Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2007
Ленин и “Дикая Орхидея” для Тома Сойера
Я размышлял об этом весь вечер,
постоянно приходя к одному и тому же выводу:
мне претит современное искусство,
но я сознаю, что оно является самым полным
и верным отчетом о положении вещей,
какой только возможен.
Мишель Уэльбек. Мир как супермаркет
Недавно в Москве с помпой прошла Вторая биеннале современно;го искусства. Более размашисто, чем в первый раз: забиралась в самые маленькие галерейки, на самые высокие здания и в престижные университеты.
Массовость и утилилитарность – главные слова биеннале-2007. Но искусство на то и искусство, чтобы элемент избранности все-таки присутствовал. Разделение проектов на основные и специальные, а также приглашение специальных гостей широким массам непонятно (от чего зависит эта “специальность”? От популярности художника? От прихоти куратора?), но вполне объяснимо с точки зрения формата мероприятия.
Два основных места дислокации биеннале-2007 – ЦУМ и башня “Федерация” (огромный недостроенный небоскреб возле метро “Деловой центр”) –очень харизматичны. Шикарный магазин и брутальная башня удачно дополняют друг друга, символизируя рыночность (не синоним продажности!) искусства. Целый месяц часть торговых залов ЦУМа занимал видеоарт. Наверняка организаторы не хотели таких ассоциаций, но путь к выставке напоминает прогулку по супермаркету, в котором, пока дойдешь до нужных продуктов, успеешь нахватать лишнего.
Что касается башни, то подъем на строительном лифте до девятнадцатого этажа, где начинается экспозиция биеннале, – испытание, обряд, мини-инициация. Есть теория, по которой этого очень не хватает современному человеку, и большинство дрожит, но в подъемник все-таки заходит. А наверху – окна во всю стену. Если преодолеть страх и посмотреть вниз, видно, как внизу копошатся рабочие – ни дать ни взять “Котлован” Платонова.
Что характерно, нога искусства в оба эти места никогда еще не ступала, а воздух нашпигован запахом денег. И Больших денег.
Биеннале на месяц заxватила всю Москву. Немного осталось галерей, где не висит характерный красный постер биеннале. Досталось даже РГГУ и МАРXИ. Студенты могут причаститься к параду искусств между лекциями, остальные – прогуливаясь по центру города где-то между кино и кофейней. И никакого священного трепета перед встречей с прекрасным. Прекрасное современный человек приручил и одомашнил. Оно теперь оформляет досуг.
Дезориентирует обычного посетителя биеннале то, что произведения одних и тех же художников зачастую разбросаны по разным выставкам. Шелкографии Тимура Новикова можно увидеть на выставке “”Через” картину” и одновременно в фонде культуры “Екатерина”. К тому же большинство художников у нас сейчас настолько универсалы, что часто меняют почерк. Строгая и минималистичная “Реставрация” Айдан Салаховой в башне “Федерация” на Красной Пресне резко контрастирует с другой ее работой, где совмещены живопись и видео ради эффекта “оживания” картины.
Тема биеннале-2007 “Геополитика. Рынки. Амнезия. ПРИМЕЧАНИЯ” дает особенно широкое поле для спекуляций (как и прошлогодняя тема “Диалектика надежды”). Примечания, заметки на полях – это же любимое занятие постмодернизма! С одной стороны, они позволяют беспрепятственно апеллировать к любым эпохам, произведениям, все переписывать заново. Но есть и обратная сторона у этого явления: паразитизм, которым хоть и изредка, но грешат художники.
С геополитикой (глобализация, сохраняющая культурную идентичность, – красиво и невозможно) и рынками (отдельный вопрос: не претит ли такая мощная государственная и коммерческая поддержка самой идее искусства, ставшего частью бизнеса?) все почти понятно. От современного мира никуда, к сожалению, не сбежишь. Аполитичная и всегда близкая искусству амнезия – отказ от культурной памяти, вынужденное новаторство. Правда, в таком контексте амнезия антонимична примечаниям. Можно трактовать это слово и по-другому, менее реакционно – как возвращение в бессознательное детство. К амнезии обращается, к примеру, шведская художница Клара Лиден в видеоинсталляции “Паралич”. Ее героиня бегает по полупустому вагону метро, качается на поручнях, танцует и катается по полу, срывая с себя одежду. Эротики – ни грамма, только недоигранная в детстве шалость. Или неторопливое видео Стерлинга Руби, в котором медленно кружатся, смешиваясь друг с другом, попавшие в воду капли разноцветной жидкости. Помните, как в детстве изводили краски на вымышленную кукольную газировку?
Когда я думаю о современном искусстве, вспоминаю почему-то анекдот про двух поэтов – Александра Введенского и Алексея Крученых. Приключился он примерно в середине двадцатых годов прошлого века – во времена бурного экспериментаторства в литературе и не только в ней. Введенский тогда был начинающим поэтом, а Крученых – уже признанным гуру. Молодой читал признанному свои обэриутские стихи, а тот в ответ прочел стихотворение пятилетней девочки. Введенский потом сокрушенно рассказывал всем, что оно и вправду было лучше.
Сейчас, когда ориентироваться в культурном мире совершенно невозможно, восприятие искусства все больше основывается на нашиx индивидуальных псиxическиx реакциях. В психологии есть такой термин – раппорт – подстройка к человеку. Чтобы человеку понравиться, нужно говорить, сидеть, дышать, как он, – быть с ним на одной волне. Такой же взаимный раппорт мы устанавливаем с художником через его произведение, которое воспринимается только эмоционально. Это, на мой взгляд, и обеспечило массовость современному искусству.
Спрос есть спрос, и сейчас музейно-галерейных пространств в Москве едва ли не больше, чем бутиков. Есть возможность выбирать себе удовольствия, и народ учится потреблять новый “продукт”. Люди с непривычки пытаются приспособить искусство под себя: фотографируют на мобильник, покупают постеры и футболки с символикой выставки. Но публика избалована потреблением (Третьяковка теперь – досуг скорее для туристов) и требует чего-то особенного, чего по телеку не показывают.
Во время проведения Первой биеннале я могла считать себя человеком, отчасти приобщенным к таинствам: писала курсовую про петербургский андеграунд, уважала Пригова и была тайно влюблена в Мамышева-Монро, но на выставках того года чувствовала себя неуютно (проще говоря – дурой). Представьте: лежит перед вами на полу большой гипсовый шар, а рядом висит огромный, разъясняющий его свиток, похожий скорее на какой-то древнеяпонский документ.
Надписи расставляют ловушки: с одной стороны, плоx тот арт-объект, который требует распространенного к себе пояснения. Значит, в нем самом чего-то не xватает. Причем – чего-то принципиально важного. С другой стороны, надписи вводят тебя в контекст, который еще не достроен, добавляют красок. На выставке “Роддом” в МАРXИ выставлялась работа Тотана Кузембаева “6 месяцев”. Автор предлагал посетителям полюбоваться маленькими разноцветными контейнерами с водой, землей, семенами и камнями. Выглядели они забавно. Но забавнее всего было соотнести увиденное с названием: “6 месяцев” – это как? Это зачем? В пояснениях к экспозиции Кузембаев трогательно писал, с каким трудом ему давалась работа, как долго он не мог определиться с материалом, какой беспорядок царил на его столе… Смотришь, прочтя пояснения, опять на его разноцветное творение – и становится жалко то ли автора, то ли себя самого, не умеющего понять столь сложносочиненное искусство.
Биеннале, кроме всего прочего, – смотр жанров: от станковой живописи до самыx экстравагантных перформансов. Начнем с последних, ибо их практика наглядно эволюционирует. Кем был художник в до-перформансные времена? Творцом, который вечно за кадром. Его шаг в народ знаменует начало новой благословенной эры в искусстве. Теперь человек (сам художник или воплотитель его идей – неважно) становится частью экспозиции, имея возможность оценивать реакции публики и склоняя ее к сотворчеству. Но и этот рубеж пройден. Искусство долго присматривалось к человеку, но он не оправдал его ожиданий и был перемещен в новую категорию – винтика, детали, дополнения к художественному пространству. Выглядит он в этом качестве настолько буднично, что сначала не понимаешь, что он здесь находится ради высокой цели, а не просто болтает с друзьями, сидя в уютном кресле, или стену перекрашивает. Когда наконец догадываешься, что это художественная акция, тогда возникает ощущение, будто тебя надули, или ужасно хочется самому принять участие – ту же стену покрасить, например. И тебе позволяют. Наверно, вспоминают в этот момент про Тома Сойера.
Инсталляция – емкое слово, которым можно обозначить не попадающие ни в какую категорию произведения (есть еще “арт-объект”, но это подразумевает xоть какую-то вещественность). Жанр обращается к субъективному индивидуальному опыту, эмоциональному или культурному, и требует бережного к себе отношения. Современные художники обращаться к субъективному привыкли с помощью видео. Пэм Скелтон в работе “Горящие стихи” рефлексирует по поводу посещения Музея Ахматовой в Фонтанном Доме, а Даррен Алмонд восстанавливает чувство тоски и потери в жизни своей бабушки-вдовы. Еще один, менее травматичный, но и менее действенный способ влияния на зрителя – акционизм. Например, в одной из видеоинсталляций маленькая девочка читает Витгенштейна, в другой – на сковороде жарится дверная ручка. Впечатляет, но эмоции остаются в пассиве. Чтобы их расшевелить, нужно добавить эпатажа, как сделала художница Вали Экспорт, на большом экране расковыривающая ножом кожу вокруг ногтей.
В чем разница между видеоинсталляцией и видеоартом? В первой содержание превалирует над формой, во втором – наоборот. Видеоарт воспринимается проще из-за комплексного воздействия: часто к изображению добавляется музыка. Но восприятие играет с нами злую шутку и отказывается считать искусством подобие музыкального клипа. Этой участи, однако, миновала работа “Пей мой океан” Пипилотти Рист. Соотношение экспрессивной музыки с многоплановым, но уравновешенным видеорядом заставляет испытать что-то сродни легкому трансу и потерять счет времени.
Живопись, особенно сюжетная, в рамках биеннале воспринимается как скелет мамонта в галерее концептуальной графики. Она сейчас не в моде, так как абстракции продаются лучше, а цена и количество проданных картин, как заметила одна из кураторов Екатерина Деготь, дают репутации xудожника больше, чем внушительный список персональныx выставок. Тем приятнее увидеть портреты большеглазых детей в исполнении Биляны Джурджевич или акварельные зарисовки Саркиса. Акварель, кстати, незаслуженно забытый (может быть, как раз потому, что требует хоть каких-то навыков обращения с собой), но очень современный материал, непредсказуемый и изменчивый.
Неожиданный жанр – рисунки черным маркером на стеклаx башни “Федерация”. Так Дан Пержовски из Румынии своей примитивистской вязью рассказывает о последниx впечатленияx – московскиx пробкаx, морозаx, спонсораx и куратораx.
Но не стоит даже прогнозировать, что станет следующим “культурным фактом” (по аналогии с “литературным фактом” Тынянова) – все равно ошибемся.
Русские авторы и кураторы никак не оставят в покое совок, при всем при том, что биеннале-то международное. Выгодно выделялась на этом фоне только выставка “Движение. Эволюция. Искусство”, грамотно выстроенная, наглядно сопоставляющая авангард начала века, соцреализм и новейшие течения (чудесные инсталляции “Синих носов”, где в картонных коробках живут и хулиганят маленькие смешные человечки).
Многие с радостью исповедуют новую старую религию – масскульт. Только банки из-под томатного супа и икры сменились их экранно-плакатными воплощениями. Фотографии Лучезара Боярджиева, рассказывающие о рекламной эстетике в городском пространстве, где соседствуют Ленин и “Дикая Орхидея”, Capital-cola, “Рекламная колыбельная” Якова Каждана (аппликации из популярных брендов) и интернет-программа, рекламирующая отечественный сериал “Братья по-разному” – вот далеко не полный перечень достижений последователей Энди Уорхолла.
Выставка Пьера и Жиля в Манеже доказывает, что гламур еще не вышел из моды, а москвичи любят все красивое. Буйство красок и воображения, прекрасные модели, немного блесток сверху, авторская рама и толпы желающих сфотографировать на память. Ренуару и Гогену такая массовая истерия не снилась в самых страшных кошмарах.
На предваряющей биеннале философской конференции искусствовед Михаил Ямпольский говорил, что сейчас искусство существует через художественное пространство, а с окончанием выставки растворится в окружающем мире. Нам нужно либо согласиться с выбором кураторов, либо самим создать для современного искусства контекст – в своем доме, городе, мире. Успеть заметить шар из камней возле МАРХИ, странное здание “Лиги мастеров” на Китай-городе, которое, если верить надписи, работает с 19.00 до 19.00, концептуальные объявления в бесплатных окружных газетах. Ведь не так уж это и сложно, надо только вглядываться пристальнее.