Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2008
* * *
Реже едут “куда”.
У вагонного люда
За плечами беда.
Или чистая руна,
Или ноющий страх,
Или ладные струны
При негодных колках.
Снято Ноево вето,
Всем дозволен побег –
Продаются билеты
На плацкартный ковчег,
Где и сыро, и сиро,
И чужие бока,
И скукоженным сыром
Плесневеет тоска.
Но и беглому брату
Угрожает сквозь сон
Завидущий, треклятый,
Перегарный перрон,
Где мужик однорукий,
Заревев матерно,
Всю оседлую скуку
Камнем вмажет в окно.
Но сбежавшим “оттуда”
Кирпичи нипочем –
Не отвадишь от чуда
Озорным кирпичом!
Вот и вестник сакральный!
Вот он, знак перемен! –
Мокрый голубь вокзальный.
Осень. Станция N.
* * *
Мгновенного достигла равновесья,
Качнулся воздух в комнате слегка,
Китайский пупс, ожив, поклон отвесил
И закивал послушной головой.
Никто не крикнул времени “Постой!”
Струилась дальше желтая река.
Одно могу сказать наверняка:
У времени прохладный бок дельфиний,
Гербарный запах фуксий и глициний
И по-оленьи грустные глаза.
* * *
Но, как река, тебя не примет дважды.
Как не напиться вволю над ручьем,
Так этой жажды не осилить трем
Плодам созревшим, ливню и вину,
Им эту слабость не вменю в вину,
А только ветру пыльному, что прах
Зимы разносит скрипом на зубах.
Не взять души нетронутой взаем,
Как не вписать апреля в окоем
Окна, двери и близоруких глаз,
Им не вместить Сегодня и Сейчас.
Весенний воздух – талая вода.
Не говори, что нынче как всегда.
Кто на себя вчерашнего похож?
Собой не узнан, крадучись идешь
Туда, где время мягче и целей,
А впереди мелькает меж ветвей
Раскрашенная морда электрички
И солнце, как пасхальное яичко.
* * *
Холодком пахнуло из окна.
На обоях то ли арабески,
То ли фрески выцветшего сна.
Хрипло лает рыжая шалава,
В коридоре грохают шаги –
Это вор, соседов кореш Слава,
Точно призрак, вышел из пурги.
Из пурги выходят конь и птица
На больших березовых ногах,
Мы втроем пускаемся кружиться
И куда-то падаем впотьмах.
Под крылом у птицы тёмно, сухо,
Баю-баю, птенчик, баю-бай!
Но кривая снежная старуха
Глухо шепчет птице: “Улетай!”
Мне бы в ватной люльке поднебесной
Спать и спать всю зиму напролет.
Ну, а дальше? Дальше все известно.
Бьет двенадцать… и корабль плывет.
* * *
А сон домашних тяжек и глубок,
Дыханье тьму раскачивает мерно
И занавески треплет уголок.
Какая мысль прочитана неверно?
Куда, насколько и зачем ты зван?
Уснувший дом, как пьяная таверна,
Кренясь, сползает в черный океан.
Сойти на берег – зряшная затея,
От плоти плоть – не вынуть, не разъять,
И с каждым сном сливаются теснее
Соленый космос, белая кровать.
* * *
Канатоходец-ворон тянет лямку
Невидимую. Поздно рассвело,
И будет день по-стариковски шамкать,
И рано-рано отойдет ко сну.
Хотя бы лучик жиденький блеснул.
Густая сетка липовых ветвей –
Ловушка, клетка, – не пробиться взгляду.
А мокрый снег все въедливей и злей.
Не падай, ворон, миленький, не падай!
* * *
Поется нынче – врозь и хором –
Про осень в стиле рококо
С ее причудливым декором.
Скажу себе: не суесловь
И рифму не ищи спросонья,
А лучше дикую любовь
Тихонько примани в ладони.
Какой холодный, гиблый звон
Пойдет чудить, как ветер в реях,
Покуда пьяный слесарь Дрон
Не стравит воздух в батареях.
∙