Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2007
Далеко от земли стоит поселок Синева. Нет в поселке ни домов, ни дорог, даже жильцов не видать. Прямо под Синевой расположена деревня Шум: дюжина избушек, магазин, бани, велосипеды, кошки, юбки, ватники, мужчины, женщины – в общем, нормальная деревня, квелая, но живая. Алкоголиков по пальцам пересчитать, смотрят в свои стекляшки, и мир у них кружится быстрой каплей. Работящие мужчины к ним относятся с подозрением, если что, могут и в морду дать, и тогда шлепнется алкоголик на капустную гряду, полный рот земли наберет.
Большинство шумчан за пределы района никогда не выходили, городов не видали и, что в городах делается, знают только понаслышке, по рассказам Витьки Лошадкина, который раз в полгода приезжает на побывку и, закинув клеенчатый свой кейсик на колени, болтает о профессорах, о девушках, о золотых цепях и кольцевой дороге, о спальных районах и гигантских нефтяных факелах над спящими людьми и бессонными магистралями.
Случается так, что, пока Витька работает в Москве, кто-нибудь из шумчан умирает, и тогда во время очередной кейс-сессии все новости начинаются со слов “А если б он знал…”: если б он знал, как мы с Колькой заворачиваем за угол и оттудова наблюдаем за ресторантом, бац, она выходит и садится в гоночную машину, едет по кольцевой дороге, а мы следом под факелами – если б только он знал!
Об умершем шумчане говорят: “отправился в Синеву”. Но говорится это так, что даже несведущему человеку сразу ясно – не за банкой меду, не в гости, там, поехал, а навсегда переселился, и обратно его уже не жди.
Если ты родился в Шуме, то после смерти непременно попадешь в Синеву – вне зависимости от того, где ты умер. Поэтому, когда Витьку Лошадкина застрелили на Ярославском шоссе, совет старожилов, собравшийся в той самой комнате, где обыкновенно выступал со своими небылицами сам Витька, так и постановил: для мелкосидящих в шерсти рыдающих матерей, для крупностоящих набычившихся отцов, для пузырящихся материй и зреющих огурцов, для слюнявых алкоголиков и юного головы-Коли – для всех: “отправился Витька в Синеву”.
Никакой связи с Синевой нет, и потому узнать, как устроился родственник, как у него идут дела, хорошо ли питается и вообще вспоминает ли односельчан, – невозможно. Хоть Синева и близко, но увидеть ее тоже нельзя, и, когда смотришь вверх, кажется, будто небо совершенно пустое. Но на самом деле это, конечно, не так. За те годы, что существует деревня Шум, ее жители вычислили и вымеряли все улички Синевы и даже примерно установили, где кто обитает. Сделать это оказалось проще простого.
Когда над Шумом начали курсировать самолеты, бездельники стояли, задрав башку, и колупались в грязи. Чуть погодя самые сообразительные из бездельников заметили, что самолеты всякий раз идут одним и тем же маршрутом. Где-то над рощей они давали кренделя и пропадали за холмами. Таким образом, полоса над деревней открыла центральную улицу поселка Синева. Самолеты оставляли на ней след наподобие отпечатков автомобильных шин, но держался он недолго и вскоре рассасывался.
Долгое время шумчане никаких других улиц, кроме центральной, не знали, но уже этого было достаточно, чтобы расквартировать всех почивших деревенских шишек и спорить до хрипоты о том, может ли прежний доктор, сильно разбавлявший спирт, жить по соседству с председателем или все-таки его выселили куда-нибудь на окраину.
Затем неподалеку от Шума выстроили военный аэродром, и высоко-высоко над деревней поползли крохотные самолетики. Понизу шли толстенькие пассажирские лайнеры, бередили улицы, по-над крышами Синевы шмыгали истребители и транспортные суденышки. Так стало ясно, что дома в Синеве очень, очень большие. Следственно, и люди должны быть просто великаны.
После смерти Витьки Лошадкина все стали ждать какого-то сигнала. Может, просто по привычке надеялись, что явится Витька и заведет речь о своем житье-бытье в городе. Ну рассуди, Палыч, – так адресовался алкоголик Иван к новому доктору, – не могли же, ек-макарек, тамошние власти просто взять и пихнуть нашего парня в избу, не посмотрев на все его, так сказать, ощутимые плюсы? Разумеется, Иван, не могли, – соглашался доктор, который, хоть и родился в Питере и окончил московский вуз, тоже надеялся присоединиться к сообществу Синевы. И все ждали и гадали, в каком же качестве навестит их Витька Лошадкин. Бездельники опять начали задирать головы и копаться в грязи, алкоголики в падении изворачивались и шлепались на грядки лицом кверху. Даже серьезные мужчины порой зыркали исподлобья на небо: как там Витек, нейдет, что ли?
И вот однажды показался над Шумом неопределенной геометрической формы предмет, при подробном рассмотрении обнаруживший явные отличия от самолета. Двигался предмет отвесно вниз. Все население высыпало на поляну перед главными воротами и вперилось ввысь жадно. Предмет, снижаясь стремительно, приобрел очертания Витькиного клеенчатого кейсика и вскоре достиг размеров, вполне сопоставимых с размерами небесного Витьки (он ведь, по версии шумчан, должен был превратиться в великана). Все принялись шарить взглядами вокруг кейсика, стараясь разглядеть хотя бы намек на клетчатую рубашку, или Джинсу, или ботинки Витькины блестящие, но что-то не видать было ни хрена. Кейсик тем временем прекратил снижение и завис не боле как метрах в ста над головами возбужденного-перевозбужденного деревенского люда. Отскочила золоченая застежка, откинулась крышка, и хлястнула темная жижа, полетели к земле запаянные ампулы с эмбрионами, посыпались диски с копиями генокодов, рухнули многотонные каменюки с подробной историей далекого звездного народа, потыкались по огородам послания победителей общепланетного литературного конкурса, грохнулся наземь здоровенный телевизор, и на всю округу загрохотал диктор, замелькали на экране гигантские факелы, достижения науки, пытки, расстрелы, танцы, войны, поплыла прекрасная, прекрасная Синева.
г. Юбилейный