Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2007
Несколько жизней Андрея Яновского
– Обыватели примитивно представляют себе путь к бессмертию, – говорила Лариса Викторовна, и лица учеников были напряжены и неподвижны. – Достижение его видится в увеличении продолжительности жизни средствами точных наук. Но много ли могут дать лишние пятнадцать, двадцать, даже тридцать лет? Гораздо целесообразней путь интенсивный: максимально заполнить каждое мгновение событиями и информацией, изнутри раздвигая его рамки до бесконечности. Таким образом, за день человек будет проживать неделю, за год – десятилетие, а за один свой короткий век – несколько жизней.
Андрей Яновский никогда не жаловался на память. Стихи он часто писал на ходу и, добравшись до дома, лишь оформлял чернилами сделанные наброски.
Сейчас, ожидая Дилю из кухни, он поймал себя на том, что забыл внести изменения в последнюю рукопись. Позавчера в Дилиной спальне он переписывал в уме конечную строфу. Однако дома стихотворение осталось лежать в прежнем виде.
Мытье посуды затягивалось. Андрей достал из-под дивана весы и встал на них. Пятьдесят семь. На Таниных будет пятьдесят пять с половиной. Какие-то из двух надо отрегулировать.
Появилась Диля, положила руки на плечи и встала с ним. Стрелка испуганно прыгнула за сотню.
Андрей шел знакомой дорогой. Синева заливала город, республику и соседние страны. Случайное облачко никогда не появится на таком небе. А здесь, на земле, все необязательно и возможно. Дух посажен в тело, как в проезжавшую мимо тележку.
Навстречу, пиная мяч, бежали школьники. Один, похожий на Рустама, остановился и о чем-то спросил.
– Не понимаю, – развел руками Андрей.
– Ты язык не знаешь? – Школьник отвернулся и побежал дальше.
Однажды, у истоков знакомства с Дилей, Андрей учил Рустама складывать имя матери из разноцветных пластмассовых букв. Диля с дивана смотрела на них сверху вниз. Так Андрей объяснился в любви.
Диля не любила, когда Рустам называл Андрея папой. Она ревниво оберегала свою прошлую жизнь. Из всей юности на виду была лишь девичья фотография. Не похожее на Дилю лицо с острыми глазами и черные волосы, заплетенные в длинную косу.
Ближе к сумеркам время, пришпоренное голосами телеведущих, бежало быстрее, и Андрей спешил закончить рассказ до темноты.
За спиной щелкнул выключатель.
– Ты с ума сошел, не порть себе зрение! – возмутилась Таня. – И потом, разве нельзя писать на работе? Это разгрузило бы тебя хоть немного.
Андрей подумал, что за время, проведенное у Дили, ни разу не вспомнил о рассказе. Отложив в сторону тетрадь, он зарылся лицом в густые рыжие Танины волосы.
– Слушай, я давно хочу спросить у тебя одну вещь… – Диля замолчала. – Все эти слова, которыми ты меня называешь, ты ведь их и жене говоришь?
В комнату вбежал Рустам, и Андрей опустился к нему, как делал всегда, желая уйти от ответа.
Со Светой и Мартой Андрей познакомился зимой. Раньше срока покинув рабочее место в нетопленом кабинете, он прошел сквозь дома близлежащего массива и внезапно оказался на тихой одноэтажной улочке, названия которой не знал. Он пошел по ней без цели, считая растущие номера.
На деревянных воротах неуцелевшей окраски Андрей прочел надпись мелом: “ПРОДАЕТСЯ ДОМ”. Он постучал, открыл калитку и пересек бетонированный двор с двумя искривленными урючинами.
– По какому делу, молодой человек? – без испуга встретила его полная женщина.
– Книги продаете?
– Проходите в дом.
Андрей с порога вдохнул жаркий воздух от серебристой “контрамарки”. За столом сидела седая женщина, старше первой.
– Вот, покупатель, книгами интересуется, – объяснила Света.
– Как зовут молодого человека?
– Саша, – отозвался Андрей.
– Проходите, Саша, Света покажет вам книги.
У Андрея не было денег, но он согрелся и не хотел уходить. Он попросил отложить несколько книг до лучших времен и предложил свою помощь в ремонте книжного шкафа.
С этого дня он стал часто бывать у Светы и Марты.
Все родственники Светы и Марты давно переправились, а сестры по-прежнему откладывали отъезд, словно им был уготован еще долгий срок на этой земле. С покупателями на дом они обычно не сходились в цене.
Андрей слушал, как Света и Марта перебирают бесчисленных внуков, племянников и племянниц, самые молодые из которых вдали уже забывали русскую речь.
Иногда споры заходили о стоимости непроданных вещей.
– Просить за швейную машинку сто пятьдесят – это смешно. Ни один умный человек не даст такие деньги. Зоя перед отъездом продала такую за семьдесят.
– Да, – соглашалась Марта, – но как жалела она об этом всю жизнь! Разве можно хорошо продать что-нибудь, когда торопишься…
Если случалось обсуждать при Андрее детали предстоящей перемены, женщины нередко обещали прислать ему приглашение.
– Жениться вам надо, Саша, – советовали они. – Пройдет лет десять – и совсем не захочется. Куда денетесь один на старости лет?
– Ты посмотришь, что здесь будет лет через пять. Это еще цветочки. – Таня ходила по комнате, принимаясь сразу за несколько дел. – Ехать надо, как все умные люди. Дядя Толик который раз зовет. Да, я понимаю твои чувства. Я понимаю, что родина. Но ведь это уже чужой город, разве не видишь? Когда приспичит, пойдешь по кабинетам – и не найдешь там знакомых лиц. И потом, твой талант…
Андрей кивал время от времени.
– Ты неправильно поняла. Я не собирался идти у нее на поводу. Ты и Рустам слишком много значите для меня. Надо снова поговорить с нею…
В какой-то момент Андрей перестал понимать свои слова. Словно некий диктор читал его устами незнакомый текст о погоде.
Андрей посмотрел на скрещенные неподвижные руки, заглянул в опустевшие черные глаза и замолчал. Двадцать девять, – вспомнилось без усилия.
После первого объяснения Таня молчала весь день. Наконец спросила:
– Сколько лет этой женщине?
Мысли Андрея смешались, и он не сумел тогда вспомнить правильный возраст.
Поезд катил по пустыне. Таня спала на верхней полке, приоткрыв рот. На груди ее страницами вниз лежали “Политические скандалы ХХ века”.
Андрей смотрел на уходящие мимо растения – с коряво разбросанными ветвями, с пушистыми метелками наверху. Названий их он никогда не узнает.
Иногда его окутывала дремота, тогда отъезд терял свой неотвратимый смысл.
Андрей на длинном зеленом поезде едет по азиатской пустыне. Андрей-ака по прохладной аллее ведет Рустама кататься на лодке. Безвестный Саша помогает Свете и Марте выносить из опустевшего дома последние вещи.
Приближение к дому
– Раз уж ты твердо решил потратить отпуск на свою тьмутаракань…– пожала плечами Валентина, и Тимур почувствовал разочарование. Он уже приготовил аргументы против июньской поездки в Питер, но выкладывать их теперь значило бы лишь подливать масло во внезапно утихший огонь многосерийной семейной перепалки.
Поезд шел трое суток. Тимур пытался отслеживать путь на юг по облакам и пейзажу, глядя в окно, но погода была неустойчива, а пейзаж успевал смениться лишь за ночь. Пегая степь с редким, чахлым кустарником, только вдоль оврагов и речек позволявшая себе сгущенно зеленеть талом, джангилом и тамариском, встречала его так же равнодушно, как провожала одиннадцать лет назад.
– Вот увидишь, как отец обрадуется, – говорил Тимур, свешиваясь с верхней полки. – За неделю все покажу, весь город обойдем!
– Да чего там обходить, – вздыхала Валентина и резала огурец.
Родная улица показалась Тимуру уменьшившейся и игрушечной. Он медленно шел вдоль деревянных, покосившихся кое-где заборов и давно не беленных дувалов. Отвыкшим языком отвечал чумазым и смуглым детям: “Ва алейкум ассалам”, – почему-то стесняясь перед женой.
Все осталось на месте, но как-то выцвело и потеряло перспективу. И, если калитка какого-нибудь двора оказывалась приоткрыта, взгляд не разбегался, как в детстве, по бесчисленным предметам – тележкам, тазикам, велосипедным рамам, деталям от пластмассовых машинок, приспущенным резиновым мячикам с вмятинкой в боку, по неровностям и уступам складчатого полуразрушенного асфальта дорожек, – а простреливал двор насквозь, до недалекой противоположной стены.
Приближаясь к дому, Тимур удивился обилию “запорожцев” и “москвичей” старого образца и людей в тюбетейках и халатах. Некоторые были опоясаны зелеными платками. Один поднялся со скамейки, и Тимур узнал отца.
– Получил телеграмму? Молодец, что быстро приехал. Наверное, самолетом. Хосият-опа болела последнее время, сильно болела… – Родившаяся в углу его зеленого левого глаза слеза скатилась по небритой, с проседью, щеке.
Тимур поздоровался с мужчинами и сел. Кто-то протянул ему сложенный вчетверо черно-белый бархатный картон тюбетейки. Приготовились к молитве. Как всегда бывало с Тимуром в прошлой, здешней жизни, мир вдруг ужался, поместился в лодочке раскрытых к небу ладоней, чтобы, замерев на какую-то вечность, с шумно выдохнутым “омин” растечься теплой волной по лицу. Через некоторое время мужчины заговорили о том, что машина должна вот-вот приехать, а яма еще не готова.
– Пусть жена пойдет к женщинам, поможет, – велел отец, и Валентина послушалась молча и сразу.
Во дворе Тимур нашел братьев и сестер. К его удивлению, они выглядели такими же, как много лет назад, только серьезнее и тише.
– Салам, Тима! Смотрел финал? – спросил Аскар. – Красиво французы бразильцев сделали.
Он сидел на корточках перед титаном и шевелил горящие поленья в деформированном от многолетних перенакалов поддоне.
Тимуру вспомнилось, как незаметно сгорает время, если сидишь неподвижно и смотришь на жизнь огня, гудящего в тесной печи за жестяной помятой заслонкой. Одержимо и яростно, до черноты, вылизывает пламя гладкий срез полена, на краю которого шипит и пузырится ищущая последнего исхода, невидимая прежде влага. В такие минуты располагавшиеся во дворе на юбилеях и свадьбах гости дрожали, плыли в раскаленном вокруг титана воздухе, становились бесплотными и недействительными. И лишь вопрос взрослого: “Ну что там с чаем?” – выводил из оцепенения.
– Ну что, нашли тогда шарик? – спросил Тимур, указывая на покрытую замшелым шифером поленницу, старое кладбище теннисных шариков, воланов, солдатиков и машинок.
Аскар цокнул языком и отрицательно покачал головой.
– Тимурчик, салам! – сбежала по ступенькам айвана1 Севара. – Как дела? Фотографию жены привез?
– Она сама приехала.
– А помнишь, я тебя плов руками есть учила? А ты удивлялся, что не падает.
В этот момент из женской части дома показалась Валентина. Голова ее была повязана платком, как у других женщин. Она несла таз и чайник и, судя по уверенным движениям, знала, куда идти и что с ними делать.
На улице заголосили. Тимур догадался, что подошла новая порция женщин. Через пару минут три бабушки со смутно знакомыми лицами, вразвалку, неспешно ступая искривленными постоянным сидением ногами в блестящих и сморщенных черных сапожках, появились во дворе в обнимку с тщательно спеленатыми тогора2. Тимур представил, как сейчас придется целовать каждую дряблую щеку, вдыхая кислопамятный запах, потом отвечать по-узбекски, а бабушки будут охать и приговаривать “айнанай”, – и укрылся в доме.
Здесь, за длинным приземистым столиком, сидели его тети. Наклоняясь к каждой по очереди, он заметил за столом и Хосият-опа. После секундной оторопи наклонился и к ней.
– Молодец твоя Валя! – похвалила Хосият-опа. – Работает, как все, помогает, старается. Настоящая узбечка, не отличишь. Садись, чай попей. Как там мама? Ты ей привет передавай. Скажи, мы ее помним. Тут вот почча3 подарок тебе приготовил. – Она взяла в руки сложенную рубашку. – Примерь.
Рубашка была маловата, и жесткий несношенный воротник покалывал этикеткой.
– Ничего, на вырост в самый раз, – кивали головой тети.
Посидев из вежливости минут пять, Тимур вернулся во двор. Вдалеке, возле ошхоны4, сновали женщины с посудой, и он не сразу узнал между ними свою жену. Ближе к дому распоряжался, куда ставить скамейки, отец. Заметив Тимура, подозвал к себе.
– Надо встретить машину. Сходите с Фаррухом, а то шофер в махалле5 потеряется.
– Там Хосият-опа… – начал Тимур, не зная, как спросить.
– Она ичкар уйда6, – прервал отец. – Ничего, потом с братьями подойдешь, попрощаешься.
– Почему говорят: помолчи – и станешь мудрецом? – заговорил Фаррух, когда дошли до перекрестка. – Иной раз задумаешься: почему мир устроен вот так? Живешь, не замечаешь, все как обычно, в порядке вещей. А начнешь разбираться – уфф, такие глубины!.. Оказывается, все связано в космосе, одно за другое цепляется, ничего не просто так – крыша едет! Нет, человеческим умом истину не познаешь. Ты читал Мамардашвили? Там о свободе… – Он надолго замолчал. – Наша проблема в том, что мы слишком тихие, послушные. Что старшие скажут, то мы и делаем. А надо своим умом… Ты правильно сделал, что уехал, женился сам. А мне до сих пор невесту ищут…
Подъехала машина, и долго решали, кто поедет с водителем, а кто полезет в кузов: Фаррух уступал и не соглашался на место в кабине.
Когда вернулись, Тимур уже не находил Валентины среди мелькавших во дворе женщин.
– Где Валя? – решился спросить у отца.
– За нее не беспокойся. Лучше съезди с братьями в мечеть за пиалками и столами.
Взглянуть в лицо покойной Тимур не успел. К его появлению в комнате она уже была плотно запелената в белую ткань. Когда пришлось нести тело к машине, Тимуру досталась голова. Он поймал себя на желании развернуть и посмотреть. Но после того, как на сбившемся шаге ему померещился тихий стон, желание пропало.
Все было совершено до захода солнца, как требовал обычай. Белый кокон бережно посадили в сообщающуюся с ямой просторную нишу. Тимуру подумалось, что, не придавая особой ценности отдельной человеческой жизни, ислам лучше других религий умеет позаботиться о покойных.
Через полчаса на месте погребения уже высился холмик и на решетчатой ограде блестела табличка с арабской вязью.
Потом было много работы дома. Разносили чай и плов по столам, провожали гостей, отвозили обратно столы и посуду. Ни в этот день, ни в последующие Тимур не виделся с женой и уже не осмеливался спрашивать о ней у отца.
На вокзал его провожали всей семьей.
– Маме привет передавай, – наказывала Мукаддас-кенаи.
– Фотографию в следующий раз не забудь, – напутствовала улыбающаяся Севара.
г. Ташкент
1. А й в а н – веранда узбекского дома.
2. Т о г о р а – большая чаша.
3. П о ч ч а – зять, деверь.
4. О ш х о н а – столовая, здесь: кухня.
5. М а х а л л я – в Средней Азии район одноэтажной застройки.
6. Во внутренней части дома.