Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2008
* * *
где поутру едва трепещут флаги,
где воздуха холодного струя
достаточной не развивает тяги.
В билетных кассах нет очередей,
поскольку поезда давно не ходят,
и в школу опустевшую детей
счастливые родители не водят.
В садах не стало слышно пенья птиц.
Умолкла музыка на стадионе.
И что-то не видать знакомых лиц
на улицах в родном микрорайоне.
Нет в мировом масштабе больше мест,
куда бы мне хотелось возвратиться,
и для меня еще открыт проезд,
и улыбается приветно проводница.
* * *
горек вкус у кислого вина,
будто произносишь слово Родина,
в купол неба глядя из окна.
В синем небе тучи ромбом строятся,
как под парусами корабли,
может быть, к сражению готовятся –
в точности не видно мне с земли.
Только вижу я, что строй ломается
и бессильно никнут паруса,
что паша турецкий ухмыляется
и хохочет прямо мне в глаза.
* * *
и кажется издалека,
что впереди под красным знаменем
шагает командир полка.
Со страху золотопогонники
бегут неведомо куда.
Давным-давно они покойники –
товарищи и господа.
Вода в реке густая, черная,
как кровь змеиная, она,
и только лодочка моторная
шныряет тут и там — одна.
* * *
в жизни объясняет очень многое,
даже у идущей под венец
почему лицо такое строгое.
Свечи только небо зря коптят.
Ох, уж эта мне иллюминация!
И невольно отвожу я взгляд,
а не то могу расхохотаться я.
А жених с невестой, побледнев,
на меня глядят завороженные.
И народ стоит, окаменев, –
и униженные мной и оскорбленные.
* * *
я, как на похороны, только
теперь я глаз не отвожу,
теперь не страшно мне нисколько.
Не потому, что я храбрец,
каких на белом свете мало,
а потому, что наконец
понятно многое мне стало.
Закружит ветер желтый лист
и в воздухе висеть оставит.
Придет художник-пейзажист
и плечи весело расправит.
* * *
но даже в сумеречном свете
я, ставя буковки углом,
счастливей многих на планете.
В кленовых листьях угадал
прообраз я гусиных лапок,
когда под стулом увидал
запропастившийся свой тапок.
В осенних сумерках со мной
все время происходит что-то,
но не спешу замок дверной
закрыть я на два оборота.
* * *
а когда заметил, изумился –
лес забронзовел до основания,
в памятник природы превратился.
Он бы мог теперь стоять на площади,
как какой-нибудь детина строгий,
важно восседающий на лошади,
долгорукий и коротконогий.
* * *
уйду я из дома чуть свет,
чтоб поле меня успокоило,
поскольку покоя мне нет.
Дорога пройдет мимо станции.
Куда-нибудь в Таджикистан
промчится состав с новобранцами,
похожими на каторжан.
И тут я почувствую странное
томление где-то в груди,
и что-то совсем безотрадное
в железнодорожном пути.
* * *
высоко вознесся над землей
опустевший сад, отплодоносив,
отшумев у нас над головой.
В поднебесье он парит над нами.
Ветром унесенные сады
без труда с воздушными шарами
можешь ненароком спутать ты.
* * *
проделанную им на всякий случай,
тот видел тех, кто лес валил в Сибири
и комарье кормил в тайге дремучей.
Представь, какое разочарованье
испытывал подчас вперед смотрящий,
тот, у кого заветное желанье –
увидеть берег, негою манящий.
Цветы магнолий нежно овевают
тела на солнце млеющих красоток.
На горизонте изредка мелькают
дощатые борта рыбачьих лодок.
* * *
погрузилась в сумерки ночные,
будто пароходик наш, на льдину
налетев, пробил борта стальные.
Думал, это галки да вороны,
оказалось – чайки да бакланы.
В хмуром небе – золотые кроны.
На столе – граненые стаканы.
* * *
во все проникло поры,
отмыть их будет нелегко –
глубокие, как норы.
Всего-то, кажется, пустяк,
всего-то – соток восемь,
а черный траур на ногтях
проносим мы всю осень.
* * *
на этом шарике земном,
под сенью струй на тротуаре
в плаще осеннем, под зонтом.
Как трудно на ногах остаться
и равновесье удержать,
ты не желаешь сознаваться,
бессильно рухнув на кровать.
Под потолком кружатся тени,
они влекут нас за собой,
и мы летим, поджав колени,
за горним Ангелом с трубой.
* * *
неожиданно заговорит,
будто он перерезанный поездом
по рукам и ногам инвалид.
И в глазах у него скука смертная
и безмерная грусть разлита.
И луна в поднебесье ущербная –
хоть не круглая, но сирота.
* * *
День Ангела, столь солнце светит ярко,
так крутит непрестанно головой
сидящая на голой ветке галка.
Ее чрезмерный к жизни интерес
мне кажется немного показушным,
хоть весть благая, что Христос воскрес,
меня не оставляет равнодушным.
Нам предстоит еще Великий пост
и много горя на Страстной неделе.
И смоет в половодье ветхий мост,
и рухнут наземь шаткие качели.
* * *
пока рассеется туман,
и мы поймем, что эта Волга –
одна иллюзия, обман.
Что перевозчик – не паромщик.
Он не знаком мне с малых лет.
Лицом он более псаломщик,
а телом тощий, как скелет.
И вовсе не рыбачья лодка
его печальная ладья,
что плохо ловится селедка
в окрестностях небытия.
* * *
что-то непонятное вполне –
кто-то, взявши ключ, часы заводит,
насмерть пригвожденные к стене.
Музыка звучит.
Музыку эту
я уже слыхал наверняка,
но прекрасно знаю я, что нету
скважины замочной у замка.
Вместо часового механизма
в ящике фанерном – пустота,
или, может, призрак коммунизма
заселился временно туда.
а потом уж шагом скорым
сможем мост мы перейти,
холм высокий за которым.
Часто кажется пейзаж
здешний плоским, чуть холмистым.
Кажется народец наш
только на руку нечистым.
* * *
но сквозь щели льется свет.
Чудотворцы.
Страстотерпцы.
И кого тут только нет!
Если в кущах не найдется
койко-место для меня,
потесниться им придется,
я им все-таки – родня.