Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2007
Из мастерской немецкого Битова
1
…почтовые лошади…
А. Пушкин
Началось это еще в 70-е. “Уроки Армении” попали мне в руки случайно, но книга сразу захватила. С какой радостью и яркостью в ней воспринималась чужая страна, не только глазами и ушами, а всеми пятью чувствами: у этой разноцветной, звучащей Армении были и вкус, и запах, и осязаемость. И тот, кто смотрел, слушал и удивлялся – не прятался за тканью рассказа и не навязывался читателям в позе всеведущего автора, а дал нам следовать своему взгляду и восприятию, постоянно размышляя над “захватом” чужой территории и не опасаясь собственной чувствительности. С прямо-таки самоуверенной ранимостью…
Читая “Уроки Армении”, я впервые почувствовала на себе то чуть ли не магическое притяжение, с которым на меня до сих пор действует проза Андрея Битова. Но дело тогда было не только в восхищении тональностью “путешествия в небольшую страну”. Эта постоянная смена перспективы: свое-чужое, чужое-свое; родное как основа для распознания чужого, а чужое как призма, чтобы заново увидеть родное благодаря остранению, которое создает другая точка зрения… Это как раз помогало разобраться – как быть чуть растерянной немке в виду этой огромной, пугающей, непонятной и в то же время так привлекающей России, литературу которой она собиралась представить соотечественникам. Своего рода нить на тропинке, своей тропинке.
Именно это мне и было нужно. Именно это я хотела переводить.
Итак, прообраз переводческого Ethos’а был найден, но до реальных переводов Битова было еще далеко. Оказалось, что “Уроки Армении” уже переведены в ГДР. И вообще перевод современной советской литературы – вроде бы прерогатива гэдээровских коллег… Тем более вскоре “начался Афганистан”, что не повысило котировку “советских писателей” в Западной Германии… Да и кто я такая – своей переводческой репутации у меня еще не было.
Где-то в конце 70-х, познакомившись в ЦДЛ с самим почитаемым автором, я набралась духу и сказала: “Андрей Георгиевич, я хочу вас переводить”. Но, увы, не только русскому писателю надо жить долго, иногда и переводчику русского писателя тоже. “Свет мертвых”, первая переведенная мной книга Битова, составленная из коротких вещей, вышла только в 1990 году. Потом “Оглашенные”. Наконец отпали всякие там Афганистаны – зато коммерциализировалось книжное дело. А битовские книги – не масскультура, по определению. Но есть у Битова свой читатель и в Германии, даже в издательствах. Так что начатый путь удалось продолжить, почтовая лошадь шла дальше. “Вычитание зайца” к пушкинскому юбилею. “Уроки Армении” (теперь в моем переводе), затем “Грузинский альбом”. И “Вкус” – отдельным изданием. А в 2007 году выйдет второй немецкий вариант “Пушкинского дома”, на этот раз полный.
Четверть века как-никак…
2
…не то в нос, не то в глаз, не то в лоб…
А. Битов
Начав работу, переводчик – уже не читатель, его перспектива иная – и несколько искаженная: словно близорукий, он присматривается в постоянном zoom’е, носом ползает по строчкам, обнюхивает каждое слово, взвешивает его, а то и пробует его на зуб.
Битову свойствен некий understatement, о серьезном говорится якобы небрежно или жаргонным словцом. Иногда в одной фразе сочетаются разные пласты языковой иерархии, высокое сталкивается с обыденным. Тут постоянно надо быть начеку. Ведь при любом переводе первородный грех – это нивелирование. Волей-неволей, исподволь, не замечая, начинаешь сглаживать резкости, прихорашивать обыденное, выравнивать умышленные шероховатости. А когда переводишь Битова, это – грех смертный. И боишься такой уравниловки, как черт ладана. Поэтому взвешиваешь слова и по второму, и третьему разу. А если понять и прочувствовать какое-нибудь трудное место никак не получается, и словари уже не помогают, и мучают бесконечные сомнения, то остается одно: мучить автора. Вопросами.
Как в “Уроках Армении”: “Андрей, крашеные бабки – это что такое?” “Андрей, разбитной мальчишка – это хорошо или плохо?” “А что такое шепотливость? Вот эта фраза – цитата? А это здесь “нормальное” слово? Кто так говорит, только подросток, или старик тоже может?” (Благо русские писатели относятся к такой работе над словом с пониманием и терпением, не то что некоторые представители других великих наций.)
Ничто так не взбадривает и не подталкивает к смелым решениям, как разъяснения автора. К тому же создается еще один битовский жанр, своего рода теневой комментарий к избранным местам – для будущего, для потомков. Бывает, что из мусора вопросов произрастает нечто большее, чем устное толкование, – иногда даже новый текст (“Что надо знать о зайце?”). Вопрос об энтропии и в переводческом деле не прост.
Вообще-то я не сторонник ходячей теории, что в переводах “всегда так много теряется”. (Но это отдельная тема.) Переводчики, однако, любят со вздохом пожаловаться на поражения – давайте и мы немножко поговорим о том, что не удается перетащить через языковой барьер.
Кто сказал, что немецкий язык якобы годится для выражения туманностей и недосказанностей? Мне он кажется чересчур ясным и прямолинейным – каждый раз, когда я ищу эквиваленты для богатой гаммы сравнений и полуясностей в “Пушкинском доме”: все “как бы”, “словно”, “будто”, “не то … не то” – мерцающий полусвет, ускользающая реальность.
Или существительные. Тоже вроде сильная сторона немецкого языка (философия, идеализм и т.п.): богатство понятий, разнообразные возможности словосочетаний… Однако тут Битов нас обошел! Та же “шепотливость”. Или “одинакость”. Или “сумасшедшесть”. Каково? Как мне передать по-немецки такие “немецкости”?!
Раз я тут призналась в поражениях, то не осудите, если разок похвастаюсь: неологизм “Verstandverlorenheit” – был замечен.
3
Битова переводите? Разве это вкусно?
Вопрос молодого читателя
Переводчик, как мы говорили, целиком уходит в оригинал, носом по странице, хотя бы на первом этапе работы. Беда только, если он на этом и остановится, ничего не видя, кроме отдельных слов, – и так, по отдельности, их и переведет. (Не говоря о том, что и нос-то может потеряться, как нас учит русская литература.) Необходимо, чтобы в процессе работы взгляд расширялся, все больше подключался слух, возникала мелодия фразы, музыка текста. Правда, переводчик не растворится до конца – так и должно быть, ведь художественный перевод немыслим без индивидуального видения. Но не дай Бог, чтобы в готовом произведении нос так торчал, как на картинах Павла Петровича (“Человек в пейзаже”)!
Переводя Битова, прежде всего нужно создать тягу. Как в хорошо сложенной печи. Без этого текст распадется на отдельные куски, а то и совсем искрошится. Ведь ход мыслей у Битова не простой (правда, автор не любит об этом слышать, но тем не менее…), он требует умственного напряжения – и хорошо, если читатель задумывается, но пусть не слишком – иначе пропадет дыхание. Битовскому напряжению мысли как бы противодействуют темп и легкость битовской фразы.
Вот и сидишь, и строишь. Раскладываешь свой синтаксический пасьянс. Куда с этим оборотом в немецкой фразе: в то же место, как в русской, или лучше, если я пристрою его в конце? Что как звучит? Мимоходом восхищаешься особой плавностью и элегантностью битовских переходов, легких его перескоков; сколько всего он оставляет за кадром (вижу уже будущие диссертации “К вопросу об эллипсисах в произведениях Андрея Битова”)! Углубляешься в знаки препинания, мерещится какая-то особая философия битовских двоеточий и многоточий – ах! и не случайно тире по-немецки называется “Gedankenstrich” (“мыслительная черточка”), но стоп! это уводит нас в сторону, вернемся к тексту. Раздражаешься недостаточной своей смелостью в передаче якобы небрежного выражения (а это особое искусство: донести до читателя, что вот это – сознательная небрежность, а не халатность переводчика). Когда гора трудностей была особенно высока и казалась непреодолимой – например, в “Глухой улице” – я попросила автора прочесть мне сложный отрывок вслух. Помогло. Хотя по-немецки, естественно, получилась другая мелодия, но таким образом слух для начала хоть настроился на ту самую тягу.
С годами я все больше убеждаюсь, что главное в художественном переводе – энергия текста. То есть надо на другом языке создать соответствующее оригиналу энергетическое поле, чтобы все было пронизано напряжением – незаметным, но действенным. Сколько тысячелетий прошло с разрушения Вавилонской башни, а как мало мы, переводчики, все еще знаем об энергетике языка, о внутреннем движении текста! Или цеховые секреты потеряны? А как недостаточно до сих пор разработан наш собственный (не литературоведческий) словарь или “профжаргон”! Например, как мне описать особую непрерывность, спиралевидность битовской фразы? Как будто даже и в синтаксисе – “возвращение на круги своя”…
4
Если кому-то покажется странным, что я мало говорю о глубине произведений Андрея Битова, о его открытиях в области души и сердца человеческого, тем более о его вкладе в … , то должна отмахнуться: простите, не мое дело, на это есть люди более компетентные.
Зато меня, когда я путешествую по битовскому миру, не покидает радость познания. Не раз прочитанный абзац вдруг открывается в неожиданном ракурсе, сверкает не обнаруженным до этого смыслом. Так что – учусь, Андрей. Все еще учусь у Вас, Андрей Георгиевич. Познаю и Россию и жизнь. Я Вас перевожу. Чего же боле?
г. Мюнхен