Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2007
А. В.
Дорога, и вот.
Дорога, и вот, хочется говорить, и ищешь себе человека, пьешь чай, горячий разливаешь по кружкам, и говоришь. А если нет тебе человека, то не говоришь, а просто сидишь и думаешь сам собой. Красивый сам собою, а за окном, надо заметить, простор, и простор такой, что прямо дух. А у тебя тут тесно, и ноги, ноги, откуда столько понаросло, и почему так много, когда, скажем, тебе нет человека в дорогу? Извините, извините, проходишь как больше осторожнее, потом так же, извините, извините, обратно. И снова в свой уголок или даже на свою вторую (верхнюю) полку, и лежать, читать или спать, глядеть в окно, а за окном, если не вовсе замерзло, например – зима, а зимой, если кто еще не слышал, страна на улице черно-белая, деревянного много и снежного, давно замечено.
…Лучше зимой. Потому что ну что летом? – летом жара, дети орут, родители нервничают и даже психуют, запах вареных яиц долго не расходится, стоит над душой, а тут еще этот самый большой кореец сбивает расписание, и вынуждены стоять часами в полях, в просторах, что просто тот же дух, только жаркий, а тебя еще не выпускают пройти по траве, окна, если и открываются, все без толку, потому что стоим неподвижно, и на улице абсолютный штиль, воздушные массы звенят кузнечиками, но не двигаются отнюдь. Поэтому лучше зимой.
К стеклу разумнее не прикасаться, потому – холодно, на улице все ж не май месяц, а вовсе даже январь, но большие реки в городах не замерзли, вот и Кама стучит стальным мостом под железными же колесами, непременно надо прижаться лбом к стеклу и увидеть, говорят же, лучше не прикасаться, черна вода. Зато отражаются хорошо луна и разные огни, фонари, а в небе еще разглядим газовый факел, который, попади журналистом на нефтяной завод, не дадут снять. Ну как не дать, скажут, не печатать, в эфир не пускать, больше не пригласят иначе. Завод нефтеперарабатывающий или еще будет длиннее название, но опустим, сократим, срежем углами, как срезаем дорогу, быстрее, быстрее, стучите, колеса, отапливайте, проводники, вагоны, товарищ птица, проснись на ветке и пой. Дорога, и пой.
И вот в Тюмени, допустим, в Тюмени, когда до поезда еще три часа, встречаешь парочку, по виду неясно, то ли хиппи, то ли просто странные. Оказывается – шведка с американцем едут смотреть из окна твое черно-белое, и дальше – до города Улан-Батора. Им интересно. Знают два слова: “Большое спасибо”. И другое: “Здравствуйте”. А больше не знают или не говорят, берегут, нз, такая стратегия. А ты не понимаешь, не знаешь ни шведского, ни английского, но достают разговорник, и показываешь нужное слово, и подобно же прочитываешь ответ. И так продолжается, они расскажут, что едут и смотрят, им интересно, но непонятно, вот билет, на билете стоит слово “Иркут”, а им надо Иркуцк, как написано в отксеренном путеводителе. Спешишь успокоить, что правильно, так и бывает, машешь рукой, мол, доедете, куда вы денетесь, морщины покидают их лбы, как просто понять друг друга. И в благодарность она достает маленький фотоальбом, показывает цветные репродукции своих работ, отпечатанные на цветном принтере, оказалась художницей, а он писатель, но имен уже не запомнить, как много всего сегодня сказано. Что ищут, как едут по незнакомым пространствам, еще решить. И напоследок, уже после того, как объявят тебе дорогу, спрашиваешь: как вы вместе, как вы тугеза? И показывают слово: “судьба”, удивительно.
Дорога, и вот пространство тебе плакать. Не о дороге, не о себе или еще о ком, не о том, что называют судьба – своя или своей страны, о чем так любят. А просто плакать солеными, вдруг да всплакнешь, просто, от души, вот пространство тебе вздыхать, писать на билетах, потому что сумка опять где-то далеко, и до нее лезть, да и нет ни блокнота, ни тетради, и вообще тебе вот такое время и такое пространство, смотреть другими глазами, за всех слушать. И за себя решать. Слышно, к примеру, что ищут, куда поехать, открывают атласы, еще старые, вздыхают и говорят: куда вот это все делось, еще не были ни там, ни там, а этих мест больше нет, потеряна география, а остался ли с нами Бог? И рассказывают, какие учить молитвы, и когда читать, на какую сторону глядя, даже покажут переписать, и перепишешь, но где потом найти, через два года вспомнишь, а куртки той уже нет, с билетом оставлена была у подруги, а та – в монастырь. Не куртку в монастырь, а себя, вот тоже пространство – плакать и спасать, молиться и жить. Но ты об этом пока что не знаешь, это даже не предполагается, потому что вот дорога, вот рядом разгадывают кроссворды, заклеивают в конверты и на ближайшей станции это будет отправлено в поисках приза. О чем сообщается дополнительно. И ты, услышав, поймешь, что твоя страна ищет Бога, не дорогу, а Самого, чтобы сидел ходил между; или же ищет славы. А тут страна оборачивается к тебе и, глядя в твои серо-зеленые, говорит: а тебе чего? А мне живота бы – отвечаешь. Мне бы, может, попасть на место дороги, чтобы продолжиться, словно сама дорога. На место дороги? Ну вот, вот же тебе дорога. Куда тебе?
Итак, живота, потому что солнце уже допекло, все это долгое лето, уже два месяца продолжается лето, а еще был май. Был май, сказал классик, и такой же май был у тебя, и если бы только май. А то случился июнь, а потом июль, и большой город захватил горло, только покупать минералку, только пить, только смотреть воспаленными в жаркое марево, чего это воздух перед глазами плывет как будто? А это лето дотрагивается до тебя. Ничего себе, все бы так трогали, просто мнет и пинает перед собой пачкой от сигарет, как бы совсем не сгинуть. И вот собираешься, ставишь заплечный перед собой и складываешь в него немногое. А денег ровно на билет до вокзала и в пути погрызть печенье – галеты, и опять же купить минеральную. В этот раз ничто не задерживает, ни иностранцы, ни угощатели мороженым, без препятствий проходишь к своей электричке, а тут перронный контроль встает на пути, покупаешь до ближайшего городка, пропускают.
Чтобы добраться, нужно сменить четыре электрички. От большого города до маленького поселка, от поселка до большого города, потом большая станция, и последняя электричка – до дома. Все просто, но почти нет денег, если поймает контроль, чем будешь ему отвечать?
Дорога, и вот первая пересадка, придется ждать ночь, а в вечернее время, чтобы не маяться зря, берешь заплечный и идешь осматривать пространства пешком, из окна был красивый вид, но встречается местная женщина и говорит грубо, так, что становится страшно, возвращаешься на деревянный вокзал сидя спать. На следующий день становится понятно, что вихрь и антитеррор выдуманы напрасно, потому что электричками можно проехать всем и провезти все: валенки, лыжи, тракторный прицеп, если только найдешь. Люди, которые ночевали с тобой в деревянном вокзале, появятся и следующей ночью, на вокзале из камня, и далеко ли они доберутся, только угадывать. Чего хотят все эти люди, задумываешься на досуге, лежа на туристском коврике на подоконнике станции. Появляется милиция, и это уже другая история, чтобы продолжить свою дорогу, слезаешь с подоконника и спишь, обратно же, сидя. Дорога, и вот тебе вокзалы спать сидя, вежливо отвечать милиции, грызть сухое, таскать груз за плечами, думать лишь о дороге, думать, как пройти ее всю, не напороться на чей-нибудь, если взгляд просто – уже хорошо, на чью-то недобрую волю; она расправит тебе плечи, засалит волосы, обожжет лицо, насадит на руки цыпок, изголодит желудок, какая уж смятая и раздавленная сигаретная пачка, добраться бы побыстрее, вымыться, отоспаться. Не зря была выбрана жизнь. Вот тебе дорога, и вот тебе жизнь лежит шпалами перед тобой, тянется рельсами.
А вот кто просил славы, это далеко, это добираться так долго, как в сказке про Тридевятое царство, на поезде и на другом поезде, дальше едва успеешь запрыгнуть в автобус, в автобусе пауты, тут главное – не останавливаться, пока едет – прижаты душным воздухом к лобовому, остановится – к пассажирам, и тут же нечем дышать, выходишь, срываешь веточку, машешь, отпугиваешь паутов, жара и беда с мотором, кто-то наклоняется над раскаленным железом, в зубах сигарета, вовремя отошел, доехали. А после – катер, ходит три раза в неделю, уже хорошо, погрузиться, не смотреть на воду, не смотреть на воду, попытаться заснуть, таежная большая река Тавда, красная от стыда, – сама же размыла торфяники, всюду болота, граница Урала с Сибирью, ты едешь сюда за памятью, она же самоходская слава. Все от Столыпина. Его реформа, вспоминаешь историю, давала землю, сказала: приди и возьми сколько надо. Пришли белорусы, они же самоходы, они же набрали земли, все плохой, лесной, болотистой, звенящей комариными полчищами, росло плохо, и ту революция отобрала, самоходы остались. И ты едешь искать их прежнюю устную славу, заодно и себе спасительное занятие, отогреешься ли в лучах, вопросительный. У нас удивительная судьба: мы живем, мы тут, они там, а раньше еще говорили вслух свои сказки, впрочем, сказок почти что не было, детей не баловали, зато пели молодыми, сильными голосами, танцевали кадриль, показывают, а ты попробуй теперь повторить. А теперь латают славу на память:
Юрия, встань рано,
Юрия, пойди в поле,
Юрия, возьми ключи,
Юрия, отомкни землю.
А сами смотрят искоса – записываешь? Запиши:
Как па житу,
Как па житу луны ходят,
Луны ходят.
Коло житу,
Коло житу девки ходят,
Девки ходят.
Красиво поют, забываешь записывать, слушаешь, они уже тем довольны, воскресает их слава, надолго ли, будешь ли вспоминать об их ветхих домах, коляска в полкомнаты, а на другой половине – молодая мама, ее сестра, а муж успел бросить. Будешь ли вспоминать, плакать, будешь ли вспоминать плачи, песни, рассказы, загадки, сплетни, обиды, самогонку на молоке, строительство нового общежития, гостей с гостинцами, ночную темную баню, овец в разрушенном доме, вышитые полотенца, жуков на картошке, и далее по перечисленному, лучше не спрашивать, говорить славу памяти, правду о всех входящих и упадающих в омут слов, находящих в нем географию, только бы не заблудиться, составляющих биографии, можно ли сказать, что судьбу? У нас удивительная судьба.
И ищешь Бога, живого Бога в силах и славе. Сначала три дня до села на реке Великой, там день, два дня обратно, потому что идешь не своими следами, а другим путем. Дорога, и вот тебе натруженные ноги, натертые плечи, обветренные губы, не улыбнуться, общая усталость организма, трудно душе, возьми меня, сон. Но перед сном слышится почти так же, как днем, акафист, и долго еще будет стоять в памяти, но вставать затемно, поднимаешься, чтобы идти, укладываешь и идешь. Остановки каждые полтора часа, если быть в конце колонны и если отдых на неровной поверхности, то ты смотришь с горочки (или, наоборот, смотришь на горочку) и видишь, как весь этот многотысячный ход постепенно садится на отдых, приваливается к земле, прислоняется к ней, прикипает, достает воду, лук, сухофрукты, натягивает дождевики, укрывает себя от небесной влаги.
Впервые ли ты шлепаешь лужами эти дни или идешь то жарой, то ветром, нет ли, каждый раз трудно, вспомнишь выражение хотя бы: труд души. Теперь ты паломник и вместе со всеми движешься все вперед, ход виден из космоса змеей света, и как будто не было ничего, не было биографии, и как будто не знаешь, что земля однажды была зеркальной, то есть твоя дорога однажды была зеркальной, то есть еще раз, едешь в другую сторону, а приезжаешь в эту, ту, что надо. Но в дороге по компасу все правильно, и температура за бортом обычная, в глазах правды нет, и в ногах нет, иди, не стой долго, еще не то увидится. Как будто должны ехать туда, вот так в вагон заходили, вот в это окно был вокзал, значит, в ту сторону запад, в обратную – восток, но солнце давно село, потому что, как сказано выше, лучше зимой, короткие дни, не определить, а тут проводник решил пошутить, говорит: а не едем через твой город, как не едем – охрипнешь тут. Говорят, иные люди могут внезапно увидеть суть слов, отдельно взятого слова, его сердечную мышцу, значенье до самой последней потенциальной семы, в том числе до той, что только предполагается, что только может предвидеться, и то не всеми, и тогда этим людям становится жарко, нечем дышать от страха такого знания. Однажды дорога тебе показала свой фокус, свою зеркальную суть, и только бы доехать после всего, добраться до назначения. Она продолжает показывать иногда, чтобы не забывалось, с кем имеешь дело, но редко, недолго, в поезде или в зеркале заднего вида у водителя автобуса, лучше туда не заглядывать. Говоришь виду: не искушай, отвечает: не поддавайся. Ложишься на полочке лицом к стене (отворачиваешься от зеркала, если в автобусе), остальное – лукавое. Но понимаешь это не сразу. А после первого раза, после того случая, в назначенном месте тебя встречает малознакомый человек из старых, “из бывших”, из тех, что остались, дает бутылку святой воды, она же настояна на розах из Индии, ею же велит умываться, плюс еще приносит палочки с запахом ладана, плюс еще говорит не пить-не курить-не есть грибов, даже рыжиков. Исполняй. Плюс смотреть “наши” фильмы. Какие это – наши? Имеющий уши узнает, расскажет тебе. Но это тебе не поможет, потому – безъязыко и немо, а тебе живота бы. Все же мы плакали, пришедши в мир, права классическая литература, что же теперь, столько слез – и напрасно?
Вот это не вспоминаешь уже на пространстве босой дороги, потому что проходит время, и все проходит, а тут вдруг встретишь внезапно знакомых людей. Откуда ты? – тебя спросят. И выдохнешь: за руку привели. Внезапно для себя выдыхаешь. Но твой собеседник вдруг понимает тебя и ведет за руку в купальню, в общую купель, но этого уж стесняешься, и мочишь только волосы, и моешь ноги, и набираешь воды. Но некому вставить фразу: смиряй гордыню, потому что умудряешься улизнуть, и не видел никто, а с волос капает – будто и правда после троекратного погружения. Не подкопаешься.
Мы возвращаемся, идем обратно, вот уже асфальтовый мост, кто-то видел, когда выходили из того села на реке Великой, кто-то видел на небе крест, а именно все десять тысяч паломников, но на это нельзя обращать так много внимания. Что, был там живот? – спрашивают тебя, как возвратишься. И жизнь, и слава, и Бог – отвечаешь.
Все вспоминается и понимается уже после, как говорят, задним умом. И про гордыню, и про то, что больше надо было молчать, больше думать и слушать. Но будет тебе другая дорога, и железная, и босая. И много других, много людей, путей, сбитых ног, мало воды, много солнца. Много солнца.
г. Вятка