Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2008
* * *
туес безропотный берестяной,
Прошке веселому скажет Суворов:
я над тобой, а Господь над страной.
Бог чердаков и заумных медвяниц,
Бог заушений и крестных гвоздей,
Угличский Боже воров и пианиц,
Боже созвездий, приливов, людей –
Бари Краильсы сверкающий Боже!
Дай нам не плакать над этой страной –
съежившись, тихо свернуться, как ежик,
в короб оставленный берестяной.
* * *
он: начертать о том,
что не умеет сказать сам лист
о пустоте. Листом
может быть приступ любой тоски
по пустоте, что вне,
тянущей к небу свои ростки,
как Торричелли; не
осознающей, что все листы,
вызванные из сна,
тянут пустыню в себя, пусты
более, чем она.
* * *
останавливала танки:
подвезите до Рязани
в школу связей и вязаний!
Шлемофон посмотрит хмуро –
не разведчица, а дура.
Даст краюху, три картошки,
сколок гансовой гармошки.
В темь кубышки-рукавицы
слезку прятала с ресницы,
где воробушек усталый,
грошик медный, снег неталый,
выбегала за ворота,
где повесили кого-то,
заливаясь, провожала,
пела, плакала, рожала.
Выла, как волчок, на брюхе –
о Святом, о добром Духе.
* * *
он ее любил.
Ее выперли из класса –
он ее любил.
Она с хахалем водилась –
он ее любил.
Она двойней разродилась –
он ее любил.
Уходя, не оглянулась –
он ее любил.
И незваная вернулась –
он ее любил.
Его к вечности призвали
рощи шумных крыл –
в пересылке, на вокзале,
он ее забыл.
∙