Эссе
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2008
Родился в 1975 году в Казани, окончил филологический факультет Казанского государственного университета. Кандидат филологических наук. Автор книги «Игра в современной русской поэзии» и ряда публикаций по русской литературе ХХ века в региональных и московских журналах . Лауреат премии «Эврика» (2008) в номинации «Критика и литературоведение».
Выражение «переходный период» вполне бессмысленно – а какой период не переходный? – но, задавшись целью рассказать об ощущении родного города, с удивлением и досадой понимаешь: именно этот штамп с родимым пятном советчины и приходит на ум. И вправду переходный, вот только от чего – и, главное, к чему?..
Перед взором всякого, кто прожил в Казани последние лет двадцать, фактически прошло несколько эпох – от позднесоветского упадка через не менее разрушительные перестроечные и постсоветские годы к нынешней перманентной модернизации. Перемен так много, и они столь стремительны, что чувство ностальгии теряет смысл: к новизне не успеваешь привыкнуть, а уж вдогонку спешит иное обновление, как на суперсовременном компьютерном рынке. Глубокое чувство на такой сногсшибательной скорости затруднительно, но покамест остановок не предвидится.
В целом наблюдаемый сегодня процесс развития столицы Татарстана затейлив. Даже непонятно, с чем его сравнить. То ли с состоянием богатого платья, на коем в неожиданных местах обнаруживаются прорехи, то ли с видом старого халата, где с каждым днем откуда ни возьмись появляется все больше и больше парчовых заплат. В любом случае бросается в глаза неравномерность происходящего. Потому и жанр рассказа о нем оказывается неизбежно калейдоскопичным.
«Казань – один из красивейших городов мира», – отмечал после поездки по царской России Рильке и, не дрогнув, поставил волжский град в один ряд с эпицентрами итальянского Возрождения: «Тебе в наследство и Казань, и Рим, / Флоренция с Венецией…». Так звучат строки стихотворения «И в наследье зелены…» в переложении Сергея Петрова, уроженца Казани, впоследствии питерского жителя, замечательного переводчика и поэта. Интересно, что бы Рильке сказал, доведись ему увидеть Казань сегодня?
Судя по дореволюционным открыткам, немецкий гений если и преувеличивал свой восторг, то не слишком. Мощеные улочки, аккуратные двух- и трехэтажные дома, часто уникальной деревянной постройки, уютные садики и парки, наконец десятки церквей, большую часть которых благополучно уничтожила власть Советов, – было, было на что взглянуть в старой Казани. И не зря здесь в 1886-м на территории поныне сохранившегося, но радикально изменившего прежний вид парка Черное Озеро проходила всемирная выставка…
Странное чувство испытываешь, перебирая фото позапрошлого века. Вот Дворянское собрание, будущий дом офицеров, где юный Лев Толстой получил первый импульс для рассказа «После бала». Вот единственный в своем роде псевдоготический дом амбициозного купца Кекина, еще относительно недавно жилой, а теперь бог весть чей, зато вылизанный до блеска и с частной пивоварней на первом этаже. Вот Пассаж на Воскресенской в стиле редчайшего для Казани образца ар нуво, где когда-то прогуливался бомонд, потом, при смене режима, размещался кинотеатр «Пионер»; в нем, как рассказывает старшее поколение, после войны крутили трофейные фильмы, и сеанс стоил десять копеек, но к кассе надо было буквально лезть по головам, а теперь Пассаж почитай третий десяток лет стоит в запустении, поскольку под зданием обнаружились карстовые пещеры, и инженеры который год ломают голову над идеальным решением его спасения. Вот наша улица – Николаевская, ныне Дзержинского, и видна мостовая, где идет трамвай, катятся телеги и на перекрестке стоит городовой в белом кителе и перчатках, а родной дом глядит молодцом (да его сейчас подкрась-поднови – и он даст фору любому новью), и на козырьке отчетливо читается надпись «Банкъ». Это уже потом, в полном соответствии со словами профессора Преображенского, парадный подъезд забили досками, стали ходить кругом через черный ход – и ходят по сию пору.
Все это, впрочем, давняя история. Та Казань, что довелось застать в восьмидесятые прошлого столетия, мало походила на столицу, пусть и губернскую. Это был здорово обветшалый, как говорится, со следами былой красоты, провинциальный, а главное – особенно для стороннего наблюдателя – довольно грязный город.
Чем славилась Казань на закате застоя? Разумеется, все, для кого это было важно, знали и об одном из трех старейших в России университетов, и о великолепной консерватории, и о том, откуда родом Николай Заболоцкий, Василий Аксенов и Михаил Плетнев и где трудились Лобачевский, Бутлеров и Завойский. Но все же тогдашний официальный бренд Казани составляло иное – архикраткая студенческая жизнь человека по фамилии Ульянов. Неофициально же город был провозглашен родиной печально знаменитого «казанского феномена».
Когда во второй половине восьмидесятых до нас, школьников, дошли многократно искаженные нещадным переписыванием с бобины на бобину «Гопники» Майка Науменко, изумлению аудитории не было предела. Только удивлялись мы не тому, что в рафинированном Питере главный отечественный джентльмен от рок-н-ролла обратился к столь низкой и столь близкой нам материи, – нет. Оторопь вызывали строки, где об «урле» сказано, что они носят «красные носки», и на плече у такого типового персонажа висит «сумка с надписью АС/DC». Это – о гопниках?! Ну у них там, в северной столице, и курорт! У нас носки радостного колера и сумку с сомнительной латиницей не позволяли себе заводить и отпетые фарцовщики. Не успел бы подобный смельчак пройти и ста метров по Броду*, как за такие экзерсисы ему немедленно дали бы в бубен. Наша гопня, вся как на подбор блюдя форму, зимой и летом была одним цветом – серым, ибо вросла в телаги и широкие черные штаны, каковые в перестройку иной раз демократически разрешалось сменить на цветасто-атласные от спортивного костюма, в холода же надевались вязаные шапки с помпошками, а на ноги – галоши либо мышиного вида «прощайки» – последняя реалия сейчас настолько прочно ушла из обихода, что, кажется, редкую пару найдешь на чердаке какой-нибудь подгнившей дачи.
«За кого пишешься?» Этот энигматический для непосвященного вопрос до сих пор вызывает сильные ассоциации у каждого казанца мужеского полу, чьи детство-юность пришлись на конец-начало застоя-перестройки. «За кого пишешься?» – значит, к какой улице и какому кварталу приписан, проще – где живешь, но в то же время и «Чьи вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет?» Короче: бить или не бить? Наш или не наш? Кремлевский или с Тукайки? А может, вообще залетный – с Кварталóв или с Горок, а то и, чем черт ни шутит, – с Жилки (Жилплощадки)?
Попробуй забудь подобные ежедневные встречи по дороге в школу и обратно с парой-тройкой таких служивых, не говоря уже о полной невозможности вытравить из кладовой памяти сцены массовых драк, наблюдаемые непосредственно из окна родного дома. Одна из самых впечатляющих случилась в оруэлловско-амальриковском 1984-м. И когда впоследствии довелось посмотреть фильм «Однажды в Америке», снятый в том же году, то эпизоды с изображением забав заокеанских подростков образца начала ХХ столетия вызывали грустную усмешку – видали мы зрелища и покруче. Если уж продолжать ряд синефильских ассоциаций, то тут скорее уместнее сделать отсылку к наиболее брутальным эпизодам «Банд Нью-Йорка».
Для чего понадобился этот малоприятный экскурс в прошлое? Когда-то казалось: гопники – наше все. Они вечны, как воскресная сетка телепередач первого канала или стенд с ежедневно обновляемой газетой «Правда» в Ленинском (бывшем Александровском) садике.
И что же? Теперь лихого былого нет и следа. Да и о каких гопниках может идти речь, если сейчас по внешнему виду масса казанской молодежи ничем не отличается от унисексового стиля европейских столиц, и нет-нет, да и возникнет в толпе то дева с радужными татуировками на плечах или животе, то парень с колечком в носу, а то и вовсе существо неопределенного пола в растоптанных белых кроссовках, костюме военно-защитного покроя и с ярко-синим ирокезом на голове. Когда-то о таком и помыслить было нельзя, не то что на улице встретить.
Сейчас повседневный облик города все больше определяют студенты – десятки тысяч из десятков вузов, и критическая масса молодых людей, одновременно получающих в этой точке пространства высшее образование, не может не облагораживать местную атмосферу.
Да, зловещий смысл словосочетания «казанский феномен» сильно повыветрился, чтобы вскоре развеяться окончательно, – теперь даже молодая городская генерация не ведает, что за ним скрывалось еще вчера. И кто знает, возможно, через недолгое время эти два слова снова войдут в обиход, но с решительно иным смысловым наполнением. Глядишь, наш город будет ассоциироваться с очередными победами тружеников футбольного поля из «Рубина» или космополитичной сборной «УНИКСа».
А то и с чем иным. Ведь поразили же нас, коренных казанцев, знакомые из Самары, специально приехавшие на машине под Новый год главным образом затем, чтобы… посетить местный ночной «Doctor-club». «Ну как же, – серьезно ответили они на наше неподдельное недоумение. – Казань ведь – центр клубной жизни. У вас та-акие ди-джеи!».
Вот это да! У нас под боком синем пламенем горит культурный очаг. А мы и не знали.
Да, господа. Клубная жизнь, диск-жокеи, редуцированные днем нынешним до ди-джеев, стакан со скотчем, о-ран-жад – бог мой, двадцать лет назад все это было из какой-то потусторонней, призрачной жизни, не более правдоподобной, чем реальность «Тысячи и одной ночи». А нынче… погляди в окно! Все это – твоя обыденность. Почти рутина.
Эх, да что клубная жизнь! Дешевка это, дорогие братья по Поволжью. Пресыщенную местную публику уже не удивить гастролями «BoneyM», «GypsyKings», Хулио Иглесиаса и Хосе Каррераса. «DeepPurple», так те вообще отработали концерт в многотысячном «Баскет-холле», новой гордости местных болельщиков. А когда совсем недавно было объявлено о грядущем посещении нас великим и ужасным божеством мирового рока «KingCrimson», то в воздухе отчетливо послышались апокалиптические раскаты. Это все равно, как если бы кто-нибудь с деланым равнодушием сказал вам, что к нему недавно на огонек опять заглянул зануда Сэлинджер и проторчал битых три часа.
Не прав, ох, не прав был Гоголь, устами двух мужиков утверждавший, будто бы большое колесо классического транспортного средства, может, еще кое-как доедет до Москвы, но уж до Казани – ни-ни. Как видим, докатилось. И не один раз.
Не-ет, мир изменился, как было справедливо замечено в начале первой серии «Властелина колец», и нам ли с этим не согласиться!
Вообще-то, строго говоря, если выглянуть конкретно из окна нашего дома, то пейзаж в обозримом пространстве модифицировался не так уж сильно. Именно этот уголок Казани разошелся со временем и уверенно отступает назад: кажется, здесь единственная улица в центре города, разительно напоминающая деревенскую из-за полной утраты асфальта. Впрочем, сравнение не вполне корректно, ведь богатый культурный слой дает о себе знать: не зря из-под убитой пыли отчетливо проступает булыжная мостовая.
А еще – стенд с коммунистическими органами печати как вкопанный стоит в сотне метров отсюда в по-прежнему Ленинском саду.
Но будем объективны – это уже явные рудименты. Вероятно, их стоит законсервировать в нынешнем виде – ведь что-то есть в них, что-то есть… Да и кого волнуют безнадежно пожелтелые развороты компрессы? Кто ее вообще замечает (впрочем, кто-то же ее регулярно расклеивает)? Незнамо кто. Так же, как вряд ли кто теперь всматривается в черты изваяния, прочно стоящего лицом к не за страх, а за совесть возведенному пленными немцами театру оперы и балета им. Мусы Джалиля на площади Свободы, где некогда маршировали дважды в год сплоченные ряды сограждан с флагами и транспарантами и «категорически воспрещалось» в любое время дня и ночи взбираться на бордово-мраморную загородку у памятника… А сейчас, едва сойдет снег, день-деньской по нему лазит ребятня, и юркие тинейджеры с устрашающим ускорением гоняют вокруг на скейтах под бдительным отеческим прищуром лысого идола…
С конца восьмидесятых многие знакомые начали делиться свежими впечатлениями от первых визитов в Европу: никакого удивления при виде вымытых с мылом улиц или тем паче шикарных бутиков, от которых по позднесоветским представлениям наши чувствительные к вещественности граждане и особенно гражданки непременно должны были падать в обморок. Все-таки, слава богу, фильмов и книжек «про их нравы» пересмотрено-перечитано всласть, но вот запахи, умопомрачительные амбре, влажными флюидами обтекающие вас возле каждой траттории или микроскопической забегаловки – острые, яркие, даже какие-то почти цветные, всегда новые и дразнящие, – вот это да. Это запоминалось навсегда, мгновенно впечатывалось в душу и сознание вместе с меланхолической мыслью: а у нас-то…
И вот гляди-ка! – прошло всего каких-то десять лет, как вполне иноземные ветры уже веют и в наших Палестинах, где что ни шаг – то «Пиццерия» или кофейня «Джузеппе», то ресторан китайской или японской, а то, чтоб не разрываться, китайско-японской кухни, то кафе «Ронин», недавно с легкостью необыкновенной поменявшее вывеску на «Шанхай». А в летнее время в причудливый букет ароматов вплетается шашлычно-кебабный дым – чем это вам не евразийство во всей своей наглядности? Так что и бюст Л.Н. Гумилеву, водруженный несколько лет назад в начале улицы Петербургской, бывшей Свердлова, оказавшийся прямо перед парадным входом навороченного гипермаркета «Кольцо», на этом фоне выглядит более чем уместно, хотя тусующиеся у его подножия подростки знать не знают (проверено неоднократно), кто это, – и в лучшем случае, заметив увековеченную фамилию, припомнят, что, верно, был такой символист, не то эстрадник…
Интересная тенденция прослеживается в нашем городе. Новые памятные объекты возникают с завидной регулярностью, но с одновременным исчезновением части старых.
К примеру, заново отлили и водрузили в Лядском садике величественный бронзовый памятник Державину, уроженцу здешних мест, – монумент, после революции отправленный на переплавку. Современным скульпторам пришлось восстанавливать его почти из ничего, по редким сохранившимся описаниям, рисункам и фотографиям. А как не упомянуть, что непрерывно реконструируются и строятся заново многие мечети и церкви? Самой большой мечетью в России, Кул Шариф, юной северной родственницей Айя-Софии, любуются туристы со всего мира.
Все это так, но вот, скажем, стоит в центре Казани на практически полностью разрушенной и постепенно отстраиваемой улице Московской угловой дом, который и домом-то уже не назовешь: две двухэтажные стены без крыши. Все пространство внизу заляпано афишами и объявлениями, а сквозь них проступают криво начертанные аршинные черные буквы: «Спасти дом Фукса – наш долг!» Карл Федорович Фукс – личность исключительная. Один из первых и наиболее славных ректоров Казанского университета, широко образованный человек, блестящий ученый, талантливый и бескорыстный медик, естествоиспытатель и этнограф, одним из первых начавший систематически заниматься сбором сведений о культуре и истории татар. Его дом посещали многие знаменитости, его жене писал мадригалы Боратынский, его проездом через Казань в поисках сведений о пугачевском восстании навестил Пушкин. То есть классик гостил именно в этих стенах**. Хочется верить: спасти дом Фукса – и вправду наш долг. А то исчезнут те старые камни, как дым отечества, никто и не заметит. Как испарился дом возле Черного Озера с мемориальной доской, где значилось, что здесь некогда жил студент Лев Толстой… Но свято место пусто не бывает – и через год-другой уж вырос тут пятиэтажный молодец-новодел. Как тихо и обыденно по причине все того же строительного бума и перманентного дорожания кв. метра земли в центре города снесли дом, где несколько лет провел Хлебников – еще один из ряда великих университетских недоучек, и уж это деревянное строение никакими мраморными досками не облицовывали, а коли так, то на нет и суда нет.
Кварталы деревянных домов вообще исчезают, как класс. Догнивают, догорают, уходят в землю. А там попадались такие зодческие перлы…
Но что скорбеть о былом!.. «Так много потеряно, что и не жаль ничего!..» – сказал некогда Олег Чухонцев и был прав.
Парадоксальность развития муниципального хозяйства сказывается во всем. Например, с одной стороны, теперь летом Казань покрывается сотнями на удивление ухоженных газонов, демонстрирующих буйную фантазию флористов: чего стоят хотя бы сотворенные из кустов и цветов колоритные фигуры барсов, слонов и прочей живности в ненатуральную величину! А с другой – доблестный Горзеленхоз по таинственной причине крайне подозрительно относится к деревьям: молодые сажает неохотно, а старые предпочитает так усердно обкарнывать, что это до боли напоминает гильотинирование.
Медленно, но верно меняется и облик городской фауны. Все меньше бродячих собак и кошек и все больше голубей-альбиносов – а ведь еще совсем недавно эти пернатые были сплошь сизыми.
Город нашего времени стал заметно чище. Хочется думать, к неизменным пыльным бурям славного прошлого возврата нет. И урн теперь куда больше. Мелочи? Да как сказать…
Нынешняя Казань – это еще и обилие шикарных магазинов (преимущественно пустующих), кинотеатров-мультиплексов (преимущественно заполненных) и, разумеется, банков, от количества которых можно вообразить, что очутился где-то в Швейцарии. Но куда удивительнее видеть на каждом шагу беспрерывно множащиеся книжные. Их торжество венчает трехэтажный «Книжный двор», самый крупный профильный магазин в Поволжье. Диву даешься – читают у нас все, что ли, запоем?
Канули в лету и эпоха монструозных советских продмагов, и недолгий период легкомысленных ларьков конца девяностых, а на смену им пришла эра тяжеловозов-супермаркетов, среди которых особенно выделяются местные «Бэхэтле» с обилием национальных блюд и прочих вполне домашних и отнюдь не банальных вкусностей – «Макдоналдс» отдыхает.
О росте благосостояния некоторой части населения, а главное, об определенных ментальных сдвигах сигнализирует и такая подробность: теперь чуть ли не еженощно над Казанкой взмывают фейерверки. Когда-то мы любовались салютом лишь раз в году, на День Победы, а сейчас каждый, кого тянет с помпой отметить день рождения или справить корпоративную вечеринку, палит в небеса цветными огнями. Народ учится веселиться на широкую ногу.
Преображенный мегаполис еще ждет своего воплощения в кино и литературе.
Тут уже с легкостью можно снять что-то вроде «Казань-FM». И, может статься, не за горами и появление нового романиста, что подобно Джойсу сумеет перенести в свое творение всю городскую карту, благо бросающиеся в глаза потенциально знаковые объекты растут чуть ли не в геометрической прогрессии. Вот мост Миллениум, связавший центр с одним из густонаселенных спальных районов, переброшенный через Казанку к тысячелетию города и вознесенный над рекой своей опорой в виде гигантской литеры «М». Вот аквапарк с дельфинарием, гастролирующими морскими львами и касатками. И, thelastbutnottheleast, вот и метро, где по единственной покуда ветке из конца в конец можно добраться за четырнадцать минут. В общем, всего не перечислить, да и грядущая «Универсиада-2013», без сомнения, изменит облик города еще пуще нынешнего.
И круглый год идут неисчислимые рок-фестивали, за которыми уже не уследить. И каждую зиму открывается оперный Шаляпинский. И с недавнего времени ежегодно проводится казанский кинофорум «Золотой минбар».
И бьет на озере Кабан возле татарского драматического театра им. Галиаскара Камала выдающийся по высоте и красоте фонтан.
И горит девятисвечная ханукия на Профсоюзной у бывшего дома актера, а ныне казанской синагоги, что прямо напротив ресторана «Хуанхэ».
И если встать у истока центральной пешеходной улицы Баумана, берущей начало у Кремля, то в перспективе через тонкий абрис барочной колокольни увидишь вдалеке очертания чего-то манхэттенообразного: это строится небоскреб гостиничного и офисного здания над еще не открытым грандиозным «Детским миром».
Все перепуталось, как заметил поэт, и тут попробуй возрази.
Да, во многом Казань – уже какой-то другой город. Она невозвратимо утратила прежний облик, но еще не обрела устойчивого нового – и придирчиво ищет его, примеряя на себя имидж то спортивной Мекки, то центра развлечений, а то и деловой столицы. Место перерастает само себя, решительно воскресив что-то из своей истории давних времен и равнодушно отвернувшись от многого из недавнего прошлого…
Впрочем, это его заботы. А нам остается бросить рассеянный взгляд сквозь решетку старого здания КГУ с ажурными вензелями КИУ – «Казанский императорский университет» – и зашагать с подругой под пронзительные крики ласточек в направлении заката над разливом Казанки.
По прямой, как стрела, Кремлевской, по бывшей улице Ленина, по еще более бывшей Воскресенской.
* Брод — от Бродвей. Так наши реликтовые стиляги называли центральную улицу Казани, некогда Большую Проломную, а впоследствии — и поныне — ул. Баумана.
** К слову, только в Казани встретишь эффектное пересечение улиц — и имен — двух очень разных Карлов: Фукса и, разумеется, Маркса.
∙