.
– А зачем так часто?
– Чтобы кошки не пролезли, – ответил Бухта.
– Она кошек боится?
– Дурак, у нее кошки, разве не понятно? Чтобы не падали из окон. Прикинь – тридцать два кошака в квартире!
– Сколько?!
Сварщик прекрасно знал, что такое кошки – у его бабки в деревне жил котяра, который в качестве туалета использовал коврик у двери. Воняло от коврика – не приведи господь. А тут целых тридцать две твари…
– И три собаки, – безжалостно подтвердил Бухта.
– Йоппа-мама! Она что, Маленького Мука насмотрелась? “Кошки – очарование мое”? Эпическая сила!
Тем не менее – пять тысяч на дороге не валяются, и сварщик впрягся. Как он ни выкраивал, как ни высчитывал, а материала на решетки выходило не меньше шестидесяти метров. Слишком много сложностей с выгибанием декоративных элементов тоже не могли порадовать.
– Может, крест-накрест ей забабахать? – спросил он у Бухты.
– Не вздумай! Она просила эстетично сделать.
– Клепать мой нюх! На хрен ты вообще подписался на эту работу? Таких мочить надо в обязательном порядке. Ее соседи за вонь еще не подпалили?
– Она полы с хлоркой моет…
– Да какая разница! Слушай, может, она скрытая зоофилка?
– Работай уже! Блин, связался на свою голову с маньячкой…
Через неделю решетки были готовы. Леня притаранил их к Марине Васильевне, но не успел он и рта раскрыть насчет оплаты, а Кулик уже забраковала всю работу:
– Нет, Ленечка, так дело не пойдет. Расстояние между узорами очень большое, кошки пролезут, а котята – тем более. Тем более мне нужно, чтобы окна закрывались, иначе всю лоджию во время дождя зальет, мне и без того с соседями ладить трудно, а тут еще потоп начнется. Короче, придется переделать, чтобы чаще рисунок был. И крепления снаружи, иначе окна не закроются.
– Так давайте лучше сетку “рабица” натянем! – предложил Леня, изо всех сил сдерживая готовый выплеснуться наружу мат.
– Что это такое?
Молодой человек крепко задумался, сраженный вопросом. Сетка “рабица” всегда казалась ему чем-то само собой разумеющимся.
– Это почти как тюремная решетка, только из тонкой проволоки, – наконец объяснил он.
– Нет, – отвергла предложение Кулик. – Это не годится. В целом меня твоя работа устраивает, но прошу учесть мои пожелания. Когда ждать?
– Через неделю, – процедил Леня.
Забрав привезенные решетки, Бухта вышел вон, жестоко понося строптивую заказчицу. Хуже всего – о деньгах опять не поговорил. Он уже заплатил сварщику из своего кармана, надеясь, что Кулик тут же отдаст деньги, и вот нате – пролетел.
Спасибо сварщику, лишних денег не запросил. Наварил как попало прутья, чтобы зазоры между ячейками уменьшить, и посоветовал:
– Зарежь ее. Или подпали. Такая дура не должна жить.
И, если честно, Леня не думал, что это предложение такое уж абсурдное…
Сегодня он пришел немного раньше, чем назначила Кулик. Чтобы побыстрее отвязаться. Его терзали смутные предчувствия, что добром такая спонсорская помощь закончиться не может.
Собравшись с духом, он постучал.
Тут же заорали собаки. Послышались шаги, потом голос хозяйки осведомился, кто там.
– Это я, Бухта. Решетки привез.
– Какие решетки?
– Какие заказывали, такие и привез! – психанул Леня.
За дверью замолчали. Потом спросили:
– А деньги уже заплачены?
– Вы что, издеваетесь?!
– Я не хозяйка, я сестра. Марины сейчас нет дома.
Вот облом-то! Но приходить еще раз не хотелось.
– Уплочено! – мужественно сказал он.
Дверь открылась.
Сестра Марины Васильевны выглядела намного респектабельнее кошатницы. Благополучнее как-то. Стрижка, пусть и с сединой, смотрелась модно, цвет лица здоровый. Да, такая больше одного кастрированного кота дома держать не станет.
– У вас инструменты с собой? Где и что делать, знаете?
– Да.
– Тогда занимайтесь.
Бухта прошел на лоджию, попутно отметив, что запах вроде сейчас не такой сногсшибательный, даже носом дышать через раз можно. Через пять минут, разложив инструменты, молодой человек приступил к работе.
А потом раздался звонок, снова залаяли шавки, и в коридоре послышались радостные возгласы…
– И все-таки, тетка Мика, ты засралась, – покачала головой Наташа. – Как ты здесь живешь, тут дышать невозможно?!
Марина Васильевна не возражала, она смотрела на сестру, которой, оказывается, так не хватало. Близнецы должны жить рядом, один без другого они быстро чахнут. Особенно если всю жизнь были рядом.
– Со стариками по-прежнему ругаешься?
– Ругаюсь. Они первые начинают.
– Я вот что придумала. Заберу их к себе, а ты в их квартиру перебирайся. И просторней, и воздух, – она поморщилась, – почище…
У Марины Васильевны возникло желание обо всем рассказать, расплакаться… Но сдержалась.
– Да мне и тут вроде нормально…
– Ты на себя посмотри! В гроб краше кладут. Тебя эти кошки в могилу сведут, попомни мое слово. Ну, подкармливаешь ты их, зачем домой-то таскать? Всех спасти все равно не удастся.
– Наташенька, мы же вместе с тобой все это затеяли.
– Тетка Мика, мы с тобой только кормили, лекарства давали, котят да щенков пристраивали, не передергивай. А вот когда я уехала, ты что-то вразнос пошла совсем. Ты же в этой Ольховке уже десять лет безвылазно, даже в командировки тебя не посылают, а про отпуск я вообще не говорю.
Кулик молчала. Кто-то изменился: или она, или Наташа. Когда-то они твердо знали, что если встретишь на улицу нищего и дворнягу одновременно, то накормить следует дворнягу, потому что она не может попросить о помощи. А теперь? Наташа наверняка предпочтет нищего… Марина подумала. Вспомнила разговор с Евгением. И решила, что покормит обоих. По крайней мере однорукого Пивораса она точно голодным не оставит.
– Ладно, тетка Мика, заболталась я с тобой, – спохватилась Наташа. – Пойду добивать стариков, они уже готовы согласиться.
– Ты еще зайдешь?
– Перед отъездом, попрощаться. И давай уже, думай. Этот зверинец надо как-то уже… кхм… разрешать. Да я же говорила тебе!
– Что делать?
– Они больные у тебя все, друг друга заражают. Усыплять надо…
Наташа ушла. И ни о чем не поговорили. Неужели в пятьдесят лет сестрам не о чем поговорить?
– Я на лоджии и в комнатах уже все установил, – подал голос Бухта.
– Спасибо, – рассеянно сказала Марина. Потом подумала и спросила: – Леня, скажи, я действительно засралась?
Бухта испуганно замотал головой.
За один день весь контингент Центра вырос в два с половиной раза, причем те Кулики, которых привезла “мамаша”, опять испарились. В приемном изоляторе находилось теперь семьдесят человек вместо допустимых пятнадцати. Перегруз был более чем заметный, и Геращенко прилюдно обматерила Распопову. Елена (да кто, наконец, запомнит ее отчество?) заявила, что будет жаловаться, на что Лопаницын сказал:
– Свидетели есть?
По внешнему виду сотрудников было понятно, что свидетелей нет.
Галка отозвала Пятачка в сторону:
– У меня две новости. Одна херовая, другая еще хуже…
Оказывается, семейный детский дом Марине Васильевне не светил. Администрация Большой Ольховки не располагала такими ресурсами, никто не выделит денег под содержание шестидесяти трех детей, тем более пожилой училке.
– Она даже медкомиссию не пройдет, у нее на лице написано: даю дуба. Короче, Марина Васильевна должна умереть, – закончила Геращенко.
– Ты совсем?.. – Лопаницын повертел у виска “фонарики”. – Переработка о себе знать дает?
Геращенко вздохнула:
– А ты подумай. В покое ее не оставят – слишком много детей. Если их будут отбирать, до нового учебного года население города ох…енно увеличится. И будет расти, пока Кулик коньки не отбросит. Между прочим, если у нее вечером опять кто-нибудь окажется, этих угланов будет сто двадцать семь, считая приютских.
Галка была права. И одновременно ее предложение являлось полнейшим бредом, о чем Пятачок не преминул тут же заявить:
– Слишком поздно придумала. Надо было еще во дворе пристрелить, при попытке украсть детей. А теперь как быть? Будем мочить в сортире? Или живьем скормим кошкам?
– Что ты вечно кривляешься, как маленький? Можно проще. У нее сердечная недостаточность. Положить в больницу и перепутать лекарство.
– Откуда знаешь?
– Я о ней справки наводила. Работа у меня такая, нечего так смотреть.
– Так, – Лопаницын встал. – Предлагаю разбежаться. Никто ничего не слышал. У меня и так дел по горло, а я тут с вами, сударыня, убийство лысого в подвале обсуждаю.
Да и время уже было далеко за пять пополудни. Договорились встретиться завтра, на свежую голову.
Но встретились они уже сегодня вечером, при обстоятельствах драматичных и фантасмагорических.
Леня закончил работу около половины шестого и начал уже собирать инструменты, как его внимание привлек шум с улицы. Он поглядел вниз и обалдел.
Во дворе толпились дети, никак не меньше двухсот. Ну, может, и меньше, однако молодому человеку не пришло в голову пересчитывать пузатую мелочь.
Кроме детей, во дворе собралось взрослого народу – не протолкнуться.
– У вас тут что – в лагерь детей провожают? – спросил Бухта у хозяйки. – Не поздновато ли?
Марина Васильевна в сильнейшем душевном волнении выглянула с балкончика – и обомлела. Они пришли сами, даже те, кто был в приюте!
– Спасибо. Большое спасибо! Ты уже все? До свидания.
Она вытолкнула оторопевшего парня из квартиры и выбежала на улицу сама.
– Зайцы! Зайцы, домой!
– Мама! – крикнули “зайцы” и бросились к Марине.
Народ во дворе заволновался:
– Ни хрена себе кроличья ферма!
– Эй, училка, шкурки почем?
– Милицию, милицию надо!
Таисия Павловна Ферапонтова уже вовсю названивала родственнику, но и без него к дому подъехало несколько “скорых”, пожарный расчет и знакомый уже “пазик” с опергруппой.
– Что случилось? Почему толпимся? Пожар, кража, убийство?
– Да тут к одной толпа ребятишек подвалила, мамой зовут.
– Где ребятишки?
– А вон… Эй, только что ведь здесь были! Да они к ней домой пошли, она домой их звала!
– Много ребятишек-то?
– Да не поверишь – человек двести!
– Ни хренассе!
Родители Марины Васильевны и ее сестра тоже вышли во двор, и были свидетелями, как их дочь и сестра зазывает ребят и как те зовут ее мамой.
– Что такое?.. – открыла рот Наташа.
– Сбрендила, б…дь, совсем, – выругался Дедка.
Вскоре прибежал Лопаницын. Оперативники сказали ему несколько нежных слов, тот в долгу не остался, потом появились Геращенко и Распопова с Боборыкиным, и начальство приехало, и ОМОН подогнали, потому что народу вокруг скопилось больше, чем на первомайской демонстрации.
– Сколько детей?
– Сто двадцать семь.
– Ох…еть, – сказало начальство. – В двухкомнатной квартире?
– Сами удивляемся.
– Может, секта какая? ОМОН готов к штурму?
– Какой штурм?! Там малявки по пять-семь лет! Старшему, наверно, есть двадцать, но он даун не е…аться!
– Там перекрытия не выдержат. Надо срочно эвакуировать жителей!
– Родственников, родственников на переговоры пошлите!
Пиворас проснулся от невероятного шума во дворе и вылез узнать, в чем дело. Дело пахло керосином, и не требовалось большого ума, чтобы связать одно с другим и понять, что добрую тетку надо спасать. Сам он ничего сделать не мог, но Альбин Петрович прекрасно знал человека, который мог многое, если не все.
Мама.
…Одинаковы-с-лица просто обалдели, когда барчук вернулся домой сам.
– Мама дома?
Просто Коля кивнул. Коля-второй внутренне подобрался: весь вид барчука говорил о грядущих неприятностях.
Альбин прошел в дом и обнаружил Лиану Степановну в кабинете о чем-то яростно спорящей по телефону.
– Мама… – позвал Пиворас от порога.
– Подожди, я занята! – оборвала она. – Нет, не вам!.. Я не понимаю, чем вызвано подобное…
Тут она крутанулась в кресле и уставилась на Алика.
– Я вам завтра перезвоню, – упавшим голосом сказала она и положила трубку. – Алик, ты вернулся? Сам?
Алик не прошел в кабинет. Опершись о косяк, он взахлеб, путаясь и заикаясь, рассказал про добрую тетку, что она в беде и что сейчас ее будут убивать… А мама слушала, не перебивая, эту галиматью и кивала, и глаза у нее блестели… и щеки тоже…
Потом она сказала:
– Нет.
И Пиворас чуть не подавился всеми словами, что собирался еще сказать.
– Почему?
– Алик, это милиция. Это закон, это сила. Я не могу идти против такой силы.
Альбин Петрович готов был плакать. Он не ревел, когда его избивали на улице, не ревел, когда нечего было жрать, но сейчас очень хотелось залиться слезами. Мама права. Но можно ведь попробовать.
– Мама, ну пожалуйста. Я больше не буду убегать, никогда-никогда! Ну сделай что-нибудь!
Лиана Степановна только головой качала.
Так они плакали друг против друга, минуты две, не больше… а потом Пиворас сказал:
– Ладно, я тогда пойду. Не теряй, я вернусь сегодня. Честно.
Мама кивнула: верю, ступай.
В квартире у Марины Васильевны царили мир и покой. Непонятные дела с пространством: все где-то устроились, и никто никому не мешал, Евгений кашеварил на кухне, не обращая решительно никакого внимания на шум с улицы.
Зато Марина обращала. Она смотрела, как подъезжают служебные машины, как курит у соседнего подъезда команда здоровенных мужиков в камуфляже и черных масках.
Зазвонил телефон.
– Да!
– Марина Васильевна, с вами говорит начальник управления внутренних дел Большой Ольховки Сбитень Александр Иванович. Предлагаем немедленно освободить детей.
– Это мои дети.
– Перестаньте молоть чепуху! Тут ваша сестра, она говорит, что у вас никогда не было детей.
– А теперь есть.
– У вас там, наверное, шагу негде ступить да еще вонь от кошек! Немедленно освободите детей.
– У нас вполне просторно и уютно, зайдите и убедитесь сами.
– Вы предлагаете обменять меня на заложников? Согласен, встречайте.
– Нет никаких заложников, они мои дети, они домой пришли, вы совсем тупой?!
В трубке пошептались, заговорила Наташа:
– Тетка Мика, послушай их. Ну пускай ребятишки выйдут. Разберутся люди и обратно их тебе вернут…
– Наташенька, ты ведь сама не веришь в это, зачем меня обманывать!
– Мариночка, ты не в себе, ты устала. Ну давай я к тебе войду, все хорошо будет, успокойся!
В окна ударили столбы света. Хрипло огласил окрестности мегафон:
– Всем посторонним покинуть район операции. Повторяю: всем немедленно покинуть оцепленную территорию. Гражданка Кулик, предлагаем немедленно сдаться, иначе мы начинаем штурм.
– Мама! – заголосили дети. – Мамочка!
– Ма, не подходи к окну! – предупредила Кира.
Звякнуло стекло, что-то просвистело рядом с ухом, взорвался плафон на кухне.
– Всем на пол! – велела Марина Васильевна.
Снайпер выстрелил для острастки, чтобы сумасшедшая тетка не вздумала торчать у окна. Он собирался выстрелить еще раз, как чей-то голос прогремел: “Отставить пальбу!”
Сбитень и все прочие в недоумении посмотрели на участкового.
– Вы совсем ё…у дались, что ли? Там дети.
– Иди на х…й, старлей.
Лопаницын пошел к подъезду, встал и сказал:
– Хрен кто сюда войдет.
Рядом с ним встала Галка. Боборыкин, немного помявшись, тоже встал на защиту подъезда. Совершенно непонятным образом материализовался Пиворас и еще Андрюшу с собой привел. Андрюша тут же намекнул Галке, что она похудела.
– Это кто? – поинтересовалась Геращенко у Пятачка.
– Альбин Петрович, надо полагать, – пожал плечами участковый.
На этом запись в народное ополчение не завершилась. Посланные Лианой Степановной для страховки барчука Одинаковы-с-лица во главе с Аскольдом чинно прошествовали мимо милицейского наряда и закрыли фланги.
– Аскольд Герольдович, – представился мамин секретарь.
– Николай, – хором сказали оба Коли.
– Это со мной, – объяснил Пиворас.
Бухта долго наблюдал этот балаган со стороны, потом плюнул – и рванул на помощь защитникам. Все равно пять тысяч пропали.
– Лопаницын, хватит вые…ываться, собирай свою дружину и уматывай, – приказало начальство после нескольких минут бесполезного ожидания. – Геращенко, тебя тоже касается. А юноше простим на первый раз.
– Что, и майора мне не присвоите?
– Пятачок, не нарывайся, – краем рта прошипела Геращенко.
Лопаницын же не зарывался, он прикидывал и так и эдак, чтобы уйти живым и в тюрьму не попасть, и ничего не складывалось. Вот, блин, слетелись, блюстители порядка…
Слетелись?
Он посмотрел на небо. Солнце уже укрылось за горизонтом, дома из розовых стали синими, комары зазвенели.
– Слышь, парень, – обратился он к Бухте.
– Леонид.
– Вот что, Леонид. Иди отсюда… Да не ерепенься, я не договорил. В первом подъезде есть люк на крышу. Видишь, пятно световое внизу? Это прожектор на крыше. Так вот, этот прожектор надо развернуть в сторону стадиона.
– Пятачок, ты что придумал?
– Свет в окне – помощь врагу, – ответил Петр невпопад. – Только быстрее, Леня, пока нас не ухлопали… Ребята, нам бы минут десять протянуть… Эй, начальник, погоди немного, у нас один испугался!
Десяти минут ждать не пришлось. Едва прожектор изменил положение, Сбитень заорал:
– Что там такое?
– Ничего, – ответил участковый. – Мы подмогу вызвали.
– Какую подмогу, Лопаницын? Ты что творишь? Мне твои выходки уже поперек горла. Ты у меня завтра же под трибунал пойдешь, затейник х…ев.
– Какой трибунал? – вдруг осенило участкового. – Вы соображаете, что говорите? У вас есть санкция прокурора на операцию? Вы знаете, сколько сейчас времени? Вы уровень шума превышаете, двенадцатый час уже! Да я на вас все городские газеты натравлю, и областные тоже! У меня брат на Первом канале работает, вас в “Человеке и законе” заклеймят…
Галка подумала, слушая весь этот бред, что Аскольд Герольдович – это очень сексуально. И кольца на пальце нет. И выглядит очень даже…
– Вы замужем не были? – спросил вдруг Аскольд.
– Очень туда хочу, – потупилась Геращенко.
И вдруг народ заволновался сильнее, шум начал нарастать, и кто-то крикнул:
– Смотрите!
Все пространство над двором потемнело, воздух наполнился утробным гудением бомбардировщиков, и в свете фонарей и милицейских прожекторов все увидели полчище летающих многоруких людей.
– Свет! Жизнь! Ура! – вопили Хрущи.
– Огонь! – последовал приказ, и все вооруженные люди, готовые начать штурм квартиры номер тридцать четыре, начали беспорядочно лупить по налетевшим врагам.
Поднялся невообразимый гвалт и вой. Летуны падали вниз, разбивались и разбрызгивали вокруг себя вонючую жижу, чересчур впечатлительные падали в обморок, вопила сигнализация припаркованных вокруг автомобилей, матерились омоновцы и прочие служивые люди…
– Не бойтесь, не бойтесь, зайцы, все будет хорошо, мама вас никому не отдаст, не бойтесь, – утешала Марина Васильевна и сама старалась поверить, что там, снаружи, наконец во всем разберутся и оставят их в покое.
– Ну, ну! Я вам песенку спою! Женя, подпевай: жесткокрылый насекомый знать не знает, что летает, деревенский даун Яша, аксельбантами слюна…
Женя подхватил, потом присоединились Кира, Миша, Федька, и вскоре все хором допели дурацкую песенку:
– …к трем китам, несущим землю, подгребает Яша-псих.
За окнами все смолкло.
Ребята лежали на полу вокруг Марины и ждали, что будет дальше. Долго ждали.
Пока не уснули.
сто двадцать семь и еще один
С утра пораньше в дверь начали тарабанить.
– Федька, открой! – пробормотал Семка.
– Сам открой, у меня вся жопа квадратная, я встать не могу, – огрызнулся брат.
– Всем мыть руки и завтракать! – крикнул с кухни Евгений.
– Да откроет кто-нибудь дверь, в конце концов? – крикнула Кира.
Мама Марина лежала на спине и думала, что все хорошо, только плафон на кухне безнадежно испорчен и стекло на балкончике вставлять придется, а это лишние затраты. Потом все-таки встала и пошла открывать.
На пороге стоял Пиворас в сопровождении какой-то женщины, пожилого мужчины и одинаковых с лица молодых людей.
– Привет, – сказал он. – Я придумал, что нужно сделать, чтобы деньги не воровали. Я их тебе давать буду. Знакомься – это мама, это – Аскольд, а они – наши охранники. Это у вас чем пахнет? Блинами? Дай пожрать! Мужик-то твой дома?..